Тимур Шаов

Тимур Шаов

Четвёртое измерение № 9 (34) от 1 апреля 2007 года

Неевклидовы пространства

 

 
 
О народной любви
 

 

В наш город въехал странный хиппи на хромом ишаке.

Носили вербу, в небе ни облачка.

Он говорил нам о любви на арамейском языке,

А все решили: косит под дурачка.

Ему сказали: «Братан, твои идеи смешны,

И для любви у нас программа своя:

Идёт перформенс под названьем «Возрожденье страны».

Часть вторая. «Патетическая».
 

Он посмотрел программу «Время», прочитал «Коммерсант»,

Он ужаснулся и печально сказал:

«Водить вас надо по пустыне лет ещё пятьдесят,

Пока не вымрут все, кто голосовал».

Потом зашли мы с ним в кабак, повечеряли слегка,

И я автограф у него попросил.

Он написал губной помадой на стене кабака:

«Мене, мене, текел, упарсин».
 

Он пел нам «Битлов»,

Мол, «all you need is love».

Какая «love», чувак, щас «all you need is money».

Эх, хвост-чешуя!

Вот, вопрос бытия:

Кого любить? Живёшь, как ёжик в тумане.
 

Мы любим сильных людей, мы любим жёстких вождей,

Мы ловим кайф, когда нас бьют по башке.

Такая наша стезя, иначе с нами нельзя –

У нас в крови тоска по твёрдой руке.

«Интеллигенция и власть» – задача очень сложна:

То ли кусать сапог, а то ли лизать.

Любовь к искусству у монархов так бывает странна!

Барма и Постник, берегите глаза!
 

И по какому, блин, каналу нам объявят каюк?

Переключать уже устала рука!

Я в ожиданье лучшей жизни тихо горькую пью

И от испуга не пьянею никак.

И кто бы дал бы совет, и кто бы дал бы ответ! –

Я неизвестностью такой возмущён:

«Уже настала тирания, или пока ещё нет?!

А если нет, тогда я выпью ещё!»
 

Любовь, пишут, – зла, полюбишь козла.

Козла, скажу я вам, любите сами!

Пусть будет вождь суров,

Пусть Петров, Иванов, хоть кто!

Тут главное, братва, чтоб не Сусанин!»
 

Дело, дело, двигай дело, ты лови-ка момент!

Пушкин – это наша сила, Путин – наш президент.

Журавли пролетают, не жалея ни о ком.

Выдвигайте меня, люди, прямо в Центризбирком.

Генералам – слава! Либералам – слава!

Слава тем, кто слева! Слава тем, кто справа!

Губернаторам несладко, а кому сейчас легко!

Дядя Вася вместо пива пьёт кефир и молоко.
 

Да, ваш батька крутой, а наш батька круче.

В огороде бузина, а в Киеве Кучма.

Витя любит Мумий-тролля, а я Леннона люблю.

Нету времени подраться, цигиль-цигиль-ай-лю-лю.

Террористы боятся ходить в сортир.

На развалинах России мы построим новый мир.

Это что за остановка, Византия или Рим,

А с перрона отвечают: «Виходи, поговорим».

Сядет жаба как невеста, очень хочет стать женой.

Всё же очень интересно, что же будет со страной.
 

Эх, мать-перемать, будем петь и плясать,

И пить, и любить народ наш буйный!

Любовь – это сон и, как сказал Соломон,

«И это пройдёт», а он мужик был умный.
 
По классике тоскуя
 

Будет краткой увертюра – я скажу вам это сразу:

Музыкальная культура принакрылась медным тазом.

Не нужны были стране советской ни Слонимский, ни Пендерецкий

Не нужны теперь стране российской ни Пендерецкий, ни Слонимский…

Дети тухлую попсятину жуют, на классическую музыку плюют.
 

Но есть на свете извращенцы

Они считают, вольнодумцы,

Что Анданте или Скерцо

Лучше глупой «Умца-умцы».

Говорят чудилы эти,

Что есть на свете Доницетти

И Скарлатти есть на свете

«Вы послушайте их, дети!»

О душе нашей пекутся,

Всё надеются на чудо,

Но смеётся «умца-умца»

И фигачит отовсюду.
 

Я купил бы детям флейту и гобой,

Чтоб росли, засранцы, с чистою душой,

Но не слушают злодеи ни Вольфганга Амадея,

Ни Бетховена, ни Глюка, говорят, что это мука,

Говорят, что это скука и отстой!

А я хотел купить им флейту и гобой,

Чтоб росли детишки с чистою душой,

Чтобы на склоне лет я в гамаке дремал,

А моих детей дуэт для дедушки лабал.
 

Кто теперь играть возьмётся пасакалью и мазурку

Умницы – консерваторцы в кабаках играют «Мурку»

Кто раскроет партитуру, кто раздует хор сердец?
 

А помнишь, у Бетховена «Второй концерт», дружок?

Там есть одна хреновина – любимый мой кусок.

Там скрипочки – тири-рим, тири-рим; рояль – ла-ба-да-ба-да-ба-да!

Опять скрипочки – тири-рим, тири-рим; рояль – ла-ба-да-ба-да-ба-да!

Ну, правда, же – красиво, ну, правда, ж – высший класс!

Огромное спасибо, Бетховену от нас!
 

Дети ходят на кумиров поглазеть,

На концертах у кумиров поборзеть.

Но тинейджерские вопли, восхищение и сопли

Обусловлены политикой разных телеканалов и больших радиостанций,

И дай Бог им всем здоровья, зарабатывают деньги,

Только совесть надо всё-таки иметь!

…………………………………………………………..

Дайте Грига, Бога ради! Дайте, дайте нам Скарлатти!

Но отвечают злые дяди, что Скарлатти не в формате,

Что у Грига низкий рейтинг, что он нудный право слово,

Так что будем слушать, дети, композитора Крутого!
 

А принёс бы к дядям Штраус новый вальс,

А ему б сказали: «Много ходит вас!

За эфир сперва, папаша, проплати,

А потом уж си-бемоль свою крути!»
 

Должно же быть что-то святое, прекрасное и не крутое

Но искусство не заткнуть и не убить,

Гендель жил, Гендель жив, Гендель будет жить!
 

Я поставлю детям Баха, я им Моцарта поставлю.

Я с ремнём в руке, к искусству приобщиться их заставлю!

Станут взрослыми ребятки и спасибо скажут папке.

Бить по попке тоже важно, чтоб растить нормальных граждан!
 

 

Мечтательный пастух
 

Мечтательный пастух, изгой Нечерноземья,

Иллюзий дивных полн., пасёт своих коров.

И чудится ему, с глубокого похмелья,

Корриды грозный гул, жестокий бой быков.

С небес звучит Бизе: «Тореадору слава!»,

Торсида ль то поёт, иль бабы на току?

Он красные портки снимает величаво

И тычет ими в нос угрюмому быку.
 

В крови адреналин мешается с «мадерой»

И тут уж все равно – Севилья иль Тамбов.

Мыслитель – он всегда достойный кабальеро,

Живёт он во дворце или пасёт коров.

Закуски бы еще – и не было бы горя

Проник он в суть вещей – начало их, предел

Он – андалузский пес, бегущий краем моря,

Сервантес – это тьфу... И рядом не сидел!
 

Добавил он ещё – одной бутылки мало,

И вот уж по степи хазары пронеслись,

И кажутся стога слонами Ганнибала,

Фантомы всех времен вокруг него сошлись.

Дымится небосвод, взрываются светила,

Он видит павший Рим – ликует его дух!

С ним пьют на брудершафт и Рюрик и Атилла

Он в центре всех эпох – неистовый пастух!
 

Судачат меж собой селянки на покосе:

«Опять мужик мой пьян, туды его нехай!

А жрёт, гад, за троих, копейки в дом не носит,

Ишшо придёт, свинья, любви ему давай!»

Эх, вздорный вы народ, бесчувственные бабы!

Числом вас – легион, а имя вам – корысть.

Мечтательный пастух, трезвеющий и слабый,

Ведёт коров домой и думает за жисть...

Ведёт коров домой и думает за жисть...
 

 

О пользе и вреде снобизма
 

 

На диване я, как древний грек на травке,

Разбавляю, как Сократ, водой портвейн,

Генри Миллера читаю, Джойса, Кафку,

И снобизм свой занюханный лелею.

Денег нет, в стране – бардак, в воде – холера,

На душе – ненужные сомненья.

Лишь портвейн да музыка Малера

Успокаивают мне пищеваренье.
 
Богу, братцы, – Богово, ну а снобу – снобово!
 

Вот сосед – прикинулся банкиром,

Пьёт «Клико», к валютным ездит дамам.

Правда, Сартра путает с сортиром,

А Ван Гога путает с Ван Даммом.

И ничуть ему от этого не грустно,

Взял цыган, и на извозчике – к актрисам...

Он не сноб, он просто счастлив безыскусно,

Как ребёнок тихо счастлив, что пописал.
 

Засветло встанем, тянем-потянем,

Дедка, бабка, внучка, Жучка, котофей –

Вытянуть не можем.
 

Размышляя об эстетике Матисса,

Погружаюсь в свой экзистенциализм,

Я бы тоже, может, дёрнул по актрисам,

Да мешают только бедность и снобизм.

Мой снобизм – он как лучик путеводный,

Помогает воспринять судьбу, как должно.

Мол, художник – он обязан быть голодным,

Он худой, но гордый, он – художник!
 

Вот другой сосед, – тот люмпен неприличный,

Бедный Йорик, жертва пьяного зачатья.

Для него Бодлер с борделем идентичны,

Ну а Рэмбо и Рембо – родные братья.

Да пускай шумит, не зря же он напился!

Пусть ругает президента «педерастом»,

Лишь бы он в подъезде не мочился,

Да не лез бы к управленью государством!
 

Горлица вьётся, песнь раздаётся:

«А нелепо ли бяше нам, братья...».

Да ни фига нелепо!
 

Нувориши тихо хавают омаров,

Маргиналы хлещут горькую заразу:

«Мы, конечно, круче Занзибара!»

Государственный снобизм сродни маразму.

Ой, вы, есе, бояре с государем!

Гой есе вы, вместе с вашим аппаратом!

Доиграетесь – глядишь, приедет барин,

Он рассудит – кто был большим демократом.
 

Давеча прочёл в одной я книге,

Там сказал кому-то раб перед таверной:

«Мы, оглядываясь, видим только фиги!»

Я вперёд смотрю – там тоже фиги. Скверно.

Пушкин умер, на жнивье – туман да иней,

Из деревни слышно рэповую песню,

Над седой усталою страны равниной

Гордо реет непонятный буревестник.
 

Засветло встанем,

Песню затянем:

«Тирли-тирли, я гуляла, молода,

Пока не помёрла...»
 

 

И на солнце бывают пятна
 

Я читаю про Великих Людей –

Кто был циник, кто тиран, кто злодей

И обидно слышать мне от родни,

Что не великий я, как «те», как «они».

Что мусор я не выношу,

Свет в туалете не гашу,

Чревоугодием грешу

Так это ж разве грех?

Вот взять великих – кто блудил,

Кто квасил, кто жену лупил

А я что? Свет не погасил?

Смешно. Курям на смех.

Вот смотри:

Сам Гендель был обжорой, Гюго грешил инцестом,

А Фёдор наш Михалыч в рулетку баловал,

И даже умный Ницше свихнулся, как известно,

Чайковский... Ну, это ладно… А Мусоргский бухал!
 

И с обидой говорю я родне:

«Ох, напрасно вы пеняете мне!

Не скандалю и почти что не пью.

И цикуты вам в кефир не налью!

Ну да – носки я разбросал,

Батон цинично обкусал,

Пальто намедни заблевал,

Хорошее пальто…

Что я? – Великие мужья

Творили чёрт-те что!

Вот смотри:

Руссо был мизантропом, Есенин – хулиганом,

Лорд Байрон – тот был бабник, он это дело знал

А, впрочем, как и Клинтон и Бунин с Мопассаном

Вот Элтон Джон… Ну, это ладно… А Мусоргский бухал!
 

Стать Великим, что ль? Ну, просит родня!

Ох, тогда все запоют у меня!

Буду пить, курить и баб приводить

И в туалете свет не буду гасить!

«А что носки, скажу, опять разбросал,

Так я ж Великий – я поэму писал!»

Да... У великих, вишь, такая фигня –

Им всё можно, им прощает родня!

Петрарка был занудой, а Сартр коммунистом,

А Пресли был сексотом – он на «Битлов» стучал,

Мазох был мазохистом, Маркиз де Сад – садистом.

И все они бухали! И Мусоргский бухал!

Эйнштейн мучил скрипку, Бетховен мучил близких,

Тургенев был жестокий – он в зайчиков стрелял!

Но… Родне моей не легче от этих истин низких.

Они говорят: «Всё это сплетни!» Возможно.…

Но Мусоргский бухал!
 
Крысолов
 

 

Я знаю, что скоро из мрака веков

Появится в нашей стране Крысолов.

И, в дудочку дуя, пойдет пилигрим,

И вся наша сволочь попрётся за ним.
 

И выйдут в ряд за гадом гад под колдовские звуки,

Пойдет ворьё, жульё, хамьё, дубьё и прочие подлюки.

И, пальцы веером сложив, пойдёт братва покорно.

Вот это кайф! Чтоб я так жил! Долой волков позорных!
 

А звук у дудочки таков:

В нем шепот снов и звон веков,

И песни кельтских колдунов,

И зов седых преданий.

Под гипнотический мотив

Пойдут бандит и рэкетир,

Надеть свои трусы забыв,

Уйдёт министр из бани.
 

Из разворованной страны, покинув свои дачи,

Уйдут бугры и паханы, ко всем чертям собачим.

И запоют сверчки во ржи, и журавлиным клином

Пойдут пахучие бомжи с курлыканьем тоскливым.
 

Через Брест и Калугу,

Москву и Тамбов,

За Урал на Восток

Побредёт Крысолов.

Его ноги натёрты

И плащ запылён,

Санитарные цели

Преследует он.
 

И сутенеры встанут в строй под музыку такую,

Путаны шумною толпой за ними откочуют.

Уйдут вруны и болтуны и, кстати, для прикола,

Ушла бы сборная страны по стрёмному футболу.
 

И респектабельной гурьбой,

Пойдёт истеблишмент родной,

Забыв, про бизнес теневой

И счет в Швейцарском банке.

Закружит в небе вороньё,

В лесах попрячется зверьё,

И будут на пути расти

Бледнейшие поганки.
 

Двинутся маньяки на хромой собаке,

А за ними – шлюшки на больной лягушке.

А за ними – урки, ой, да на сивке-бурке,

Едут и смеются, чуриков жуют.
 

К Охотскому морю придет Крысолов,

В него окунет весь богатый улов.

И выпьет свой грог и расслабится он,

Мол, долбись с ними сам, старина Посейдон.
 
Товарищи ученые 30 лет спустя
 

Товарищи учёные! Из книги Судеб следует,

Что все там будем: бедный ли, богатый – всё равно.

На бедность вы не сетуйте – наука жертвы требует?

Вот вами же и жертвуют с наукой заодно.
 

Страна-то не типичная, страна не ординарная,

У нас любое действие всегда нолю равно.

Системы – бессистемные, стандарты – нестандартные,

Пространство – неевклидово, хрен знает, чьё оно.
 

Здесь эффективно действует один закон неписаный:

Закон Большого Кукиша, дословно он гласит,

Что тело, погружённое в дерьмо по саму лысину,

Должно лежать, не булькая, и денег не просить.
 

Ну как мы бросились не споря смело в рыночное море:

Мы хотим плыть на просторе! Эй, страна, руби концы!

А теперь сидим на вантах, делим гранты по талантам.

Дети капитана Гранта – Джоржа Сороса птенцы.
 

Мозги одновалентные всегда дрейфуют поверху,

Там издают энциклики, шумят, руководят.

Вам ваше дело по сердцу, им ваше дело по фигу.

Такой вот получается постылый постулат.
 

А вы, бедняги, просите Его Превосходительство:

– Кормилец, дай нам денюжку, добавь хоть медный грош.

– Конечно же, берите же, – вам говорит правительство.

А вы ему: – Так нету же!.. 0но вам: – Так ото ж...
 

Когда с интеллигентскими химерами покончите,

Вернётесь вы в исконный наш, крестьянский наш уклад:

Курятничек в кладовочке, коровка на балкончике,

А под балконом грядочки – здесь будет город-сад.
 

Такая вот редукция... Но, прежде чем откланяться,

Я кратко резюмирую сегодняшний базар:

Товарищи учёные! Мы все в глубокой заднице.

Спасибо за внимание, окончен семинар.
 
Транзитный поезд через Украину
 

Наш плацкартный вагончик полон граждан унылых

Пахнет рыбой, носками, табаком, грязным полом.

Проводник неопрятный с покосившимся рылом

Продает жидкий чай по цене «пепси-колы».
 

У него жизнь плохая, у него язва ноет,

И жена изменяет, и пусто в карманах.

Он весь мир ненавидит, и вагон он не моет,

И сортир закрывает, и плюет нам в стаканы.
 

Вот наш поезд подходит к украинской границе.

Вот мелькают уже самостийные паны,

Самостийные хаты, самостийные лица,

Незалэжный* кабан спит в грязи иностранной.
 

Заходят бравые ребята,

Таможенник и пограничник.

У них большие автоматы

И маленькая зарплата.

Законность олицетворяя,

Сержант в моих пожитках шарит,

А я в глазах его читаю:

«Шо, москали? Попались, твари!»
 

Это мы, москали, его сало поели,

Это мы не даем ему нефти и газа

И в Крыму шухарили на прошлой неделе,

И за это москаль должен быть им наказан.
 

Я от нервного стресса стал весь жовто-блакитный**.

Что там в сумке моей? Вот трусы, вот котлеты.

Да какое оружье? Это ж нож перочинный!

Да какая валюта! И рублей даже нету!
 

Это – презервативы, мне жена положила.

А в аптечке таблетки. Да какие колёса!

Да какое «экстази», небесная сила!

Просто слаб животом – вот и взял от поноса.
 

А помнится, была держава –

Шугались ляхи и тевтоны.

И всякая пся крев дрожала,

Завидя наши эскадроны.

Нас жизнь задами развернула,

Судьба-злодейка развела.

Ох, как ты ж мене пидманула,

Ох, как ты ж мене пидвела!
 

Слушьте, пан офицер, я ведь, правда, хороший,

Уважаю галушки и Тараса Шевченко.

Я бы вам заплатил, да откель в мене гроши?

Тильки стал працювать***, не зробыв**** и малэнько.
 

Я ведь свой, шо ж ты тычешь в меня автоматом?

Да вы что, одурели, паны, хлопцы, ребята?

Да берите вы флот! Да вступайте вы в НАТО!

Но меня отпустите до родимой до хаты.
 

И вот еду я дальше, нервным тиком страдая,

Жутким стрессом придавлен до холодного пота,

И дивлюсь я на нибо тай думку гадаю:

Чому же я, сокил, не летел самолётом?

______________

*незалэжный – независимый

**жовто-блакитный – желто-голубой

***працювать – работать

****зробыв – сделав
 
Утренняя песнь города
 

Ещё темно, но из ветвей чирикнул первый воробей.

Уже, спасаясь от зари, в подвалы лезут упыри.

Бледнея, пятится луна, толкает дворника жена:

«Вставайте, граф! Зовёт метла. Вас ждут великие дела!»

Ошмётки ночи он сметёт – и начинается исход.
 

В тяжелом ритме болеро канают граждане в метро.

Канает стар, канает млад, канает сват, канает брат.

И оккупируют вагон интеллигент и гегемон,

Студенты, школьники, врачи, актёры, плотники, бичи.

Профессор, съехавший с ума над теоремою Ферма,

И гастарбайтер с бодуна, и я, и дети, и жена,

Босяк, живущий налегке, и негр в белом пиджаке,

И чёрт-те кто, и чёрт-те что, и хрен с горы, и конь в пальто –

И город с кайфом, как всегда, по венам пустит поезда.
 

Надев костюмы, братаны выходят на тропу войны.

Предприниматель хочет спать, но надо, блин, предпринимать.

Вот страж порядка молодой шерстит брунетов с бородой:

Весьма нервирует его этническое меньшинство.

Течет толпа, а в головах – обрывки мыслей: о деньгах,

О сне, о сексе, о борще, о том, как жить. Как жить вообще…

Торчит фабричная труба, как наша общая судьба.

Богема спит – не мудрено: она, надысь, из казино.
 

Летят вожди на вороных без отпусков, без выходных,

Летят с мигалками вперед, спешат, чтоб лучше жил народ..

И контролирует ГАИ телодвижения твои,

И перекрёстки, и мосты, и придорожные кусты,

И горний ангелов полёт, и гад морских подводный ход.

Машины встали в три ряда – ну, с первой пробкой, господа!
 

И утро красит кумачом шкатулку с бедным Ильичом.

Глядит с кремлёвской высоты наш Гений Чистой Красоты.

Ах, что за город – первый сорт! Умён как Бог, красив как чёрт.

Он сам себе и врач, и мент, и донор, и реципиент.

Всё на бегу, всё на ходу, все начеку, все на виду.

Здесь воля чувствам неземным, здесь пахнет дымом выхлопным.

Сквозь шум и треск, сквозь гул и вой восславим город трудовой,

Споем дежурное «ла-ла» про купола, колокола

Под несмолкаемый салют. Крещендо! Славься! – Все встают.
 

Приезжий дух переведёт, присядет, «Клинского» хлебнёт.

И скажет: «Мамочки, дурдом! Как вы живёте тут?»

Живём!
 
© Тимур Шаов, 1990–2007.
© 45-я параллель, 2007.