Татьяна Кадесникова

Татьяна Кадесникова

Четвёртое измерение № 8 (356) от 11 марта 2016 года

Дары волков

у кизиловых морей

 

у кизиловых морей  берега пустынны,

ни медузы, ни звезды  – на сыром песке,

 привкус ветра и стихов – мятный да полынный,

и вдоль времени скользят чайки, дождь и снег.

у кизиловых морей южны небосклоны,

где помельче –  суета,  где поглубже  – суть...

здешний август – бог и царь, и король сезона –

из кизиловых ветвей крестик сплёл на грудь.

а по осени, когда – йодом щиплет веки,

я пойму, что счастье есть для меня  – одно –

у кизиловых морей  пропадать навеки,

и по-птичьи зимовать с раненым  крылом.

 

АВГрУСТное

 

три кровати буквой «П»,

дверь, окно, больные ноги –

бесполезен КПД

у любви моей дороги.

одуванчиков недуг

у виска целует прядку,

август-август – душный круг,

и закон полураспадка.

мерно плавает жара,

ветер веером калымит,

жизнь – нескучная игра

между смертью и живыми.

ты держись покрепче, ма...

правды нет – так ей и  надо!

чёрным плачется сурьма.

больно.

курица-помада...

 

грин-тоник

 

не хочу политики.

не хочу патетики.

лучше  – насюити-ка

нежные моментики...

пусть весна куражится –

лето дышит в форточку,

хлопчатобумажится

тоненькая кофточка.

горизонтом реется

парусина алая,

капитан не грэется,

да погода чалая,

да надежда чахлая –

утлое судёнышко –

то вовсю каренится,

то всплывает донышком.

 

булочка с маком

 

вы меня ещё помните?-

мы делили на ломтики –

сладкую с маком булочку –

вы говорили – дурочка...

а я сцеловывала маковые зёрнышки

со своих пальцев и губ ваших –

таких зовущих, таких пропащих,

а месяц – позёришка небесный –

подглядывал жадно,

и душа делалась ватной,

не держалась в теле...

вы помните меня –

в самом деле?

 

Виннету

индейское распечальное

         

вот и всё.

вот и  сердцу – иначе –

что вокруг, что внутри – за ребром.

парамедиком  осень  бурлачит

пароходик с потешным добром.

 

вот  вещицы тончайшего толка,

вот вампумы  да брёвна  в глазу –

дождь шарко с добавленьем карболки

выбивает усердно слезу.

 

вот мой друг, что пропал за индею,

век прошёл, а индейца всё нет...

вал девятый  ничуть не слабеет,

хоть  картине почти двести лет.

 

жизнь красна, словно кожа апачи,

чем красней, тем апачнее тут,

вот меня научили толмачить –

вин не там, вин не тот, вин не ту.

 

воскресенье

 

заварен чай. звонят колокола.

я из окна гляжу на воскресенье.

двор пуст.

тишь-гать.

ни пуха, ни кола.

спит время. целый круг до сотворенья.

 

звонят колокола – покомм...покомм...

а каинство помазано на царство.

 катись-катись безумным колобком

ко всем чертям, чтоб снова нам достаться.

 

колёсико судьбы, скрипи – крепись...

варитесь – рольки, больки, бурьки – устаканьтесь!

над морем – всё ж какая-никакая –

высь...

и воскресенья –

золочёный фантик.

 

ais – крым

 

лепит-лепит лепесток

на югах зима,

занеси мой островок,

проводи с ума.

выдай белый бюллетень,

чтоб рубаха – в пол,

смирно, хмарно и смертель

на сердце и под.

баста! – душенька, молчи!

степь да степ кругом.

завалили калачи

кирпичами дом.

 

будешь резать, будешь бить,

взнуздывать коня...

выходи – тебе водить!

по небу

    меня.

 

январварское  

(цикл)

 

война и мир

 

нудит январь у моря голо,

и сонно тянутся в строку –

и ветра жесть, и неба голубь,

и праздник в собственном соку.

звездой –  рождевственная прорубь,

под ёлочкой – дары волков...

и дышится почти не хворо

в войне и мире дураков.

 

на белом коне

 

листай-листай серебряной рукою

пустырник улиц, пустотень свою...

менял – коня нам! на – мои покои,

я конника теперь не узнаю.

да что там! я себя вдруг не узнала –

почти красива и почти была...

но кто-то прилепил к лицу забрало,

и лошадь, испугавшись, понесла.

 

«Октябрь» Эйзенштейна,

или 100 лет одиночества

 

а помнишь – как в семнадцатом году

при штурме Зимнего чуть не снесли ворота?..

смотрю кино,

мне лет всего-то с гулькин нос,

и кто-то –

на створке исполинского литья,

цепляясь за ажур металла,

брал Зимний.

а по мне – катался,

пока толпа людская, что река,

распахивала створы века,

и падал человек.

и думалось –

ну вот! –

и я могла быть этим человеком.

с воротины сорвалась и лежу.

сто лет.

в пыли, чихаю,

и будто – вся одна шестая,

и вся история её – прошлась по мне

то топором, то колесом, то траком –

любовью всей и ненавистью всей.

а мне всего-то лет...

и как тут не заплакать.

и как не постареть.

 

ай-Петри

 

мы же были, мы же плыли

по волнам и облакам,

мы глотали тонны пыли

радиоактивных драм.

мы ловили луч рассвета –

альфа, бета и рентген,

и мутировали – летом,

между прочих страшных мен.

разлетелись на нейроны –

воедино не собрать,

и туманимся неоном

в надписи – не кантовать!

как пройдёт распад-период,

цезарь – редкий сволочной,

в чашечке святого Петри

снова встретимся с тобой.

 

лю

 

на дворе трава,

на траве – поленница,

все стихи – слова,

и в твоих – я – пленница.

яблочко жую,

бью о ножку ножкой,

и к словечку «лю»

подставляю рожки.

 

наивысшая проба

 

стынут краски седые

на холсте дождевом,

мы немного иные –

по-иному поём.

жизнь на ветер похожа –

рвётся, бьётся, трубит...

ты сегодня хороший,

и наверно, небрит.

света  самая малость –

ночь ворует у дня...

ты сегодня усталость,

и наверно, моя.

и вот это –  едино –

что есть в мире – моё –

в небесах журавлиных

житиё-бытиё.

да печали – особы,

здесь они солоней,

наивысшая проба

у печали моей.

 

а на южном...

 

а на южном берегу

небо выгнуто в дугу,

солнце в злом зените, что в песне...

зной оглаживает тень,

и в панаме набекрень

застывает воздух на месте.

кипарисов хоровод,

здесь меня никто не ждёт,

по ступеням память вдогонку...

сердце делает кульбит –

выплывает рыба-кит –

камень и – родная сторонка.

человеком – не с руки –

вырастают плавники,

море принимает младенца...

 и волне кричишь – Постой!

и пусти-ка на постой

ты моё дельфинное детство.

катерок вдруг вспенит след,

у меня трава в косе,

зацелована солнцем без меры...

изумрудовая грусть,

я к тебе ещё вернусь –

за твоей просоленной верой.

 

бабушке

 

жарко...

бабушка в фартуке – мелкий цветочек,

мерно гудит керогаз.

запахи сладкие – вишня без косточек,

розово плавится таз.

облачко пены...

дрогнуло слева...

детства сиропная сласть...

бабушка, милая, – белого хлеба

кто мне намажет сейчас? –

счастьем вишнёвым,

душистою пенкой...

нет, и не будет щедрей...

мне – целовать бы – уставшую венку,

что на ладони твоей.

 

осенний каботаж

 

 качаемся в небесной люльке,

 плывём по осени с тобой.

 инжир в кармане, проще – дулька,

 зато – полнеба за кормой.

 и все обнимки и обманки –

 по вкусу, цвету и рукам,

 плывём! – осенние подранки –

 размазав радость по щекам.

 плывём, сроднив слова и губы,-

 слывём с тобой одних кровей,

 и заговариваем зубы

 последней нежности своей.

 

букашка

 

тише, букашечка, тише…

крылья сложи…

лето слетело с парижа,

с юга – стрижи…

нервно-фанерно царапка –

домик-стишок,

может,  булавка под лапку –

на посошок.

что ты всё смотришь на небко,

грустью шуршишь…

к новому году – конфетка,

к маю – париж –

местного толка-разлива,

слово-цветок,

будешь, букашка, счастливой,

пусть – с ноготок.

всё-таки рвёшься на волю? –

где-то твой бог…

ты  у меня на ладони…

я – у кого?..