Светлана Куралех

Светлана Куралех

Четвёртое измерение № 36 (384) от 21 декабря 2016 года

Давай устроим кавардак!

Первая любовь

 

 

Дни человека – как трава...

(Пс. 102:15)

 

«Постой!» –

и холодок по коже.

«Постой!» –

и оборвётся бег.

...Трава была нам брачным ложем

и на себя взяла наш грех.

Там, где довольно было взгляда,

ты всё подыскивал слова,

а я подумала: «Не надо:

дни человека – как трава».

Травинку горькую кусая,

я знала все твои права

и по траве ушла босая...

Дни человека – как трава.

 

* * *

 

Что ж, давай привыкать к бездорожью – 

переулки, как мысли, темны.

Ложь да ложь,

ложь на лжи,

ложь за ложью,

даже там, где слова не нужны.

Привязалась же эта истома – 

невесёлые мысли считать.

Вот ещё переулок – и дома,

вот уже начинает светать.

Сколько помню (а ты не успел!),

сколько знаю (а ты не заметил!),

этот дом ослепительно бел,

этот сад ослепительно светел.

 

* * *

 

Помнишь, правда открывалась?

Открывалась не спеша,

будто с телом расставалась

удивлённая душа.

 

И когда уже судьбою

обозначен был предел,

между мною и тобою

тихий ангел пролетел.

 

Подошла пора проститься,

без меня теперь живи...

Только этой божьей птице

ни словечка о любви.

 

* * *

 

Не волнуйтесь, я Вас забываю,

как родную страну – эмигрант.

В забытьё, как в песок, зарываю

каждый миг той поры, каждый гран.

 

Жгу костёр и склоняюсь над прахом,

но рождаются искры в золе...

Посмеёмся над будущим страхом

одиноко бродить по земле.

 

Там ни голоса, ни отголоска,

только холод разлук за спиной.

Только узкая света полоска

протянулась меж Вами и мной. 

 

* * *

 

Твой взгляд отмечает кого помоложе –

стареем, должно быть, стареем, быть может...

На час, когда юные девушки спят,

я встречу с тобою назначить посмею

и длинное платье надену до пят,

а длинные  платья  носить я умею.

 

* * *

 

Сквозь яркую зелень – то синь, то сирень,

какое цветов и тонов наслоенье!

Но если пейзаж повернуть набекрень,

то станет понятно мое настроенье.

Я жду, я меняюсь в лице каждый миг,

я злюсь, я стараюсь от слез удержаться,

Но вот на аллее ваш образ возник

и стал постепенно ко мне приближаться –

и стал постепенно бледнеть антураж...

А сердце мое наполняется светом

по мере того, как прекрасный пейзаж

становится вашим прекрасным портретом.

 

* * *

 

Мой любимый дожил до прекрасных седин.

Мой любимый играет судьбою –

мой любимый сегодня пришёл не один,

захватил свою Нежность с собою.

 

Наконец-то решилась она воссиять

предо мною в возвышенном слоге...

Проходите, зачем на пороге стоять?

Вытирайте, пожалуйста, ноги.

 

* * *

 

Мальчишка, сорванец, чудак,

любитель песенок со свистом,

давай устроим кавардак,

пройдёмся вальсом или твистом.

 

Неисправимый дуралей,

неповторимый заводила,

ты ловишь ритмы королей,

я тоже это проходила.

 

Дай отыграться наконец

за годы, прожитые розно.

Чудак, мальчишка, сорванец,

пойдём плясать, пока не поздно.

 

Как точно повторяет такт

шнурок от левого ботинка...

Мальчишка, сорванец, чудак,

довольно – кончилась пластинка.

 

* * *

 

Вот видишь, всё прошло: и листья облетели,

и появился свет, и прекратился крик.

И кончились мои две римские недели.

И в Книге Бытия задумался старик.

 

И есть своя любовь в подобном повороте –

недаром так похож ты на него, дружок...

Прощай, любовь моя! Прощай, Буонарроти!

Я сыну передам тот рваный сапожок.

 

Пусть жмётся декольте к фиксатому уроду...

Прощай, моя любовь, потом поговорим.

Домой, теперь домой – на свежую природу.

Как говорил поэт, природа – тот же Рим.

 

* * *

 

Подумаешь, Париж. В нём всё обыкновенно.

Ну, разве что Мон-Мартр да Люксембургский сад.

Подумаешь, Париж. Ещё, пожалуй, Сена

да старые мосты, да букинистов ряд. 

Былые времена здесь помнит каждый камень

и каждая стена, и каждый книжный том.

Здесь столько голосов, звенящих над веками,

что кажется, вошёл в давно знакомый дом.

Опять с утра Париж укутался туманом,

но жизнь его течёт, но пульс его стучит.

Стремительный Париж – в Париже первозданном.

Подумаешь: Париж! –  И скрипка зазвучит.