Стихи и стихии
Дыхание моря
Море – как стихия стихий, влекущая и зовущая, дарящая радость и угрожающая погибелью…
О море ли «Парус» Лермонтова? И да, и нет: многое, заложенное в нём, превращает внешне краткий текст в избыточное силовое напряжение поэзии: здесь и бунт, и надежда, и «струя светлей лазури», и луч солнца, и отточенность граней, и морская волна… Она ложится на берег, создавая пеной причудливые письмена.
Элегия Жуковского «Море» наполнена тяготой ощущений, тут раздумья скорее свинцового, нежели воздушного толка, но сам воздух поэзии, наполняющий элегию, даёт возможность богатого интеллектуально-душевного дыхания:
Безмолвное море, лазурное море,
Стою очарован над бездной твоей.
Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,
Тревожною думой наполнено ты.
…как заиграют гранями, взрываясь романтизмом и красиво очерчивая экзотическую реальность, «Капитаны» Н. Гумилёва:
На полярных морях и на южных,
По изгибам зелёных зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстрёмы и мель…
Просолённый воздух туго бьёт в лицо, и, думается – вот так бы пожить! Поскольку жизнь, как правило, – нечто весьма заурядное, и подобные стихи, украшая её, вместе показывают, что есть жизнь совершенно иная: блещущая и сверкающая.
Море, изображённое Н. Тихоновым, неласково: но – сколь точны слова, организующий портрет этой неласковости: портрет живой, шумящий, кипящий, резкий, плещущий, переливающийся оттенками:
Ненастный день. Как лезвия
Небезопасных бритв,
Срезает отмели, звеня,
Разгневанный прилив.
Сырые серые пески
Морщинами косят, –
Багровой тушей толстяки
Над морем в ряд висят.
Тема моря входила в поэзию, как правило, сочетаясь с размышлениями: о бренности и величии, о славе и жизни; она обогащалась ими, не оставаясь только в пределах пейзажа, чему подтверждением может служить стихотворение Тютчева:
И вот: свободная стихия, –
Сказал бы наш поэт родной, –
Шумишь ты, как во дни былые,
И катишь волны голубые,
И блещешь гордою красой!..
Разно волнуется море в поэзии, нелюдимо оно у Языкова, в хрестоматийном стихотворении, ставшим песней, нелюдимо – но путь одолим; роскошно оно – море: светлеющее и играющее на солнце: вечное, не подлежащее ветшанию, едва ли слышащее замечательные стихи, посвящённые ему.
Волшебная лаборатория
Лес неотделим от русской жизни: распростёртый под небесами, он точно получает их тайны, передавая их нам своею красой, как в длинном – и не хочется, чтобы кончалось! – таком многоцветном стихотворении Бунина:
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Весёлой, пёстрою стеной
Стоит над светлою поляной.
Сколько цвета разольётся – кажется, что нет столько и в палитре жизни; слово – богаче, оттеночнее.
Конечно, песенно-поэтическое своеобразие Есенина сразу вспоминается, коли рассуждать о поэзии на лесную тему; и здесь передаётся нечто столь тонкое, что, будучи представлено живописно, главнейшее словно не договаривает, умалчивает: ощущения больно зыбки:
Поёт зима – аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далёкую
Седые облака.
А по двору метелица
Ковром шелковым стелется…
Как нежно будет дальше о воробьях, малых, полноправных участниках жизни: и холодно им, тяжело пережить зиму.
А вот лесная осень, увиденная Наровчатовым: и восторг пред нею отливается в сумму точно-гранёных строк:
Я осень давно не встречал в лесу
И, удивлённый, глазею в оба,
Как в тихих ладонях ветры несут
Кленовое золото высшей пробы.
…лес разный: густой и дремучий, сквозной-берёзовый, лес-кормилец, лес, дающий возможность дышать: в поэзии многих русских мастеров особый духовный воздух, словно занимающий сил у прекрасной древесной массы.
Волшебная лаборатория для алхимических – словесно-алхимических опытов – представлена Н. Заболоцким: и щедра она, делится результатами, давая необыкновенное поэтическое видение яви:
Каждый день на косогоре я
Пропадаю, милый друг.
Вешних дней лаборатория
Расположена вокруг.
В каждом маленьком растеньице,
Словно в колбочке живой,
Влага солнечная пенится
И кипит сама собой.
Особые колбочки: их можно рассмотреть на свету поэзии, получая доказательства её волшебства.
Счастьем пронизанное стихотворение Рубцова зажигается необыкновенной плазмой жизни:
Доволен я буквально всем!
На животе лежу и ем
Бруснику, спелую бруснику!
Пугаю ящериц на пне,
Потом валяюсь на спине,
Внимая жалобному крику
Болотной птицы…
Изобразительность высока: видишь и ящерицу мелькнувшую, и слышишь отчётливый крик…
Много леса в русской поэзии – разнообразного, как он сам, много вспышек, картин, разноцветья; хватит для эстетического и душевного насыщения.
Воплощение вертикали
Есть волшебное дыхание пушкинской строки: есть то чудо, которое, используя самые простые слова, ложится в бездны и недра читательских душ бессчётных поколений:
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою…
Холмы, или горы? Хочется видеть горы, чьё величие извечно, чей монументальный порыв в высоту столь красив…
Особый Кавказ Лермонтова, будящий суммы ассоциаций, сладкопесенно одетый услышанным поэтом своеобразным ореолом, значительный, как одно из коренных явлений жизни:
Хотя я судьбой на заре моих дней,
О южные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз:
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ.
Вдруг – точно вольфрамовая дуга времени раскалится – возникнет «Скалолазка» Высоцкого – утверждение необходимости идти в высоту, рваться к ней, постигая своеобразное величие недоступности:
Я спросил тебя: «Зачем идёте в гору вы? –
А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой. –
Ведь Эльбрус и с самолёта видно здорово…»
Рассмеялась ты – и взяла с собой.
«Песня о друге» его же зазвучит: о той дружбе, которая в наше, прагматическо-эгоистическое время невозможна; и жёстко рвущиеся ритмы песни чудесно предложат верность и смелость, как основные векторы жизни, которые сейчас заменили на один иной, ложный вектор, испускающий духовный смрад, – погоню за деньгами. Горы бы не одобрили.
Профиль араратских гор, фоном возникающих в стихотворении Чичибабина, резок и своеобразно оттенён дополнительными деталями, мудро вводимыми в строфу поэтом:
Ночью черниговской с гор араратских,
шёрсткой ушей доставая до неба,
чад упасая от милостынь братских,
скачут лошадки Бориса и Глеба.
Заманчивая, кипенная белизна, резко означенная Владимиром Солоухиным, по контрасту ко всему остальному вспыхивает, вселяя своеобразную надежду: хоть душа и устала от бесплодности: но всё равно – есть же высокая чистота:
Зима разгулялась над городом южным,
По улице ветер летит ледяной.
Промозгло и мутно, туманно и вьюжно…
А горы сверкают своей белизной.
Весной исчезают метели и стужа,
Ложится на город немыслимый зной.
Листва пропылилась. Как жарко, как душно…
А горы сверкают своей белизной.
Закипит «Гроза в горах» Л. Озерова и шатающийся ливень обрушится. Но будет он исполнен отточенными катренами:
Вдруг пахнуло глубокой ночью,
Вдруг смешалось небо с землёй.
Паровозного дыма клочья –
Над горами, над полумглой.
Горы не просто часть пейзажа, или часть земли. Обладающие душами, которые нам не представить, они дают наглядное воплощение вертикали, устремлённость по которой и делает человека человеком.
Иллюстрации:
Александр и Валерий Траугот иллюстрации к поэме Н.С. Гумилёва «Капитаны».
Картины Апполинария Васнецова, Ивана Шишкина,
Николая Рериха, Максимилиана Волошина.
Икона Святые благоверные князья-страстотерпцы Борис и Глеб.