* * *
Бумага белая, белая.
Я разрисую её стихами.
Придам ей объём и образность.
Наполню пением птиц и запахом цветов.
В правом нижнем углу помещу озеро
И жёлтые лилии,
Тихие воды и острую осоку.
Поплывёт выводок диких уток
По водной глади.
Иногда рыба ударами хвоста
Будет нарушать воцарившийся покой.
Заскользят по воде слова,
Сказанные рыбаками
У дымящегося костра.
Градусник
Я – градусник.
Верхняя точка шкалы
Состояние ликования.
Смертельная тоска его дно.
Между ними всякое.
* * *
Дождик тёплый, робкий, летний,
Бьет по крыше и по груше,
По оврагу, по тропинке,
Его голос тихий слышу.
Из окна, в котором сказка, –
Клёны, дуб и птичье пенье,
Вот бы всё, что в жизни вижу,
Поместить в стихотворенье.
Как сорока полетела,
На хвосте лесные вести…
Я хотел бы жить всё время
С небом и землею, вместе.
Дом инвалидов
Дом инвалидов.
Мир отголосков страшной войны.
Там остались
Руки,
Ноги,
Глаза.
Раньше хозяев их схоронили.
Летаю
В школьные годы я мечтал стать лётчиком-истребителем,
и писал, где только мог –
на обложках тетрадей и книг,
клочках бумаги,
и на стене в комнате –
Сергей Жарков, лётчик-истребитель
Военно-воздушных сил СССР.
Я бредил самолётами-истребителями,
и при их виде в полёте у меня захватывало дыхание.
Душа рвалась в небо.
В мечтах я сам сидел за штурвалом самолёта
и летал, летал, летал,
как птица в свободном полёте
в бескрайних просторах голубого неба.
После окончания школы поехал поступать
В Качинское военное лётное училище.
И узнал, что военный должен жить по уставу –
Носить по приказу форму одежды,
Стоять в строю на ежедневных утренних
И вечерних поверках,
ходить строем туда-сюда,
петь песни по команде
и беспрекословно подчиняться.
Душа сказала:
– Нет!
– Хватит!
– Больше не могу!
– Дай свободу!
Я уехал, не став лётчиком.
А в небе я летаю свободно,
По велению души,
Не по приказу командира.
* * *
На лист зиму перенесу –
снега, мороз, метели,
застывшую во льдах реку
и в блеске солнца ели.
И так завьюжатся слова,
и строчки заметелятся,
не отличите, где стихи,
а где пороша стелется.
Похороны
Морозный день. Заснежены кусты.
На кладбище железные кресты
с оградами. Российские печали,
часовенка, несчастному подали.
Процессия под музыку металла,
молитву вечную старушка прошептала.
И крик от горя долго разносился.
Последний путь усопшего, простился
с ним белый свет. Закрыли крышку гроба,
следы людей у низкого сугроба.
Последние слова и горькие волнения…
Через дорогу славят день рождения.
Радуюсь
Радуюсь небу, солнцу,
Радуюсь первому грому,
Радуге разноцветной,
Яблоням, в зелени дому.
Радуюсь лошади в поле,
Речке, стихам на рассвете,
Радуюсь, как играют
С кошкой в песочнице дети.
Радуюсь, радуюсь, радуюсь…
Это такое чудо –
Плавают с селезнем утка,
Золотом светит запруда.
Реанимация
Вокруг меня были врачи…
Я этого не знал.
Я был под капельницей…
Я этого не знал.
Плакала жена…
Я этого не знал.
Умру или нет…
Не знал никто.
Только дочка знала –
Я поведу её в цирк
В первый ряд
Смотреть тигров на шарах.
Рижский залив
По песчаному пляжу
Я ходил босиком
И бросал чайкам хлеб в небо.
Ничего от меня не осталось –
Волны стерли следы.
По песчаному пляжу
Я ходил босиком
И бросал чайкам хлеб в небо.
Ничего от меня не осталось –
Волны стерли следы.
Твардовский
Я точно знаю –
Здесь,
На маленьком пятачке России
Не менее двух раз стоял Твардовский
В 1949 и 1965 годах.
Может быть, не удержал слезу,
Может быть, выпил горькой
И присел на скамейку,
Может быть, написал
Одно из моих любимых –
«Я знаю, никакой моей вины…» –
У могилы родителей
На Братском кладбище Смоленска.
Трепет
Драгоценна жизнь от Бога,
посмотри – плывёт рассвет,
пламенем горит дорога,
а огня в помине нет.
Сердце радостью займётся,
жар охватит. Дух – замри!
Счастье ласточкой несётся
на сияние зари.
* * *
Тёмный
Подвал
Жизни
Моей,
Я
Тебя
Забил,
Как окна
Покинутого
Дома,
Чтобы
Никогда
Не опускаться.
Шкаф КГБ
Старинный шкаф красного дерева
Из прошлого жестокого времени
Стоит в моём кабинете.
Ему не меньше сорока.
Много видел и слышал он.
Но ничего никогда не говорил.
Это спасло его жизнь.
Молчание – жизнь
Была и для тех, кто тут служил.
Аресты.
Обыски.
Допросы.
Дела.
И вынесение приговоров
От годов заключений до смерти.
Кому – в пах.
Кому – в глаз.
Кому – в сердце.
Навсегда.
Без возврата.
Я тут как в музее.
Пришёл.
Посмотрел.
И ушёл.