Ульяна Шереметьева

Ульяна Шереметьева

Четвёртое измерение № 36 (420) от 21 декабря 2017 года

Предчувствие зимы

* * *

 

По прейскуранту осень не в цене –

висят дожди линялые вне спроса,

и позолоты ширпотреб – извне,

а вот с изнанки – вечный знак вопроса.

Ссутулившись от мыслей непростых,

он тянет в город, к фонарям да лужам,

молчанье вместо звуков холостых

предпочитая там, где смысл заужен.

 

Откинув чёлку, чтоб не до бровей,

изнеженное горло в шарф укутав,

иду на местный старенький Бродвей,

мощённый, подшлифованный, лоскутный.

Пестрят витрины, но, заслышав клин,

вдруг застываю в колкости озноба –

и мне в затылок дышит синий сплин,

а манекен поглядывает снобом…

 

Догадлив он – и впрямь не всё равно,

чьи и какие целовать мне губы…

и, пусть переболело всё давно,

бежит печаль по водосточным трубам

и по щекам, а падающий лист

в футляр ложится медленно, и мечет

иллюзий бисер аккордеонист,

и в ритме танго подступает вечер.

 

Красное пространство*

 

Стекает краска по холсту,

спекаясь корочкой краплачной...

пылает алый за версту,

пусть воспалённо, но не алчно.

Страстей моих водоворот

впечатан выплеском эмоций,

картина – исповедь, не врёт:

вот плавится на красном стронций,

пожухлой зелени копна –

знак увядающей надежды...

навряд ли каждому видна

метафора сия, где между

уставших веток есть слова...

а, впрочем – что мне суд невежды?

не спросит с сердца голова,

сорвавшего с себя одежды.

Под ношей замер венский стул,

что белым мнится мне скелетом,

на нём сидевший гость рискнул

всерьёз назвать меня поэтом.

 

* название картины

 

* * *

 

Осень; клин, уводящий мой взгляд,

перекличка гортанная в небе…

Это вовсе не птицы летят

высоко так, не лебеди…

Это ангелов стая парит,

покидающих землю, надолго ли?

Оттого ли так сердце саднит,

от причастности к долгу ли?

 

* * *

 

В этот раз ноябрь какой-то совсем иной:

грозовой, непокладистый, норовистый,

беспокойный, нахрапистый, озорной,

несговорчивый, сбивчивый, мглистый.

Неврастеник он, шулер и полиглот,

то в проулках простуженных шумно дышит,

то, бессонницей вспорот, закрыв ей рот,

с вечной скрипкой взлетит на крышу –

тронет струны слегка смычком,

горбоносый, забудется с ней до рассвета...

и заставит всю ночь пролежать ничком,

превратившись в слух по канве сюжета.

То предстанет потом, аки стражник строг,

то мальцом юродивым в переходе

собирает милостыню из строк,

и людскую скупость не судит вроде...

 

* * *

 

Предчувствие зимы слегка горчит и ранит.

предчувствие зимы – печаль в оконной раме

где зябнут дерева в отрепьях и без оных,

где тучи тяжелы, похожи на бизонов.

и воробьиный гвалт почти уже не слышен,

и морось улеглась на трассы и на крыши…

 

Предчувствие зимы с депрессией похожи:

и взгляд без огонька, и стынь царит под кожей,

и тёмных красок вид – унынье колорита –

мне пережить сложней незнания иврита.

Но в ожиданье том, и тягостном, и грустном,

захочется зимы шальной, со снежным хрустом!

 

* * *

 

В ступе дня – без толку слова толочь...

знаю, стих всегда вызревает в ночь,

ранив ритмом, вызнобив, – не дыши,

а вздохнёшь, так значит, опять пиши.

Вот-те, чадо, пёрышко – чик-чирик,

не в чернила жидкие окунай, а в крик,

в трепет, в нежность, в выдумку – пробуй сам

отметать пустоты, лузгу да спам.

 

Потянулись строчки со всех сторон –

перепалка всюду их, перезвон

окружает слух мой и слогом жжёт,

может, мне накапать в тетрадку йод?

Может, прекратится озноб? – ан нет,

просто ночь умеет хранить секрет,

погружая в сон бессловесных, в пух,

перерезав струны им, память, слух...

 

Одержимым даст, как она сама,

россыпь рифм, смотрите – полна сума.

Среди нас, не спящих, не сыщет лень

отступивших шатко в беззвучность, в тень,

с окон смывших звёзд голубую сыпь,

променяв на прочность твердынь – их зыбь,

чтоб тверёзым утром, вошедшим в дом,

не глотать бы воздух, как рыбе – ртом.

 

Сыну

 

Что краска в тюбике, в свинцовой тишине

запаяны слова и междометья,

весь ворох звуков, слышимых извне

на протяженье суток ли, столетий…

А, может быть, не звуки, я сама

запаяна в беззвучие до срока –

взгляд отмечает: скатерть, бахрома…

мозг не находит смысла в том и прока,

пока в беззвучье не вонзится зов

пронзительной атакой телефона…

и ты спокойно скажешь – жив-здоров,

мне возвратив покой и звуки фона.

 

* * *

 

Серо, сыро – ни осень и ни зима…

сколько мгле коченеть по жилам?

не сойти б, не сойти б с ума

мне, приравненной к старожилам.

Здесь под взглядом стражников фонарей

и дворов уклад, и дворцов капризы,

здесь в реке над торсами якорей

зябнут души их – облаков репризы,

и сочится будничный лейтмотив,

что вода из крана, под сень пророчеств,

износившись, пал, облетел наив –

ни отечеств, ни дат, ни отчеств,

лишь дождя верлибр, моросящий слог

над скупым отпечатком страха,

и открытый блог, и уснувший Бог,

и рецепт на чакону Баха.

 

* * *

 

Стоя здесь, я сейчас вдалеке,

где сквозь годы рябит рябина…

и прохожий, идя налегке,

ощущаю – мне смотрит в спину...

Может, память взяла перевес,

и по воле её каприза,

первым снегом слетает с небес

на меня вдохновения риза.

И мне чудится утренний свет,

и морозца узоры резные…

Посылаю сугробам привет,

им чужая и присно, и ныне…

 

Рождественское

 

Мороз и солнце – день чудесный!

А. С. Пушкин

 

Снег выпал прямо к Рождеству,

и город стал открыткой зимней.

Всё, словно как по волшебству –

мороз и солнце, колкий иней!

Не отрываться б от окна…

А лучше – в лес, где больше снега,

где в детской радости чудес

вдруг возникает жажда бега!

И хочется играть в снежки,

на санках лихо с горки съехать,

следов разгадывать стежки

на тропках или звуки эха,

ворсистой варежкой смахнуть

сугроб с пенька, чтоб отдышаться…

ну а потом в обратный путь,

а с лесом – даже не прощаться.

 

Но вскоре вечер сменит день,

чтоб написать свои страницы…

ему, волшебному, не лень

наполнить запахом корицы

квартиры, тишину впустить,

мелодией сопровождая,

зажечь огни – желаний нить,

чтоб каждый, чуда ожидая,

забыл о суетности дней,

где вперемежку – труд и встречи,

где всё в поспешности затей

с погрешностью на миг…, а вечер

в снег пеленает ночь одну,

как будто кроху в полотенце…

И видишь наяву Звезду

и в яслях спящего Младенца.

 

* * *

 

Оттого ль, что тепла ощущаешь лимит,

зябнут строчки, тетрадь постоянно знобит,

и укутавшись в плед, подбородок уткнув,

тусклый день заодно в наготе упрекнув,

в некой скупости цвета, эмоций и слов,

словно их за собою увёл крысолов,

расстилаешь оставленный им же туман,

принимая нежданной строки талисман.

 

И тогда понимаешь, что выход – в себе,

и стараешься код отыскать свой в извне –

некий знак в закоулках ли сна, в записной,

оставаясь у некой звезды – запасной,

ожидающей выход свой, эру и час,

берегущей огонь, чтобы тот не угас,

чтобы не был украден иль кем-то гоним,

и молящей о близких, о тех, кто любим.