Светлана Бодрунова

Светлана Бодрунова

Четвёртое измерение № 15 (15) от 29 сентября 2006 года

Амбразура

 
ИЗ КНИГИ «АМБРАЗУРА» (2005-2006)
 
эскиз
 
меня волнует сильнейшее наступленье весны.
таяние и течение.
войска её, волны никому ничего не должны.
они умирают, исполняя предназначение.
 
сильнейшее, более сильное. идущее себя поверх.
не щадящее живота земного.
так нахлынули разом светлеющий день и век:
не в ногу, не в ногу, в ногу.
 
Баллада про после войны
 
Ленточки, ленточки, ветер в кудряшках,
В пятидесятиках, пятидесяшках,
В юбках-оборках, руках-замарашках –
Не опусти-упусти:
Это ковровые и строевые,
Это дорожные шрамы кривые,
Пороховые вокруг роковые,
Пахнущий безднами стиль,
 
Чёрное-белое на клавикордах
Фотозатворов… ты помнишь? покуда
Время кончалось в любую секунду,
Нас бесконечность ждала –
И накатила, и катит по МКАДу,
С бою столичную взяв баррикаду,
Над пустотой заломляя кокарду,
С посвистом из-за угла,
 
С голосом звонче любой подфанеры…
Это Джиневры поют, Гвиневеры,
Это Секонды-моей-допогуэрры
Голуби из кинолент,
Свадьбы окопны, прощания скоры,
В госпиталях эпидемия кори,
Вместо медали – неловкие кадры
Стёртых локтей и колен,
 
Это мишень – нарукавное сердце:
– Вы полагаете, будет носиться?..
Как лоскутком погорелого ситца,
Родина машет платком –
Пёстрое пламя струится, трясётся:
Это качаются флаги на солнце,
Слово любви начинается с «соци-» –
И превращается в «ком-»,
 
Просится в строй, отдает солидолом…
Колокола раздувают подолы,
И тишина созревает тяжёлым,
И замирает весна –
Помнишь, шуршали почти как звенели
Мятые платья из сизой фланели…
Время закончилось, мы поумнели,
Мне ли, ну мне ли не знать

Длящейся вечности взглядов совиных,
Пуговиц тесных на всех горловинах:
Муж – котлованы, жена – пуповины…
Боже, какого рожна
Нас прижимает к земле половинной:
Старятся руки, сгибаются спины…
Если одна половина невинна –
Значит, другая грешна,
 
По вертикали, по горизонтали –
Красный кирпич, самолеёы из стали,
Кто-то становится selfish и stylish,
Кто-то уходит в расход,
Как мы устали, мы так не хотели –
Но самолёты уже пролетели,
Нам обеспечены только постели
Для нарожденья пехот,
 
Для сотворенья военного рая:
Раз – прорастают, стоят, выгорают,
Два – трепыхается ленточка с краю,
Три – запевай, твою мать,
Будешь героем, посмертно – героем…
Душно, проснёмся и окна откроем –
Ветер приносит такое, такое –
Слёзы и не рассказать.
 
* * * (граждане...)
 

граждане, к вам обращается голос,

слышите, к вам обращается голос:

 
будьте внимательны на остановках,

будьте учтивы во время движенья,

не забывайте вещей провозимых,

не забывайте друзей и знакомых,

митенька, маме рукой помаши

 
заперто время в вагонах кусками

нам сэкономь не дыши не дыши

 
взвейтесь кострами туннельные дзоты

бейтесь локтями подземные дети

будьте внимательны и осторожны

скушно и страшно

и страшно и страшно

жить в этом гуле безбрежном метрошном

жить в этом голосе строгом и душном:

граждане вы извините конечно

мы всё равно обращаемся к вам

 
что ж нам – не плакать прикажете, если

нас беспризорных богов машинистов

так раскидало по вашим москвам

 
будем висеть наступая на пятки

будем с оглядкою стенка на стенку

будем низки как последние гунны

будем близки выходя из вагона

встречным потоком ручьем бытия

 
кто мы влекомы и врозь и бегом и

мамочка мамочка это не я

 
необратимое братство печали

что ли тебя не учили? учили?

будьте презрительны и аккуратны

будьте почтительны и бессердечны

будьте всегда обязательно будьте

если не будет, не будет иных

 
граждане, к вам обращается боже

будьте со мной обо мне не забудьте

будьте прекрасны, прекрасны и вечны

в мертвых туннелях земных.
 
* * * (дети гор)
 

у родившихся в нулевые будет другой язык.

одинаково безопасны зек, прозак и рюкзак.

а страшны реальный хоррор, террор, антитеррор.

здравствуйте, дети гор,

 
дети горби, бени и добби. ложитесь в ряд.

здесь о вас говорят:

у родившихся в девяностые пубертат.

у родившихся в перестройку уже пульпит

 
и классическая миопия. и пара пуль,

охлаждающих лишний пыл,

 
на локальном уровне веселящий газ,

несколько чётких фаз, дипломатических поз.

и в остальном по-прежнему всё для вас,

это уж как повелись, так прижилось:

 
у родившихся странный вид и большой живот.

будь готов, индивид:

в любом мало-мальски городе ждёт тебя айриш паб

и гавана клаб.

 
* * * (амбразура)
 
Смотри, как шторы сведены

Не до конца, и светится диван

Полоской в треть длины.

И в сумерках начинается со льда

Твоя сиреневатая ладонь.

 
Тут амбразура, тут окопный хлад.

Сиди и затаись.

Мой бронебойный, с трещиной, халат;

Мой поясок, виясь,

Как телефонный шнур, уводит ввысь,

 
Передаёт заснеженным войскам:

Рука пока теплее, чем земля,

Но холодней соска.

Снаружи ангел смотрит в амбразуру,

 
Завидует и ищет пулю-дуру.

Солдатик нежный, увидавший бой,

Пожалуется на нас в комендатуру.

 
Сиди и затаись. Твоя любовь

Патронов для ответа не имеет.

И ни движенья, и ни слова с нею.

Избавь меня; избавь меня; избавь

От метафорики и ахинеи,

От ангельских разгоряченных лбов,

В стекло вжимающихся всё сильнее.

 
От черных штор, от рук, которые синеют,
От будущих гробов.
 
de ars politicae
 
про царя
 

привет вечерний мудозвон

твой бог немецкий вышел вон

от шишел мышел нас тошнило

театр распахивал врата

 
я от полтавы до прута

гнилых так мало схоронила

что дайте дайте мне чернила

чернить заснеженных ворон

 
от тушино и до тильзита

скользит намеренная смерть

свербит начищенная медь

 
когда опустишь ты копыта

привратный станешь бомбардир

надменный пасынок стрельцовый –

на прусский лад на лёд свинцовый

перелицовывай мундир

 
москву приравнивая риму

одним беспомощным «горим!»

вези столичные припасы

и прибамбасы и колбасы

обозом господом хранимым

и сам уматывай за ним

 
содрать мертвеющую кожу

созвать зевающую стражу –

и немота со всех сторон

 
вам благородное отродье

французское нижегородье

с одра и ложи шлёт поклон

 
играют ложки дудка свищет

упомянуть простые вещи

ты в завещании забыл

 
кому ты крым кавказ курилы

кто платит после карнавала

зачем царевича убил

 
я помню я не убивала

чернил мне мало мало мало

они красны а нужен чёрный

но ты мундир и звон вечерний

последней каплей искупил.

 
про страну
 

страна для молока и мёда

где зуб немеет и неймет

в тот год осенняя погода

напоминала водомёт

 
и сжалась мокрою шагренью

и стала недоступна зренью

страна сраженная мигренью

и скукой за пустым столом

 
страна где мы в народ сольёмся

родимся вселимся озлимся

но завсегда увеселимся

мазутно-сточным киселём

 
вот груша лампочка бутылка

рогатый стул розетка вилка

наивен сыт и обогрет

истаивает за затылком

москвы бугристый винегрет

 
там по неведомым дорожкам

по распальцованным овражкам

бурлит кровавая отрыжка

молчит медовая коврижка

почти забытая во рту
 
молчи молочный зуб не тикай

кисельно на большой никитской

вскипает пена в водостоках

и видит око за версту

 
что мёд в балканские проливы

рекою огненной течёт

что осень выделит пугливым

посмертно славу и почёт

что принесет зима здоровым

немыслимую благодать

что завтра ливень льет как новый

а дальше нечего видать

 
ИЗ КНИГИ «ПРОГУЛКА» (2000-2004)
 
* * * (лермонтов)
 
1
 

Я ехал на перекладных из Тифлиса.

Да что там, в неведомом этом Тифлисе?..

Ныряет повозка с походкою лисьей

Меж гор разномастных, зубасто-скалистых:

 
Какая картина!.. дневная картинка:

Грузинка в начале, в конце осетинка,

Кокетка, красотка, крестьянка, кретинка,

И контрабандистка, и полу-блядинка –

 
В тифлисской одышке, на съёмной квартире,

Где вонь изо рта, как в солдатском сортире,

И винные пятна на сальном мундире,

И дрожь хохотка: поделом же задире! –

 
А мне бы – черкеска, и конь незашорен,

И зову обучен, и мягко пришпорен!..

Пусть взгляд осетина прищурен и чёрен,

Пусть Фридрих рисует, пусть пишет Печорин –

 
Бумаги в дороге размокли, размякли,

И жалкие люди ютятся по саклям,

Живут и не ведают слова «не так ли»,

Зигзагов позёрства, фатальных пантаклей –

 
А только зигзаг, до оскомы знакомый:

Казбек и Дарьял, и усталые кони,

Я ехал в кибитке, я ехал на Коби –

В обнимку с метелью, в ухабной икоте –

 
Один над стремниной, ни конный, ни пеший,

Ублюдок режима, осколок имперский,

Рассказчик, узнавший из авторских версий,

Что кто-то умрёт, возвращаясь из Персий

 
куда? – неизвестно куда.
 
2
 

зябнут плечи, ладони дрожат, холодеют виски,

а в раскрытые окна летят и летят лепестки –

 
так описано в книгах, – на горный похожие снег…

застываешь под шалью, по скатерти шаришь пенсне –

 
и не видишь, а слышишь сквозь сонную, ватную муть:

то ли злится на псарне убитый под Тушином муж,

 
то ли сосланный сын по-хозяйски стучит топором,

но не вырубит то, что написано этим пером,

 
и взметнётся рука, и захлопнется с криком окно,

и Любовь сернокислую воду добавит в вино,

 
и война захлебнется нарзаном, шипением пуль,

и закатится сердце за гору, за вал, за патруль,

 
упадёт со скалы офицерик с пробитой башкой,

и не то чтоб сие предвещало вселенский покой,

 
но коня расседлает последний разбойник и вор;

будет крепость стоять, но внутри не найдут никого;

 
лишь один ещё жив, и лошадка не знает кнута,
и влачится кибитка – куда? неизвестно куда.
 

* * * (он ей)
 

от её волос пахнет мёдом и молоком
молоко и мёд, а не детский рахат-лукум
молоко и мёд, но не секс и потом легко
молоко и мёд – и не кофе одним глотком
 
а она стоит и робеет, и плечик гол,
вручена рука мне и полунага нога,
и грешно, грешно, что не нужно мне ни-че-го
от волос её, кроме мёда и молока.
 
mafiusi
 

Делитесь подарками всуе,

Делите с гостями приют…

Она безвозмездно танцует,

Они безмятежно поют

 
На летнем своем диалекте

С норманно-арабской гнильцой…

Ты взял из шарманки билетик,

Ты вызвал к себе на крыльцо

 
Непарные ноги тринакрий,

Усталые стопы Харит…

Дели обязательно на три

Всё то, что она говорит,

 
Дели и на сто и на двести

Весёлые взгляды гостей.

Она не приносит известий,

Они не суют новостей

 
В лукошко пытливой хозяйки,

В ладошки твоих малышей…

Скорее плати попрошайке

Втройне от своих барышей,

 
Плати – и под скрип «Августина»

Пляши на гончарном кругу.

Она – Розалия, Сикстина,

Но дьявольски гнётся в дугу!

 
Приходят – а Бог их не знает,

Соседям – и тем невдомёк…

Не весть, но примета дурная:

Приснится, что пляшешь, и взмок,

 
И вымазан соком черешен, –

А утром в холодном поту

Проснёшься задушен, повешен,

С билетиком счастья во рту.
 
ПРОЧИЕ ТЕКСТЫ (2005-2006)
 

* * * (мятлик)

 
приходит дождь и уходит дождь, вот и всё.

приходит солнце и остаётся.

и что там в этой росе таится,

не знает лист и не знает зреющий плод.

и яблоня запахивает халат,

и сорный мятлик поёживается в холод.

 
и семя в землю падает, вот и всё.
 
простое утро дышит, молчит, молчит.

не скрипнет ни ветхая половица,

ни ветка немым качаньем не отзовётся.

а только стоят лучи и стоят стволы.

склоняет голову мятлик, о невелик,

глаза умывает яблоня, о светла.

 
и семя переворачивается в земле.
 
взрасти мне сорное мятликово дитя,

мой вечный дом, бугорок суглинка.

мне будет дочери челочка и коленка,

мне будет сыну яблочная щека.

роса мне будет, но сам я пребуду весел.

 
и яблоня освобождается от объятий.

и мятлик лежит без сил.

 
и семя на солнце щурится. вот и всё.
 
* * * (и впереди река)
 

был красный дом, и впереди река.

глубокая, почти до потолка.

 
глубокая, отцу почти по пояс.

глубокая. купались.

 
где мель была, там всё и началось.

там руки в воду падали насквозь

 
и восставали в водном оперенье,

но чувствовали синий потолок,


побелку в тонких трещинах для зренья,

и скорлупу, и облачный белок.

 
был дом, из тонких трещин состоящий,

как настоящий. мы гнездились там.

 
там началась и крыльям, и хвостам

и чешуя, и перья, и ещё –

 
* * * (грачи улетели)
 
а во дворе железяку ломали.
вкопанное вынимали.

даша на даче и юся на даче.
юся – дашина доча.

а во дворе железяку терзали,
грузили и увозили.

даша на даче. сломали качелю.
то-то будет печали.

осенью-осень. грачи улетели
и больше не прилетали.
 
про маму
 
мама купила сумку
с пошлым таким рисунком
сумка увы удобна
 
слушай, малышка, слушай
слушай, как бьёт баклуши
голос внутриутробный
 
мама не врёт ни грамма
мама помыла раму
рифму себе и людям
 
встань посмотри на небо
трудно не быть на нервах
в небе дрожит салютик
 
мама, доешь салатик
мама в моем халате
прошлая молодая
 
сядь на её колени
в небе цветут сирени
вянут и опадают
 
волосы не седеют
раны помолодеют
будут разрывы сбои
 
мама купи купи мне
небо в цветочной пене
чтоб навсегда с собою.
 
* * * (вербное)
 

вот многое мое, чего не надо.

во всем одна непрошеная нота.

и не отнимешь, боже, ничего.

 
и не отнимешь, Господи, ни грани

на грани: ни минуты от мигрени,

ни сколько мне Тебя ещё просить,

нисколько, ну совсем не помогает.

 
да не отнимешь ни одной промашки,

в кармашках дырки, мятые бумажки

по сумочкам валяются с зимы.

как стыдно, боже, за бардак кромешный.

вот многое моё, чего не нужно:

всё вынесут, всё приберут за мной,

постель в который раз заправит мама.

и цитрамон, и запах доктор-мома.

и чем ещё Ты не карал меня –

 
там малое моё, чего не имем.

за гранью мя утеши, амен, амен.

не помогаю и не помогу

ни маме, ни себе, ни добрым людям.

за бабушкин диклофенак заплатим,

на радуницу новые венки,

на вербное поломанные ветки,

на пасху воскресение навеки,

и не забыть в химчистку позвонить,

 
там выдадут нам белые рубахи,

и головы расставят как на плахе,

сомнут квиточек, перережут нить.

 
вот ваше всё, нам велено вернуть.

и пуговицы, мама, перешиты,

и пятна, Боже, стерты, пережиты,

я приберусь, ну что она звенит,

гудит, болит, и не отнять ладони

от глаз, и Мама Дева на иконе

лицо увидит, но не обвинит.
 
© Светлана Бодрунова, 2000-2006.
© 45-я параллель, 2006.