Татьяна
Шепелева

Бабье лето

Это время у нас называют бабьим.

Бабы – они как глина, под стать природе,

Мягкие как земля и ни дать, ни взять, им

Вовсе не хочется думать о недороде.

Им бы в тепло, им бы видеть на небе звёзды,

Хороводы водить и водить мужиков кругами,

И круги на воде, и вода на стекле, и вёсны,

Налегают на вёсла, хороня золу с очагами.

Каменея в степях, становясь тяжелы, как глыбы,

Ожидая, пока дождём не вобьёт по шею...

Вы смогли бы так же, скажите, рыбы –

Остриём иглы отчаянно рыть траншею,

Несуразность поз прикрывать одеждой,

Соловеть от грёз, прикрывая веки,

Застывать в мороз, называясь снежной,

Убегать ручьями в моря и реки?

Острием, отчаянно, оголтело...

Распороть бы небо, да сшить бы платье.

Улетело, облако, улетело,

Не поймать мне белое, не поймать мне.

Белый и вольный

Белый и вольный. Облако? Молоко?

Яблоку больно – в зону асфальта ликом.

Лихом 

Не поминай.

Смехом, снегом,

Берегом, бегом, криком:

«Эгей!..» 

Мигом 

Была я,

Бликом,

Всполохом, вздохом…

Кто там? Что там?

Облако? Молоко?

Виски с соком.

Белым шёпотом

Белым шёпотом  

Отрешённо...

Алым пламенем, алым пламенем!

И горяч, и горюч

Ключ;

Жарок подарок,

Ярок;

Яростно, горестно,

Ни черта не совестно,

Шорк! Чирк!

Единым махом –

Прахом.

Только кто-то там,

Только кто-то 

Там,

Кричал, стучал,

Áкал, óкал;

За иконопись стёкол

Стекал;

Вдруг

Чёрным стал.

Стал чёрным.

В зимнем городе

В зимнем городе снег 

Разделил нас на чёрных и белых,

На пушистых и голых, 

Немых и восторженно-смелых, 

На гриппозно-морозных, 

На лыжно-коньковых и квёлых, 

Спиртуозно-весёлых  

И так – беспричинно-весёлых,

Беззаботно-скользящих, 

Смеющихся, плачущих, спящих, 

Барабанно-стучащих,  

Хрустящих, 

Зубами скрипящих, 

Тех кто падает, 

Мёрзнет, 

Взлетает и вьётся, 

И бьётся...    

«Огонька не найдётся?»...    

Конечно найдётся. Найдётся.

В стужу

В стужу, по лужам,

Раненой ранью,

Бранью,

Стрекозою, пропившей лето...

А не убить нас, красивых! 

А не убить нас, красивых!

Каблучком многоточия,

Созвучия,

От случая к случаю,  

От стены до стены

Искушение белизны.

Чересполосица,

Бывшая судьбоносица;

Бежевой бязью,

Грязью,

Из-под двери полосою света...

А не убить нас и точка!

А не убить нас и точка!

Слушайся маму, дочка.

Врачбог

Время изношенных рук и изогнутых спин…

А. Ряскин

На изношенных сердцах – по рубцу;

И мозоли, и мозги – всё не в счёт.

Буйну голову сложить молодцу,

А повинную – и меч не сечёт.

Пить за здравие сплошной витамин

Не грешно ли? Да повадки не те;

За изогнутыми спинами – сплин,

За горбатыми – по гроб в хомуте.

Костылями обнуляя итог,

Я сумею перемножить нули.

Исцели меня, великий Врачбог,

Навсегда меня, навек исцели.

Из палаты и в палату – не раз,

Не болит – уже и то благодать.

Дай нам всем… А ведь и всем-то не даст…

Всё одно тебе, Врачбог – исполать!

Гобеленовый

Гобелен с оленями – дань эстетике,

Кукушонок – пыльному времени,

Облачно и солнечно. Арифметика,

Табурет, тетрадка, газетка с Лениным...

Ничего не меняется, кроме зеркала,

Посмотрел в него – увидел несчастного.

Это надо же – насквозь исковеркало,

И всю жизнь вот так – от общего к частному.

Он негнущийся. Теперь он поленовый,

А когда-то, верно, был гуттаперчевым

И доверчивым... Боже, каким доверчивым!

Вот совсем, как тот олень гобеленовый.

Тишина придёт тонуть в этом омуте,

И углы не воспрепятствуют этому;

Кукушонок выглянет – пусто в комнате –

Песню петь свою извечную некому.

Дети

Дети любопытнее кошек, 

Двери распахнуты до глубины души.

Малыши, (жи – ши) –

Первый «а», первый «бэ»,

«Бээ – бээ!»

Красные уши…

Мыши.

За окном – крыши,

За углом – «Беляши», «Суши» ...

Бьём баклуши,

Живём в глуши...

Суси – хаси.  «Курилы наси».

Аригатó.

Япона мама. В пальто.

Фуг вам! 

(Ам-ам),

Фуг с маслом...

Но лучше – каша,

«Саша, Саша!  

                   А ну-ка марш!»

И ещё – фарш....

Нет, не будем о фарше –

Страшно. Лучше – о каше.

Мы – зерна риса?

Маиса? 

Проса?

Овса? 

Кус-куса?

– Цып-цып-цып!

Матерчатый

Матушкин, матушкин, матерчатый,

Цветастый, копеечный,

Благоухающий

Вяжущим млечным соком. 

Оком недремлющим сдобренный,

Оком строгим и плачущим, 

Оком, свет источающим,

Всевидящим, всепрощающим...

О, память, временем смятая,

В матовый шарик скатанная!

Где-то в тёмном кармашке, на донышке,

Вместе со стёклышком, зёрнышком, камушком,

Серым катышком.

Пляшут Матрёшки, 

(Рюшки, гармошки),

Хлеб – крошки,

Хлеб – крошки.

В каждом матовом шарике

Прячется маленький мальчик,

Красным сердцем рисующий солнце:

– Мама, это – тебе!

На ход ноги

Теперь последнюю, давай – «на ход ноги»,

Прощаться больно, но реветь не буду.

Мне на пороге что-нибудь солги...

Я дверь закрою, вымою посуду –

Две стопки, две тарелки, вилки две...

Вот так всегда – на выход, да с вещами.

Сесть, покурить... Соломенной вдове

Не так-то просто жить без обещаний.

И будет ночь, железная кровать,

Всё повторится... Простыни в горошек...

И будет снова за окном сиять

Луны начищенный, 

Округлый 

Медный 

Грошик.

Невозвратное

Я налью тебе водки, чтобы лицом к лицу,

Не увидав лица, плату отдать гребцу,

Благо, не дорого. То, что под языком

Очень скоро становится крошечной «точкой ком».

Нет, не грусти, не плачь, не забывай заводить часы,

Не говори: «Ей бы понравилось» – Это хуже любой слезы,

Берегись вакханок, воронок... Ну что там ещё? – Засад.

И уж конечно, не стоит с надеждой смотреть назад.

Если у каждого камня своя судьба,

То у людей тем более. Скорлупа

Хрустнет однажды жалобно под пятой...

Лучше уж так – красивой и молодой.

Мой настоящий. Прости. Пусть всё порастёт быльём,

Травой-муравой, бересклетом, багульником, ковылём…

Всё быстротечно, а стало быть, невозвратно,

Невероятно легко забывается путь обратно.

Обыденное

Неделя выдалась ленивой и скупой,

Протяжной, словно песнь болотной птицы;

Часы тик-такали, скрипели половицы,

Стучали клавиши… «Ну, шевелись, тупой!»

На паутинках узелков не счесть –

Модельки новостных чересполосиц.

А паучка назвали сенокосец,

За что такое прозвище? Бог весть.

Вода из крана капала в стакан,

Бубнил тихонько пресловутый ящик…

Пусть растворимый, пусть не настоящий,

Но всё же что-то…

В Чили ураган…

Последние сто жизней мне везло.

Жужжала муха, билась о стекло,

Перегорела лампочка в подъезде…

Опять всю жизнь мы прожили не вместе.

Поднимаю веки

Кончились праздники. Я поднимаю веки.

Я – человек. Я – женщина. Всё на месте.

Я – в Воронеже. Я – в двадцать первом веке.

За окном – зима. Нам хорошо. Мы вместе.

Нашу кошку зовут Соня. Мне – сорок пять, брюнетка…

Ты прости меня. (Это на всякий случай).

Телефон, часы… Плюс: голова – таблетка,

Сигареты – пачка, конфеты – кучка.

Ничего не меняется. Я – в двадцать первом веке,

Я – в Воронеже.  За окном зима. Вместе.

Я – брюнетка, работаю в библиотеке.

Кошка, часы, телефон на месте.

Я – человек, я – женщина, мне – сорок пять. (Ужас!).

У меня есть то, что уже не вспомнишь,

Я – брюнетка. Пишу. За окном – лужи

Вместо снега.

Весь мир – Воронеж.

Голова на месте. Часы. Телефон на месте.

Кошка спит, ты спишь, только мне не спится.

Праздники кончились. Нам хорошо. Мы вместе…

…Я – жива. Мне – две тысячи лет…  Я – птица….

Самое важное дело

Кошка – это зверь времени...

К. Кедров

Лишённому тотальной зависимости –

Туповатой телевещательности, мониторной виртуальности,

Серой туманности своей полусонности

Или объятий вязкой диванности,

Очевидно:

Самое важное дело на свете – гладить кошку.

У соседа

А у соседа днём скрипит кровать...

Ах, молодость! Совсем не под сурдинку...

Я знаю в поле каждую травинку,

А вот когда осмелиться сорвать?

Чего-то ждёшь, от серости устал,

С утра изжога, к вечеру морока,

В ночь – комары, а нужно-то немного:

«Да, Люба, да!» И ласковый финал...

Всем строит глазки... Без году неделя,

Себе туда же – платье, каблуки,

«Я у подружки», поздние звонки,

Мол, жизнь в порядке, мол, мели, Емеля...

Сосед под утро, всё и всех любя,

Закурит в форточку (ему ли торопиться!),

Произнесёт: «Ничто не повторится!»

И хитро усмехнётся про себя.

Хрупкое озеро

Хрупкое озеро. Если идти по льду

Можно (хруп-хруп) варьировать на ходу.

Красота ситуации, солнца, отрытого дня (хруп-хруп),

Не позволяет (хруп- хруп) расслабиться (хруп – хруп – хруп).

Шаг – это повесть. Белая повесть зим,

Лиц мерцающих, лиц, превращённых в дым,

Лиц, целительных, царственных, целостных взглядов лиц,

Ну и, естественно, бурых, тяжёлых, каменных, без глазниц.

Хруп!  

Лепота! Маловерие не к добру.

Надо бы... Что-то бы ... Как-то бы... 

У-ру-ру!

Есть кто-нибудь,

Живой, заводной, хмельной?

Нет никого на белом холсте зимой.

Нет ничего на белом холсте зимой.

Нет никогда на белом холсте зимой.