Татьяна Вольтская

Татьяна Вольтская

Все стихи Татьяны Вольтской

* * *

 

А знаешь, всё-таки спасибо,

Что май, что облако, что ты,

Что горло сжалось и осипло

От налетевшей пустоты,

 

Что дерево плывёт украдкой,

И лучше бы не пить до дна –

Чтоб не кривиться от осадка –

Ни поцелуя, ни вина,

 

И что не прибрана квартира,

И что в окошке провода,

И что тебе меня хватило,

И что не хватит никогда,

 

Что из углов повылезали

Все призраки –

                             как из чащоб,

Что жизнь кончается слезами –

А чем ещё?

 

* * *

 

Ангел мой хранитель,

Крылья поперёк,

Где твой белый китель,

Чёрный козырёк?

 

Где твоя фуражка –

В море потерял?

Без тебя мне страшно

В груде одеял.

 

В городе портовом –

Облаков балет,

Ты летишь, оторван,

Как входной билет,

 

А куда – приметы

Были на виду,

Но сейчас я этой

Двери не найду.

 

Приходи на угол,

Помаши рукой –

Или перепутал

Ты меня с другой?

 

 

* * *

 

В стороне моей холода,

Шерстяные носки да печка,

Возле двери, что заперта,

Не летит воробьём словечко.

 

Как травинки, дрожат мосты

На Неве и реке Великой,

И унизаны все кусты

Крупной ягодой дождевикой.

 

* * *

 

Воздух нарезан стрижами

На круги и полоски.

Леса пустые скрижали,

Неба свежие доски.

 

Берёзы, рядами стоя,

Держат сорочьи гнёзда.

С будущею листвою –

Будущее начнётся:

 

Засвищет на проводе чёрный дрозд,

Застучит дождя щегольская трость,

И ты протянешь руку к звонку –

На каждом пальце – по огоньку.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Вот ты и пришёл ко мне, обнял, поцеловал –

В доме, которого больше нет.

«Вот же, вот же!» – вспыхивают слова,

И я бросаюсь разогревать обед.

 

Ты стоишь у окна, запрокидываешь мне лицо,

Газовая горелка гудит, как шмель,

И воздух за окном, как моё старое пальтецо,

Распахивается. Нет, как шинель.

 

Вчерашняя картошка на сковородке, лук.

Холодильник – что новобранец, гол.

«Я бы съел яичницу», – ты говоришь, – и звук

Пробегает по телу, как алкоголь.

 

«Я бы съел яичницу», – отдыхает Бах,

Вместе с Моцартом курит в углу.

Свет играет на твоих губах,

Я в игру вступаю, беру иглу,

 

Зашиваю тебе дырявый карман,

Скользкую подкладку, боюсь не успеть.

Музыка приходит не в награду, а задарма,

И двери ей открывает смерть.

 

* * *

 

Всё кажется, жив, а не умер,

Всё кажется, ходишь, не спишь –

То буквы читаешь на ГУМе,

То слушаешь под полом мышь.

 

И сколько же дел неотвязных

Тебя осаждает с утра

И писем – из Праги, из Вязьмы,

Из града святого Петра –

 

Как будто невидимый кратер

Гудит – дорожает бензин,

Из гроба встаёт император,

Соседка бежит в магазин,

 

И сам с непонятною ношей

Несёшься вдоль ёлок и шпал.

А влюбишься – сразу проснёшься

И вскрикнешь: «Как долго я спал!»

 

* * *

 

Выглянешь из дому – ветки уже покрыты

Бледно-зелёной любовью.

Ветер колышется, как Колхида –

Круглые волны, спины воловьи.

 

Иду ли по улице, тарелку супа несу ли

К столу – не понимаю, где я:

Улеглись метели, вылетело из улья

Медовое имя – Медея.

 

Она ещё погуляет, ещё поколдует,

От огня подземного хорошея,

Обовьёт руками смуглыми – молодую

Язонову шею.

 

Далеко ещё разбрызганная по листьям

Кровь – детей, и брата,

А нога Язона уже ступила на пристань –

Не повернёт обратно.

 

Далеко ещё ревность, хрустящая льдом по луже,

Проступивший на скулах иней,

Далеко ещё ярость безглазой стужи,

Волчий вой Эриний.

 

Погуляй ещё, потрись о пришельца кошкой,

Погляди на облачные вершины:

С них стекает мёд, и пахнет земля вином. А кого убьёшь ты –

За тебя решили.

 

* * *

 

Год за годом нам прошлое снится,

Снится, даже когда мы не спим.

В дождевых перепутанных нитях,

Из-за каменных сомкнутых спин

 

То ли родичей, то ли соседей,

Одноклассников – смутно видна

Оплетённая мокрою сетью

Исчезающая страна:

 

В крепдешиновом платьице мама,

Доходящий от голода дед,

И несёт из рассохшейся рамы

Трупным запахом бед и побед.

 

Все смешалось в дымящейся яме –

Вонь барака и невский гранит,

И телячьих вагонов качанье,

И Катюша, и Пушкин убит,

 

И ногою пиная булыжник,

По стене оседая в углу,

Тихо воешь во тьму: «Ненавижу!»

Отзывается эхо: «Люблю!»

 

* * *

 

Детство лета – совсем коротенькое,

Не успеешь оглянуться – оно уже взрослое,

Идёт, мелькает грачами-родинками,

Тугую воду щекочет вёслами.

 

Вот только что – фланелевые платьица

Одуванчиков, младенческий лепет,

И вот уже липа-невеста сейчас расплачется,

Проплывает облака белый лебедь,

 

И блестящие лаковые лютики

Раскрываются, как шкатулки,

А внутри написано – я люблю тебя,

И осень входит без стука.

 

 

* * *

 

Едем мы рука в руке, а когда расстанемся,

Почеркушками в песке сдует наши таинства,

Что не значатся нигде – ни на земле не на небе,

А на ракитовом кусте, на ничейном знамени.

Где лежал в тарелке хлеб, где блестели рюмки,

Капли, разверзая хлябь, чокаются громко,

Где сидели мы, теперь вырос клевер розовый,

Где была наша постель – зарябило озеро.

Слово, гревшее нас, до утра остынет.

За границею глаз – смертная пустыня,

За границей руки, частого дыханья –

Ненасытной тоски жёлтые барханы.

По ним кружит ветерок – как по житу:

Как ступлю за порог – семеро держите.

 

Ты-то пойдёшь к жене, я-то пойду к себе.

Тебе хорошо и так, мне хорошо – никак.

Цена-то всему – пятак.

 

* * *

 

За дождь, за сумерки, за всё Тебя

Благодарю – за ломтик брынзы

На чёрном хлебе, и за оттепель,

Что вдруг из-под подошвы брызнет,

 

За воздух с бронзовыми осами,

За сон, за беззащитность вещи

Перед душой, за чашку с розами,

За свет, который нам обещан,

 

За луч над кучей дров наколотых,

За то, что ярче всех реликвий

В лице любимом – словно золото

Иконы – проступает лик Твой

 

И снова прячется за буднями,

Что сшиты на живую нитку,

Слезами, кошками приблудными,

Шныряющими у калитки.

 

Но в каждой ветке, в каждой лужице

Я узнаю Тебя, не думай, ‒

И в рифмах-бабочках, что кружатся

Над головою, как над клумбой.

 

* * *

 

Знаешь, всего дороже –

Этот зелёный вал:

У железнодорожной

Будки ты мне кивал,

 

Ёлки стояли боком

В темени клобуков,

В доме синели окна,

Полные облаков.

 

Плавные их лекала

Держатся до зимы.

Этими облаками

И укрывались мы.

 

Бабочка вьётся мимо,

Крылышек холодок –

Словно в руке незримой

Вспыхивает платок.

 

* * *

 

Как уязвимо тело, Боже мой,

Как уязвимо!

О, не грози ему сумой, тюрьмой,

Бездумной предотъездной кутерьмой –

Всё это мимо.

 

Смотри, как жилки в нём напряжены,

На тонких ветках

Висят глазные яблоки, нежны,

В нём пламя ровное горит – на кой нужны

Твои таблетки!

 

И лишь душа, проросшая насквозь,

Скрепляет жадно –

Как бы дождя серебряная ось –

Весь этот шаткий

Каркас, дыханья ветер на реке,

И водяные знаки на руке,

К губам прижатой.

 

* * *

 

Когда в стаканчике пластмассовом

Остынет кофе – или время,

Раскинутся на поле Марсовом

Цыганские шатры сирени.

 

Тогда-то, крестники и крестницы

Безвременья, на этом поле мы,

Кружась, как бы случайно встретимся

Меж травами его весёлыми,

 

Вослед сиреневому таинству

Потянемся, шумя, как воды, ‒

Так дети стайками слетаются

На запах бунта и свободы –

 

Чтоб воздух не казался каменным,

Чтоб призраков пустое тело

Заполыхало синим пламенем,

Сиреневым огнем сгорело.

 

* * *

 

Кто чижиком, кто воробьём,

Сиротской смертью пташьей

Мы все когда-нибудь умрём,

И это очень страшно.

 

Но ты смотри в мои глаза

И горестно, и долго.

Шумит вода, блестит слеза

В пустых лесных иголках.

 

Смотри в глаза мои, сжимай

Сырые плечи крепче.

Как старше осени – зима,

Разлука – старше встречи.

 

Прозрачен воздуха платок,

И всё, что видит око –

То и ложится в узелок,

Как чёрный хлеб в дорогу.

 

* * *

 

Льётся с неба вода, как живое стекло,

Ходят потного леса худые бока,

Дышит клён, будто скачущий конь, тяжело,

Голос твой пробивается сквозь облака –

Вспышки, точки, зигзаги, зарницы – пока!

 

Слоги рвутся, свисают с забора, с куста,

День помехами полон, трещит и шипит,

Мелкой рябью идёт – ты, наверно, устал, –

Рассыпается веером мелкой щепы

 

Возле печки, не падает чудом, застыв

На крыльце покосившемся, цепко держась

То за кончики фраз, то за эти кусты,

Обрывается связь, продолжается джаз

 

Ожиданья. От влаги разбухло окно.

День – себе на уме, с хитрецой и ленцой:

Голос падает в рыхлую землю – зерном,

Лёгкой пеной черемухи брызжет в лицо.

 

 

* * *

 

Мы будем точкой с запятой на зимней мостовой,

А снег летит, как Дух святой, над нашей головой,

Не спрашивая имени, у века на краю.

Люби меня, прости меня за песенку мою.

Сквозь пригороды страшные вези меня в такси,

Вон шарфик твой оранжевый – заклятье от тоски,

От свирепеющей чумы и от лица земли,

Куда глядеть обречены, пока не замели

Сугробы нас или менты и прочие кранты,

Всегда под боком у беды, что прячется в кусты.

Ночь растворяется в снегу, как кофе в молоке,

Касается замёрзших губ и гладит по щеке,

Но вдруг отступит на шажок, на два шажка всего:

На теле у меня ожог от тела твоего,

И на столе пестреет снедь, и кажется нежна

Возлюбленная жизнь

                                   и смерть – законная жена.

 

* * *

 

Над Царицыным лугом в цветочном дыму,

Где разбойничает сирень,

Над царём, глядящим на кутерьму

Лодок, с облаком набекрень,

 

Над Фонтанкой чахоточною, с ребром

Выпирающего моста,

С тёмной кровью, к которой подмешан бром,

Над парадной, что заперта,

 

Над балконом парящим, где я одна,

Пятилетняя, вечно стою

Над цветущею веткою чугуна –

Той же самою, что в раю,

 

Над ступеньками каменными, где львы

Перекатывают шары,

Я плыву на крыльях твоей любви –

Сквозь нечёсаные вихры

 

Клёнов, сквозь провода, где возможен сбой,

Сквозь дворы, что сулят беду, ‒

Но пока ты несёшь меня над собой –

Никуда я не упаду.

 

* * *

 

Не до жимолости – хоть бы жалости –

Всем, кто в горести и усталости,

Всем, кто в сырости и во тьме,

Всем, кто в сирости и в тюрьме.

 

Не до жимолости – хоть бы милости –

Всякой малости, всякой живности,

И утопленному щенку,

И избитому пареньку.

 

Только милости – Бог с ней, с жимолостью –

Как же сделались мы прижимисты:

Набегающую слезу

Зарываем, как клад в лесу.

 

Нет нам жалости, нет нам милости –

Нашей стылости, нашей вшивости.

 

Нам поставят железные койки,

Чтобы плакал и молод, и стар,

Лишь в небесном приёмном покое,

Где крылатый не спит санитар.

 

* * *

 

Не спишь? Не спи. За окном – ни зги.

Осыпаются голоса лепестки.

Каждый – поймать и прижать к губам,

Только мешает ночной туман.

Не спишь? Не спи. Это и есть

Седьмое небо, благая весть,

 

Как будто стоим, от озноба немы,

У реки, глядим на зигзаги чаячьи.

Каждая любовь – лестница в небо,

И эта – веревочная, легчайшая.

 

* * *

 

Ничего без тебя бы не было –

Ни деревьев, ни света белого,

Ни белёного потолка,

Ни растаявшего «пока»

 

В складках ситцевого Литейного –

Словно крестика след

                                        нательного

С мелкой крапинкой голубой,

Поцелованного тобой.

 

Ничего без тебя бы не было –

Ни на лавочке пьяных дембелей,

Ни кустов в снеговых чехлах,

Ни пятнадцатого числа.

 

Ничего и нет. Кухня вымыта.

Из-под рук вырывается имя твоё –

Словно пламени язычок.

И становится горячо.

 

Ода траве

 

1

 

Цветущая трава, возлюбленный бурьян,

Любой, кто упадёт в тебя, да будет пьян

И, запахом твоим сражённый наповал,

Забудет, наконец, о чём он горевал,

За что он воевал, куда он путь держал,

И поглядит вослед ныряющим стрижам.

И усмехнётся он: зачем мне грудь в крестах –

Как славно голове, затерянной в кустах,

Как хорошо смотреть себе вослед – живой! –

Случайно обманув рассеянный конвой.

 

2

 

Горячая трава, пронзённая лучом,

Упасть бы на тебя, не думать ни о чём,

Вписать себя в твою минутную скрижаль,

Пока пчела висит над ней, как дирижабль,

Пока любовь и смерть забыли про меня,

На запах купыря свой голод променяв,

Из времени сбежав, как дети из семьи,

И выпустив на миг орудия свои.

 

* * *

 

Одень меня в нарядную Москву,

Как в долгую лоснящуюся шубу,

Как в золото – в бесстыжую молву,

Накинь платок цветного шума.

 

В ВДНХ со своего плеча

Меня укутай, в соболя бульваров, –

От зеркала отпряну, лепеча –

Лицо ошпарив,

 

Вдруг увидав – все эти миражи,

Серпы, орлы, валы бетонной бури –

Как на служанке – платья госпожи,

Нелепы на моей фигуре.

 

И, улыбаясь, медленно с тобой

Хрустящею, как яблоко, порошей

Пройду к метро танцующей стопой

И с облегченьем сброшу

 

У поезда весь этот балаган,

Чтоб в вытертую невскую рогожу –

Волшебную, как классик полагал –

Нырнуть, как в собственную кожу.

 

 

* * *

 

Первые птичьи посвисты,

Серые ветки в дымке,

Месяц хрустящий, пористый,

Тает прозрачной льдинкой.

 

Снег, подобрав последнее, –

Между сырыми дачами,

Бочками и поленьями

Жмётся, как раскулаченный.

 

Сердце блуждает чащами,

Ветра полно и гула.

Свечку, внутри горящую,

Только бы не задуло.

 

Прогулка

 

Башмаками земли не касаясь,

Головами – сырых облаков,

Вызывая весёлую зависть,

Раздвигая руками легко

 

Невода непросушенных улиц,

Сквозь вечернюю белую мглу

Мы идём, поминутно целуясь,

Замедляя шаги на углу,

 

Пропуская цветные трамваи,

Не болтая – по-птичьи свистя,

По пути машинально срывая

Виноградные гроздья дождя.

 

* * *

 

Развернулась гармошка ступенек

К блёклой речке с горбинкой моста,

Ну, а всхлипнувший звук – до степенных

Ёлок не дотянулся – устал

 

И повис – меж ветвями, грачами,

Косяками пустого жилья,

Будто слово, что ты на прощанье

Мне сказал – не расслышала я,

 

И оно полетело по свету,

По углам, по застрехам души,

Коноплянкой, вспорхнувшею с ветки:

Птицы нету, а ветка дрожит.

 

* * *

 

Синяя ваза с фруктами облаков,

Синяя, смятая ветром скатерть

Грубые складки свои легко,

Будто из-под ладони Господней, катит.

 

Белые мазанки всё ещё держат ряд,

Небо стеклянно ещё, домотканно море,

Только уже торговки не говорят

Ни на древнегреческом, ни на мове.

 

Как незаметно впитывает песок

Кровь – и охотней, и даже быстрей, чем воду,

Гребни наречий мчатся наискосок

К берегу, будто надеясь догнать кого-то.

 

Сколько бы ни притекало сюда племён,

Сколько бы ни изгонялось, где бы

Ни умирали, праздник не отменён,

Море не вылилось, и не разбилось небо.

 

Правда, чтобы не видеть пределов зла,

Между прозрачным овалом, где солнце – с дыньку –

И полотняной гладью, вокруг весла

Смятой, Господь милосердно повесил дымку.

 

* * *

 

Слезится стекло, оплывает стена из воска,

Крошится воздух, скрипит на зубах извёстка,

Река снимает своё ледяное платье,

И тот, кто сегодня гуляет, ‒ за всё заплатит –

За мост чугунный, булыжник старорежимный,

За шаг летучий, за поцелуй в машине –

С оглядкою, будто город сейчас исчезнет –

Не будет ни замка, ни голубой мечети,

Ни набережной, где долго не тает слово,

Ни сумерек мягких, ни Репина, ни Серова.

Бунтует ветер, холодный рассвет не гаснет.

Весна – это Суриков. Утро стрелецкой казни.

 

* * *

 

Снег лежит, как убитый царевич.

Двор зарёван. Старуха в окне.

И деревья, как жаждущий зрелищ

Тёмный люд, собрались в стороне.

 

Город мрачен, как будто в опале –

Там труба из траншеи торчит,

Тут куски штукатурки упали

Прямо в лужу – клочками парчи.

 

У парадной повалится пьяный,

Помигает кортеж, матерок

Обгоняя, и – руки в карманы –

Захромает блатной ветерок:

 

Что-то зреет в душе его мутной,

Что-то светит – кому-то казна,

Самозваное счастье, кому-то –

Разоренье и смута. Весна.

 

* * *

 

У людей дороги – не мороки,

У людей в подъездах чистота,

И пивная с бочкой темнобокой

Триста лет открыта у моста.

 

У людей что площадь, то игрушка,

У людей кофейни да цветы,

В круглых нишах бронзовые пушки,

Каменные посохи святых.

 

А у нас шагнёшь – газоны дыбом,

Угол отвалился от стены,

И несёт каким-то кислым дымом,

Не поймёшь, со свалки ли, с войны.

 

Дует ветер, протекает слово,

Как вода, в подземных тайниках,

И дыра на месте Гумилёва

Не затягивается никак.

 

 

* * *

 

Что-то сердце защемило –

Город там или двойник

Мягкой тьмой из кашемира

К шее ласково приник?

 

Что-то зренье помутилось –

Вместо строчек на листы

Пятнами ложится сырость

И бессвязные следы.

 

Что-то голос – незнакомый,

С непривычной хрипотцой,

Словно в горле сбились комом

Двор, парадная, крыльцо,

 

Горстка воробьиных перьев,

Фонарей дрожащих нить,

Жизнь, застывшая у двери,

Не решаясь позвонить.

 

* * *

 

Я беспокоюсь – как я выгляжу.

Гороховое платье выглажу,

И усмехнутся зеркала,

Придвинутся ко мне – а дальше как?

А дальше – брови карандашиком

Подрисовать – и все дела.

 

Упрячем перья мокрой курицы:

Пусть алый рот плывёт над улицей,

Как флаг неведомой страны,

Где встречные почти не хмурятся,

И где Феллини и Кустурицей

Все зубы заговорены.

 

Остыл мой дом, пуста постель моя.

Идёшь – в толпе глаза бесцельные

Поблёскивают, будто ртуть.

На то и жизнь – чтобы не ладиться.

Волна горохового платьица,

Неси меня куда-нибудь.

 

Неси меня к друзьям на празднество

Или к врагам – какая разница,

Лишь бы дома качались в ряд

И губы – над волною шёлковой:

Лишь, оглянувшись, подошёл бы ты

Узнать – зачем они горят.