Сергей Смирнов

Сергей Смирнов

Золотое сечение № 21 (333) от 21 июля 2015 года

Сани с песнями

Ижорские народные эпические песни (руны)

в стихотворном переложении Сергея Смирнова

От переводчика

 

За эту работу я взялся по настоянию своего отца Вадима Прокофьевича. Его мать, моя бабка Александра Сергеевна была чистокровной ижоркой и всю жизнь прожила в деревне Большое Кузёмкино Кингисеппского района. Стало быть, и в моих жилах течёт ижорская кровь.

В детстве с братом и родителями мы почти каждое лето гостили у бабы Шуры. Лес, речка, грибы, ягоды, рыбалка, – все возможные летние развлечения были к нашим услугам в деревне. Отец был офицером, служил тогда в Подмосковье, а по окончании службы мы всей семьёй переехали в Кингисепп, поближе к родовым корням.

Эти переводы-переложения – своего рода дань памяти предкам. Ижорского языка я, к сожалению, не знаю, так что работал с подстрочником. Для меня важно было прежде всего передать дух, а не букву первоисточника. Так что не ищите здесь строгой академичности, скрупулёзного соответствия ритмики, строфики, рифмовки. А как же перевести ижорский фольклор на язык русской поэзии? Только через русский фольклор же! О результатах – судить читателям. Пять первых рун публиковались во втором выпуске Кингисеппского историко-краеведческого альманаха «Малая Родина» (2012), выходящего под редакцией Вадима Аристова. Остальные публикуются впервые.

 

Ижора

 

Ижора (ижорцы, самоназвание ижора, инкеройн, ижоралайн, карьялайн, ижор. inkeroin, i?ora, i?oralain) – малочисленный финно-угорский народ, в древности – основное (наряду с водью) население Ижорской земли. До середины XX века сохраняли свой язык и некоторые своеобразные черты материальной и духовной культуры (в одежде, пище, жилище и др.). В отличие от лютеран-ингерманландцев, проживавших на тех же землях, исповедовали православие. К настоящему времени почти полностью ассимилированы, количество говорящих на родном языке – несколько сотен человек.

 

Источник: Википедия (https://ru.wikipedia.org/wiki/Ижора)

 

Ижорский песенный фольклор

 

Ижорский фольклор довольно хорошо изучен как отечественными, так и зарубежными (в первую очередь финляндскими) специалистами. Последние сыграли немалую роль и в сборе материалов – этим занимались такие ученые, как Э. Лённрот и В. Салминен.

Устное народное творчество води, ижоры и местных финнов тесно связано между собой, но именно ижора сохраняла в наибольшей мере традиции эпической песни. В ижорских селениях, как западных, так и центральных районов края были записаны самые полные и художественно совершенные варианты рун о Куллерво, а также баллад, связанных с именем этого трагического героя эпоса, которые Лённрот включил в полное издание «Калевалы».

Исследователи давно установили существенное отличие ижорского эпоса от других его локально-этнических традиций, в частности – от карельской. Оно заключено прежде всего в составе бытовавших у ижоры эпических сюжетов, как в самом их содержании, так и в характере. Несмотря на то что в некоторых случаях ижорские руны сохранили более древние, чем карельские, мифологические сюжеты, как, например, песни о добывании небесных светил, отношение к мифу в них принципиально иное, чем в карельских. Миф здесь – это уже не рассказ о событиях, как действительно имевших место в далёком прошлом, «в начале времён», он подается как забавный сказочный случай.

В мировом фольклоре широко известен миф о сотворении мира из яйца птицы. Карельская версия этого мифа представляет собой обстоятельный рассказ об истории мироздания. У ижорцев также существовала руна о сотворении мира из яйца. Она близка аналогичной эстонской песне, но далека от карельского мифа.

В ижорской песне говорится о «ласточке, летней птице», «птице воздуха», «дневной птице», которая стремительно летает в поисках места для гнездования. Не найдя такого места «на этой земле» или «в этом краю», она улетает «за девять морей» где находит «три кочки», на которых свивает три гнезда и откладывает в них яйца. Поднимается ветер, гнёзда падают в воду. Ласточка заказывает кузнецу грабли и с их помощью разгребает всё море, находит яйца, и тогда из них возникают небесные светила – солнце, луна и звёзды.

По другой версии, птица свила гнездо на палубе корабля, и когда яйца скатились в море, на месте их падения возник дивный остров, на острове – зелёный луг, на лугу – девушка, к которой стали приезжать сваты.

От космогонического мифа в обеих этих версиях сохранились только рудименты, в которых не всегда бывает просто разглядеть первоначальный мифологический мотив.

В ижорской руне всё рационалистично, фантастика допускается только при объяснении возникновения небесных светил из частей яйца, но и здесь нередко скрывается скептическая усмешка. Подобный рационализм характерен и для других сюжетов с мифологическими мотивами, а свойственная карельскому эпосу героика здесь снижается до уровня бытовых событий. Так, например, выросший у «ворот брата», «под окошками отца» большой дуб, который мешает солнцу и луне катиться по небу, птицам лететь по воздуху, людям проходить по земле, срубает не мифический герой, а родной брат певицы. Из древесины или щепок этого «мирового дерева» возникают не колдовские стрелы, порождающие боль в человеческом организме («колики»), как в карельской руне аналогичного содержания, а создаются бытовые предметы: ложки, миски, веретёна, лодки и даже «баня для сестры». Да и сам дуб утратил черты священного мирового дерева, подпирающего своей кроной небосвод и удерживающего всё мироздание, речь идет просто о бытовом случае, о выросшем не на месте дубе, который всем мешал.

Характерна и концовка этой руны (в большинстве вариантов). Её задача явно состоит в низведении всего сказанного до уровня пародии.

 

Источник: Ольга Усачёва (http://vk.com/topic-4282679_7574759)

 

1. Сани с песнями

 

Житель Виро*, слов кователь,

Вёз на старых дровнях песни,

На санях – слова из песен,

Чтобы было интересней.

Полоз наскочил на камень,

Сани за угол задели,

Песни в белый снег упали,

На дорогу полетели.

Там слова мы подобрали,

Там мы научились песням,

Много слов и много песен

В нашем говоре воскресли.

 

_____

* Провинция в Эстонии (здесь и далее – примечания переводчика)

 

2. Руна о сотворении мира

 

Птичка ласточка дневная,

дивная эфира птичка

день летала, два летала –

притомилась с непривычки.

Где же место для ночлега,

где же роща, чтоб под сенью

свить гнездо, снести яичко

и укрыть надёжной тенью?

 

Синяя под нею кочка,

кочка красная под нею,

жёлтая под нею кочка –

небосвод уже темнеет!

В гнёздышко из красной меди

ласточка снесла яичко,

птичка ласточка дневная,

дивная эфира птичка.

 

Налетела злая туча,

гнёздышко скатила в воду,

унесла волной яичко

в грозовую непогоду.

Птичка ласточка дневная

у кователя просила:

«О кузнец, умелый мастер,

покажи былую силу.

 

Ты ковал вчера и раньше,

помоги мне и сегодня,

выкуй мне стальные грабли –

прочесать простор свободный».

И кузнец, умелый мастер.

грабли выковал к обеду:

зубья прочные стальные,

ручка красная из меди.

 

Птичка ласточка дневная

день искала, два искала,

в третий день нашла пропажу –

полжелтка и полбелка лишь.

Те же крошки, что пропали,

звёздами на небе стали.

 

3. Сватовство у Туони*

 

Светлый сын солнца, сын светлый, умелый

сто лошадей запрягает в подпруги.

Тысяча сбруй красной медью сверкает.

Едет он в ад за своею подругой.

Ярко блестит золотая дуга,

едет он свататься к дочке врага.

 

Злобный Туони сидит на дороге,

Манала* тёмный – на краешке самом.

«Выдашь ли дочку родную, Туони,

Манала, ягодку сладкую замуж?»

«Нежную деву тебе я отдам,

коль для того расстараешься сам.

 

Если исполнишь мои повеленья,

сделаешь, что прикажу, без обиды –

только тогда я отдам тебе деву,

дочку свою за тебя замуж выдам.

Нежную деву тебе я отдам,

коль для того расстараешься сам.

 

Злую версту пробеги по ножам ты,

по тесакам да по острым иголкам».

Светлый сын солнца решил постараться,

нечего делать – и спорить без толку.

Лучше исполнить каприз сатаны,

чем оставаться всю жизнь без жены.

 

Злобный Туони вторую задачу

ставит пред ним после трудного бега:

«Выстрой мне прочную крепость из ивы,

всю из ветвей, из пеньков и побегов.

Нежную деву тебе я отдам,

коль для того расстараешься сам».

 

Нечего делать, построил он крепость

всю из ветвей, из пеньков и побегов –

светлый сын солнца решил постараться,

всё совершил для нелёгкой победы.

Лучше исполнить каприз сатаны,

чем оставаться всю жизнь без жены.

 

Ставит Туони и третью задачу:

«Выстрой мне мост через бурное море,

мост крепко-прочный в течении ночи».

Вскоре сын солнца и это спроворил.

«Нечего делать», – Туони сказал,

дочку свою под венец он отдал.

 

Светлый сын солнца, сын светлый, умелый

вновь лошадей запрягает в подпруги.

Тысяча сбруй красной медью сверкает.

Едет из тьмы со своею подругой.

Ярко блестит золотая дуга.

Едет с невестой из царства врага.

 

_____

* Имя правителя загробного мира

 

4. Руна о Хеко

 

Громко спорили девицы

через три угла стола,

у кого же кто родится.

Та, что младше, родила.

Родилась у младшей дочка,

просто вылитая мать.

Долго думали-гадали,

как им девочку назвать.

 

Если Хора – будет глупой,

если Насто – рассмешит,

Марой – будет похотливой,

Кадрина – гулять сбежит.

Палага – плохое имя,

им совсем не по душе.

Привели попов окрестных –

надо ведь решать уже.

 

Имя звякнуло из книги,

заблестело им с листа –

дорогое имя Хеко,

сразу чувствуется стать.

Хеко – нежная девица,

Хеко – нежности сестра.

Так росла-взрастала дева,

наконец-то подросла!

 

И сказала мать девицы:

«Я чего-то не пойму,

почему сваты не едут,

объясните, почему?

Берут замуж гвозденосых

и слюнявых лягушат!

Почему не еду к Хеко,

к милой Хеко не спешат?!»

 

Из угла слепой ответил,

у дверей сказал слепец:

«Потому не едут к Хеко,

что ленивая в конец!

Никогда не моет лавки,

не метёт полы метлой,

не расчёсывает маму

и не дружится с иглой!»

 

Хеко – нежная девица,

Хеко – нежности сестра

встала утром, встала рано:

за работу ей пора!

Моет лавки, чешет маму

и метёт метлой полы.

На дворе заржала лошадь,

гости к дому подошли.

 

Хеко – робкая девица,

стала прятаться в амбар,

за семью сидит замками,

как невиданный товар.

Побежал за нею следом

сват, язык что помело,

как ударил каблуками –

так замки и повело.

 

Загремел с петель передний,

задний стукнулся об пол.

Нитка бус упала с шеи,

взвился птицею подол.

Хеко бусы собирает,

нижет бусинки на нить,

а в душе, конечно, знает:

время замуж выходить!

 

5. Щепка

 

Что виднеется на поле?

Братец там стоит на поле.

Что же на плече у брата?

На плече – топор тяжёлый.

 

Что на острие железном?

Щепка там висит упорно,

и куда она укажет –

там посеет братец зёрна.

 

И куда она укажет –

там сестра сожнёт колосья,

и совьёт гнездо на поле

соловей сладкоголосый.

 

6. Девушка, выходящая замуж за вора

 

Невесту я искала брату,

родному милую подругу,

искала я в Москве, в Суоми,

все острова прошла по кругу.

 

Я отыскала деву в роще,

в березняке её застала.

«Пойдёшь ли замуж ты за брата?» –

у девы спрашивать я стала.

 

«А кто твой брат?» – спросила дева.

«Он пахарь, сеятель прилежный».

«Нет, не пойду за земледельца:

всегда в грязи его одежда».

 

Я – снова в поисках невесты.

Нашла на грядке через силу,

на грядке ладную сыскала.

«Пойдёшь за брата?» – я спросила.

 

«А кто твой брат?» – «Пастух коровий». –

«Пастух? Мокра его рубаха,

и спать с ним рядом невозможно.

Нет, не пойду», – кричит деваха.

 

Иду я дальше, что же делать!

Нашла девицу по соседству,

что, словно яблочко, пригожа.

Иное применила средство.

 

«Пойдёшь за брата?» – «Кто твой братец?» –

«Он – вор удачливый и прыткий». –

«Пойду за вора: и одежда,

и пища у него в избытке.

 

Не нужно думать о нарядах,

когда женою вора буду –

за сотню сапоги он носит,

за тысячу на воре шуба».

 

7. Большой дуб

 

Принесли нам ярой браги,

чтоб могли на праздник пить,

принесли хмельного пива,

чтобы нам употребить.

 

Но нельзя нам браги выпить,

пива нам употребить:

сверху пена, снизу дрожжи,

некуда мне пену слить.

 

Под отцовские ворота,

к материнскому крыльцу,

под окно родному брату

эту пену понесу.

 

Там поднялся дуб могучий

и рябина поднялась.

Некому срубить рябину,

топором отмерить власть.

 

Мне на ум пришла идея,

загорелась в сердце мысль:

обращусь к родному брату –

вместе в доме родились.

 

Милый брат свининой вскормлен,

вырастал на калачах,

вырастал на белом масле,

потому широк в плечах.

 

Долго я искала брата:

на брегах седой Невы,

и в Суоми, и в Кронштадте,

в разных сторонах Москвы.

 

И среди паршиворотых

в Питере его нашла,

и в чулане плеснеротых

снова брата обрела.

 

Позвала его с собою.

Он ответил: «Недосуг!

Золото поставлен мерить,

серебро беречь от рук».

 

Я в ответ ему сказала:

«Золото – игра детей,

серебро – родная хата,

возвращайся без затей».

 

Брат взял золота пригоршней,

серебра чуть-чуть потом,

а я золота – корзиной,

серебра же – решетом.

 

Брат вернулся в край родимый,

у порога дуб срубил,

а высокую рябину

лишь слегка укоротил.

 

Споро выстругал кадушку,

споро лодку смастерил,

сделал миски, сделал кружки,

баню ладную срубил.

 

И одну срубил на море,

а вторую – на горе,

третью баню – возле дома,

весь в заботах о добре.

 

Я топила баню жарко,

добавляла в печку дров –

мылась Унтой, мылась Вентой,

семь сестёр и пять братьёв.

 

Только Варпой не помылась,

кос своих не расплела,

рассердилась, разозлилась,

баню на спину взяла,

угли в сапоги набила,

головни в подол сгребла.

 

8. Кукование трёх кукушек

 

Отправлялась я из дома,

от калитки в путь пустилась,

с закромом родного брата

и с избой отца простилась.

 

Камнем ногу я ушибла

и запнулась о берёзу.

Села плакать я на землю

и ронять на камень слёзы.

 

Золотой позвал с собою

и серебряный подначил.

Не пошла за золотым я,

за серебряным – тем паче.

 

Жду я брата молодого

и меньшого поджидаю,

брата среднего зову я:

пусть он пару запрягает –

 

и матёрую кобылу

и кобылу помоложе.

Вот пришли родные братья,

каждый ладный и пригожий.

 

Запрягали пару в сани,

как о том у них просила,

и помчали, полетели,

поскакали что есть силы.

 

Шёлком мне лицо укрыли,

голову – платком богатым,

ноги – тканью расписною.

Лошадей кнутом стегают.

 

Едут сани, мчатся сани,

путь прямее и короче,

и полями, и лесами.

Дело, как ведётся, к ночи.

 

На подворье к лунной деве

прилетели, прискакали.

Дева лунная при деле –

ткёт серебряные ткани,

 

золотые нитки нижет.

Прервалась тут золотая

и серебряная тоже.

Дева плачет, ткань латая.

 

Дева плачет, льются слёзы

с синих век её на щёки,

льются слёзы, дева плачет –

слёз уж целые потоки.

 

И со щёк на грудь стекают,

словно ей никто не внемлет,

на подол текут слезинки

и с чулок текут на землю.

 

Три реки из них возникли,

три горы (вот это слёзы!).

Прилетели три кукушки

и уселись на берёзу.

 

И одна из них кукует –

золотом звенит червонным,

серебром звучит вторая,

ну а третья грустно стонет.

 

Та, что золотом звенела –

это мой отец родимый,

та, что грустно напевала –

это мать, что нас растила,

та, что серебром звучала –

братец мой непобедимый.

 

9. Вести о войне

 

Прилетел орёл из Туттари*,

синепёрый из Финляндии,

голова в крови и клюв в крови,

оперенье окровавлено.

 

Сел на мачту корабельную,

произнёс слова порочные:

на войну сестре тотчас идти,

брату дома лежебочничать.

 

Тут сестрица опечалилась,

сердце кровью обливается,

братец ходит рад-радёшенек,

веселится, улыбается.

 

На крюке висит котёл большой,

на полу стоит горшок для щей,

а сестра чернее чёрного

и от слёз тощее тощего.

 

«Где это, скажите, видано,

чтоб грудастым на войну идти,

длиннокосым на сражение?» –

мать с дочуркою волнуются.

 

Прочь неделя и вторая прочь,

прочь за ними два-три месяца.

Прилетел орёл из Туттари,

новые принёс он вести всем.

 

Брату на войну пора идти,

сестре дома рукодельничать.

Брат, конечно, опечалился

и обрадовалась девица.

 

На крюке висит котёл большой,

на полу стоит горшок для щей,

братец стал чернее чёрного,

от тоски тощее тощего.

 

Мать топила баню жаркую

всё дровишками медовыми,

на полке сыночек парится

и клянёт беду бедовую.

 

На порог пришли родители,

подбавляют пара жаркого

золотым заветным ковшиком,

чтоб сыночку лучше париться.

 

Говорит он им: «Отец и мать,

не до жару мне кипящего!

Что дадите, чем поможете

на сраженье уходящему?»

 

«Дам тебе, мой сын единственный, –

мать родная беспокоится, –

дам рубашку я холщовую

с яркой вышивкой до пояса».

 

«Дам тебе, мой сын единственный, –

говорит ему отец родной, –

дам коня, овёс жующего,

боевого и проворного».

 

На порог пришли и родичи,

подбавляют пара жаркого

золотым заветным ковшиком,

чтобы парню лучше париться.

 

Говорит: «Сестрица, дядюшка,

не до пару мне кипящего!

Что дадите, чем поможете

на сраженье уходящему?»

 

«Дам тебе, племянник ласковый, –

отвечает милый дядюшка, –

дам рубашку я железную

от осколков, пуль и ядрышек».

 

«Дам тебе, мой брат единственный, –

говорит сестрица верная, –

дам совет и наставление,

как вершат бойцы примерные.

 

Когда будешь ты в сражении,

не стремись вперёд без правила,

от других не отставай, держись

возле знаменосца бравого.

 

А сразят его в бою лихом –

ты подхватишь знамя светлое.

Впереди огонь колышется,

позади дым синий стелется.

 

Первых всех порубят саблями,

задних всех потопчут конники».

Прочь неделя и другая прочь,

два-три месяца закончены.

 

Как-то мать печёт хлеба в печи

ранним утром, утром праздника –

ржущий конь во двор врывается,

неосёдланный, без всадника.

 

Мать к дверям спешит с вопросами:

«Конь мой верный, конь мой ласковый!

Как сыночек, как сражение?

Обо всём как есть рассказывай».

 

Отвечает конь почтительно:

«Там остался навсегда твой сын.

Был он храбрым, был решительным,

пал он в битве, пал, да не один.

 

Слишком рвался он вперёд других,

отставал от остальных бойцов,

он держался возле знамени –

и повержен был в конце концов.

 

Удилами изорвал мне рот,

ноги перебил мне пятками,

изодрал бока ногтями мне –

вот с какими был повадками.

 

Вот такие на войне дела:

на земле голов что камешков,

по крови колёса катятся,

втулки стонут в смертной памяти!»

 

_____

* Туутари, один из старейших лютеранских приходов в Ингерманландии

 

10. Унто и Калерво

 

Человек пахать поехал,

на краю земли работать.

Сто борозд пробороздил он

до седьмого злого пота.

 

Сто борозд пробороздил он,

всё вокруг пенька гнилого.

Раскололся пень на части –

всё случилось, как по слову.

 

И родились два младенца,

первый в Унтале мужает,

в Карьяле второй воспитан.

Как зовут их – всякий знает.

 

Ундармой зовётся первый,

Калервиккой – имя брата.

Калерво овёс посеял,

Унто вырастил барана.

 

Тот барашек чёрной масти

съел овёс у Калервиккой

и исчез в звериной пасти –

пёс у Калерво был дикий.

 

Унто страшно рассердился –

сотворил войну из пальцев,

а из ног – людскую силу,

а народ – из жёстких пяток.

 

Калерво жена смотрела

из дверей и из оконца:

«Что синеет? Что краснеет?

Это туча застит солнце?»

 

Калерво смотрел за нею:

«То не солнце и не туча –

это синие шинели,

красный цвет врагов могучих.

 

Это Ундармой войною

к нам идёт, беду пророча».

Погубил больших и малых,

стариков убил и прочих,

 

малых деток в одеялах,

глупых малышей в пелёнках.

Но один ребёнок выжил –

повезло тому ребёнку.

 

Он в пелёнках восседает,

зыбка липовая стонет,

он тихонько зарыдает –

очепец кленовый вторит.

 

Он в рубашке полотняной,

в белой чистенькой рубашке.

Стали думать, что с ним делать,

чтоб не допустить промашки.

 

Развели костёр огромный –

в пламя бросили младенца.

Не горит в огне младенец,

никуда теперь не деться!

 

Он в кострище восседает

с золотою кочергою,

угли жаркие мешает,

резво дрыгает ногою.

 

В воду бросили мальчонку,

только он в воде не тонет,

он сидит в своей лодчонке

и веслом волну он гонит.

 

Дали прут ему в ручонки,

чтоб свиней гонял в загоне,

чтоб телят он караулил,

чтоб всё было по закону.

 

Он на камень взгромоздился,

и дудит он, и играет

на рожке коровьей кости,

стадо в кучу собирает.

 

11. Руна о наборе рекрутов

 

Царь наш мудрый, кудреглавый,

нашей волости старейший,

срочно рассылал бумаги,

слал секретные депеши.

 

По воде одну отправил,

а вторую – с ветром скорым,

третью – с почтою пылящей,

а четвёртую – в контору.

 

Некому читать депешу,

некому письмо расправить, –

что написано в посланье,

кто прочтёт во всей управе?

 

Писарь стал читать бумагу,

а написано в депеше,

в том посланье говорится:

набирать служивых спешно

 

из парней округи нашей,

нашей волости кудрявых.

Писарь стал печально думать,

сидя в волостной управе:

 

«Как мне быть и что мне делать,

как сберечь мне честь, ей-Богу?

Приступить ли мне к богатым

или выбрать из убогих?

 

У богатых куча денег,

а издержат своё злато –

пропадайте, бедолаги,

из-за золота богатых!»

 

Писарь собирал старейшин –

десять мужиков с деревни

и из волости по сотне,

что подскажет разум древний?

 

Принесли рябины ветку,

порубили на кусочки

и решили бросить жребий,

чтоб поставить в споре точку.

 

Выпал жребий сиротине,

что без матери, без бати.

Привели из хоровода

и забрали во солдаты.

 

Руки парню завязали,

крепко-накрепко стянули

ноги прочною верёвкой,

в кандалы его замкнули.

 

Отвели к дверям казённым.

А наборщики пытают,

а вербовщики с вопросом,

ничего не понимают:

 

«Почему тебя сковали,

руки-ноги завязали?»

Парень смело отвечает:

«В этом виноват едва ли.

 

Нет на мне вины, поверьте,

да и власти – без промашки:

много братьев в нашем доме,

много надобно рубашек».

 

Приносили кресло пыток,

следом – ножницы из стали,

парня наголо остригли,

в землю волосы втоптали.

 

Парень голову погладил –

нет кудрей, что раньше были,

парень посмотрел на землю –

волосы покрыты пылью.

 

Горько паренёк заплакал

по кудрям своим по нежным.

Принесли ему рубаху,

всю казённую одежду.

 

Принесли ему и шапку,

и на пальцы ног – портянки,

сапоги ему обули

на мозолистые пятки.

 

Снарядили на ученья,

чтоб ходил в строю по струнке.

Только сможет ли парнишка

превозмочь сии науки?

 

А не сможет – так заставят,

срежут в роще гибких розог

из черёмухи, из ивы,

станут ими сечь сурово.

 

Он в строю теперь шагает

на ученья ранним утром.

В небе стаи пролетают

лебедей, гусей и уток.

 

«Гуси-лебеди родные,

дорогие мои птицы,

вы летите в край далёкий

возле западной границы.

 

И привет мой передайте

и большим, и маловатым,

пусть не плачут, не тоскуют:

хорошо мне быть солдатом.

 

Я ружьё на праздник чищу,

в будни же хожу на стрельбы,

ем угрей и перепёлок,

всё свершаю, как потребно.

 

А в весёлую субботу

парюсь я в холодной бане,

мне готовят жаркий веник,

ладят красную рубаху».

 

12. Мальчик или девочка?

 

Когда я рождалась в родимом краю,

когда появлялась на свет,

мой милый отец износил сапоги,

надеясь услышать ответ:

 

он к бане дорожку в траве протоптал,

пять пар рукавиц изодрал,

хотел он услышать ответ на вопрос,

чуть двери с петель не сорвал.

 

А мать моя грызла от боли бревно,

а мать моя грызла гранит,

рожая меня, ожидая меня,

когда же меня породит.

 

Отец мой тихонько спросил у дверей,

тихонько в окошко спросил:

«Я создал ли руки для прочной сохи,

мужских преисполнены сил?»

 

И мать отвечала с тоскою в душе

и с болью вопросу в окне:

«Не создал ты рук для надёжной сохи,

а создал помощницу мне.

 

Дал нам судомойку, уборщицу изб,

ткачиху, чтоб ткать полотно,

и прачку, чтоб мыл, стирала бельё».

Но стало отцу всё равно.

 

Сказал, что утопит в болоте меня,

и брат обещал утопить,

невестка сулила в огонь зашвырнуть,

а дядя – об стену прибить.

 

Однако в обиду меня не дала

любимая нежная мать.

Она положила меня в колыбель

и стала тихонько качать.

 

А снохи другие храпели всю ночь,

а девери дрыхли без ног,

лишь мать всё держалась за зыбку мою –

никто ей тогда не помог.

 

За зыбку держалась руками двумя,

за очеп – так всей пятернёй,

пелёнками всё осушала меня,

и спать не ложилась с зарёй.

 

Я думала: стану опорой её,

мечтала её защитить.

Но сбыться мечтам было не суждено.

Как я так могла поступить?

 

Я стала для глупых огонь раздувать,

работать для праздных подруг.

А мать пошатнулась, как стог без опор,

как лодка без прочных опруг.

 

13. Проданная девушка

 

Я у брата земли попросила,

у любимого милого брата:

«Дай мне, братец, землицы немного,

мне ведь много совсем и не надо».

 

Отвечает мне братец любимый:

«Для чего же девице участок?

Ей достанет на голову горстки,

ей достаточно под ноги пястку».

 

Но не мог быть со мною жестоким,

быть недобрым к родимой сестрице,

показать сов  решительный норов –

дал мне всё же немного землицы.

 

Дал клочок от зелёного луга,

дал от выгула лишь уголочек,

дал кустарника малую купу,

обгорелого малый кусочек.

 

Я землицу вспахала ногтями,

взборонила участок руками.

Я вспахала – Создатель засеял,

и землица легла бороздами.

 

Ложку льна я посеяла в поле,

горстку льна на земле посадила,

я поставила медные вехи

и забором стальным оградила.

 

Я вернулась домой на побывку,

на ночёвку в родимую хату.

Дома девять ночей оставалась,

а потом поспешила обратно.

 

Дума в сердце моём загорелась:

у меня же засеяно поле.

Я на лён, как пришла, посмотрела, –

лён синеет, цветёт на просторе.

 

Миновала забор и ограду –

стала поле полоть я толково.

Мимо Бог проезжал, два торговца,

пара ангелов следом торговых.

 

Говорят мне: «Бог в помощь, девица!»

Я, несчастная, им поклонилась,

до земли, низко-низко согнулась –

аж сама на себя подивилась!

 

Подошёл вездесущий Создатель,

речь завёл проницательно, нежно:

«Если б знала ты правду, девица,

не полола бы лён так прилежно.

 

Ты уж продана, ягодка, людям,

ты сторгована, курочка, чуждым».

Я – к Создателю ближе с вопросом:

«Да кому ж это всё было нужно?»

 

«Продала мать с отца разрешенья,

договор заключал милый братец,

дядя пил за скрепление сделки».

Я спросила: «Скажи-ка, Создатель,

 

что ж получит семья за продажу?»

«Мать взяла молодую корову,

а отец – белостенную церковь,

братец твой взял коня боевого,

 

а сестрица – платочек из шёлка,

дядя твой – деревянную крепость».

И Создатель затем удалился.

Я – к продавшим, с надеждой нелепой.

 

«Братец мой, сын родителей славный,

выкупай же меня из неволи,

выводи из когтей снегопада,

выручай из сиротской юдоли!»

 

«Чем же выкуплю? – брат отвечает. –

Ведь добра у меня не сторица».

«Так отдай ты коня боевого!»

«Лучше буду с конём – без сестрицы!»

 

«Ты, сестрица моя дорогая,

выкупай же меня ты из рабства,

выручай же из лодки дырявой!»

«У меня никакого богатства».

 

«Ты продай свой платочек из шёлка!»

«Лучше буду совсем без сестрицы,

лучше имя твоё не услышу –

но платок у меня сохранится!»

 

«Мать моя, выручай свою дочку!»

«Нет для выкупа должного средства».

«Ты продай молодую корову».

«Мне с коровой дороже соседство!»

 

«Мой отец, выручай свою дочку!»

«Чем же я заплачу отступное?»

«Ты продай свою белую церковь».

«Лучше с церковью, да не с тобою!»

 

«Дядя светлый, спасай, ради Бога!»

Дядя вывел из лап снегопада,

снял меня с плоскодонки дырявой,

уберёг от побоев и глада.

 

Пусть забьют молодую корову

прямо в лучшую пору доенья!

Пусть разрушится белая церковь

посредине людского моленья!

 

Пусть платок у сестры изорвётся

в хороводе во время круженья!

Пусть под братом коня уничтожат

в роковую минуту сраженья!

 

14. Мартти

 

Мартти, малорослый малый,

у раба купил лошадку,

у священника – кобылку

и поехал шагом шатким.

 

Ехал берегом Суоми –

девы ладные стирают,

девы видные Суоми

в море тряпки полоскают.

 

Он у девушек пытает,

есть ли в их стране местечко,

те по чести отвечают

парню Мартти безутешно.

 

«Нету мест у нас в Суоми,

здесь полно своих матросов,

и солдат, и офицеров,

писаришек малорослых».

 

Мартти, малорослый малый,

стал показывать девицам

плошки с серебром по краю –

как им тут не удивиться!

 

И ножи достал, и ложки,

миски из блестящей меди,

бросил золота пригоршню,

серебра две полных жмени.

 

Дева прыгнула на сани,

словно рыжая лисица.

Мартти лошадь погоняет –

та летит стремглав, как птица.

 

Мчатся сани – путь короче,

до конца дороге виться.

Заимел родню в Суоми,

тестя с тёщей родовитых.

 

15. Смерть матери

 

Пошла я в лес по ягоды

для маменьки для родненькой

и набрала два короба

и решето смородины.

 

Из леса вышла – слышу стук:

то дома, у соседей ли?

Бегу домой – там милый брат

лесину тешет с дядею.

 

Спросила я: «Что строишь ты,

и что за дело срочное?

Иль лодку к бою мастеришь,

иль вёсла тешешь прочные?»

 

Брат отвечает искренне:

«Не лодку строю стройную –

я для умершей строю дом

и избу для покойницы».

 

«Кто умер, кто преставился?»

«Мать умерла родимая,

лежит на лавке мёртвая

родная мать любимая».

 

Я, маленькая девочка,

я, маленькая курочка,

скорее в плач. Пришёл отец:

«Не надо плакать, дурочка!

 

Я новую возьму жену,

в пять раз умнее прежнего,

в шесть раз знатнее бывшего,

и лучше, и прилежнее».

 

«Не приведёшь мне матери,

а приведёшь себе жену,

а мне – лишь злую мачеху,

похожую на сатану,

 

что розгой бьёт, сечёт кнутом.

Пять розог в месяц вытреплет,

четыре розги за семь дней,

за лето – двадцать вытерплю.

 

Растреплет волосы мои,

развеет кудри по ветру,

по божьей буре пустит их,

меня же пустит по миру!»

 

16. Была рабой брату

 

Кормила я отцовских жеребцов,

лошадок резвых брата своего –

кормила их из пригоршни овсом,

поила их водою ключевой

 

и сено из-под ясель им несла,

и сверху добавляла я сполна, –

без ведома любимого отца,

свидетели мне – солнце и луна.

 

В хлеву блестело, жеребец плясал –

от пляски всё ходило ходуном,

тряслось подворье, прыгали мосты.

Вот так ходила я за скакуном!

 

Я думала, амбары мне дадут,

вручат ключи от множества замков,

большими табунами наградят,

овец дадут в признание трудов.

 

Однажды к нам невесту привели –

родному брату милую жену,

гусынюшку любезную нашли,

и всё ему – всё брату моему.

 

Ей отдали амбары и ключи,

польстили табунами лошадей,

стадами многочисленных овец.

Мне – ничего. Нет правды средь людей!

 

Пустилась я в далёкие края,

я, птичка, на нездешние пески,

я, земляничка, через перевал,

душою изнывая от тоски.

 

С кольцом на пальце – через топь болот,

с кольцом на пальце, с брошкой на груди.

Прошла неделя – и другой уж нет,

два месяца – и третий впереди.

 

Отправилась к кузену своему,

на угощенье родичей пошла,

у деверя просила лошадей,

у свёкра попросила саней,

у мужа попросила я вожжей,

свекровь мне даже хлеба не дала!

 

И деверь только холодом дохнул,

и свёкор бросил льдистые слова,

и муж меня вожжами отстегал,

свекровь меня услышала едва ль.

 

Санями бёдра сделала свои

и руки в упряжь превратила я,

подъехала к отцовском у двору,

к воротам брата подкатила я.

 

Ждала я брата – развязать супонь

и вожжи взять, оглобли опустить.

Не вышел мне навстречу братец мой,

к которому примчалась погостить.

 

К крюку я привязала лошадей,

и сани прикрепила у столба,

к железному и прочному кольцу,

им вместо сена розы задала.

 

Сама влетела в милый отчий дом

и в избу полетела я сама.

Собаки брата встретили меня:

«Сюда нельзя – обедает семья!»

 

Собачьи мне запреты нипочём.

Своим глазам поверила едва:

там место матери невестка заняла,

на ней и материнский сарафан.

 

Но нет, не материнские слова

и сердце – нет, не матушки моей.

А во главе стола сидит мой брат,

как самый настоящий лиходей.

 

В отцовской шапке между двух окон,

но говор не отцовский, а другой.

Сказал он молодой своей жене:

«Сними-ка шубу с гостьи дорогой».

 

Жена в ответ: «Пусть справится сама,

на столб повесит – выйдет до зари».

Сказал он молодой своей жене:

«Ты толокна сестрице завари». –

 

«Холодные сегодня жернова,

мука застыла. Холодно и мне».

Брат говорит негромкие слова

своей молодке, золотой своей жене:

 

«Подай сестрице пива, не ленись».

«Ни пива и ни кваса нет у нас –

охотники-то не перевелись,

и нету пива, и весь выпит квас».

 

Я – к брату со слезами на глазах:

«Ой, брат мой бойкий, материнский сын,

а помнишь ли, когда ты строил дом,

его ты строил вовсе не один!

 

Ты сруб рубил – ходила я за мхом

на топкое болото, в вязкий ил.

Ты помнишь ли, как строил этот дом?..

Я горько плачу, ты про всё забыл!»

 

17. Убийство прежней жены

 

Раз Иван, собака Коёнен –

кенги, красные оборы –

обувался, хорохорился,

полчаса убил на сборы,

 

чтоб не шлёпала портяночка,

чтоб не щёлкали оборы.

В Конту* собирался свататься,

полчаса убил на сборы.

 

Встретил в Конту знатных девушек,

подбираться стал к девице,

приближаться стал и ластиться,

чтобы сердцем ей открыться.

 

Стал он спрашивать-допытывать:

«Ты пойдёшь ли за такого?»

Отвечает дева красная,

говорит кривое слово:

 

«У тебя есть раньше взятая,

что в твоём дому хозяйка.

Ты сумеешь извести её?

Поскорее отвечай-ка!»

 

К детям, словно вихрь, примчался он,

вопрошает, тучи злее:

«Где же Элина-хозяюшка,

что вас пестует-лелеет?»

 

«Наша мама в бане парится», –

тихо дети отвечают.

Он – к окошку лютым ворогом,

ничего не замечая.

 

«Элина, моя хозяюшка,

что была дороже денег,

ты попарься в свой последний раз,

ты распарь последний веник.

 

Злая смерть идёт судить тебя,

Калма** смотрит из могилы».

Он ворвался в баню жаркую,

полный кровожадной силы.

 

Он жене отрезал голову,

как ботву от круглой репы,

как кочан от кочерыжечки,

сделал злое дело слепо.

 

На болото он отнёс её,

разбросал глаза и слёзы,

словно ягоды болотные,

и развесил по берёзам.

 

Словно вихрь, домой примчался он.

Дети о потере плачут,

голосят о бедной матушке,

и не может быть иначе.

 

Говорит собака Коёнен:

«Вы не плачьте понапрасну,

приведу другую женщину,

что умнее и прекрасней».

 

Отвечают дети горестно:

«Ты не маму приведёшь нам,

что нас холила-лелеяла –

злую мачеху найдёшь нам!

 

Будет прут свистеть в руке её,

будет плётка громко щёлкать».

Собрался собака Коёнен

в Канту свататься без толку.

 

Шёл под лунным он сиянием,

шёл под солнцем полудённым,

и пришёл он к красным девицам,

к знатным девушкам пришёл он.

 

В Конту девицы-красавицы

в косы ленты заплетают.

Он тихонько приближается,

снова девицу пытает:

 

«Ты пойдёшь ли под венец со мной?»

Дева тихо отвечает:

«Ты извёл одну хозяюшку,

вдруг опять убьёшь – кто знает?!»

 

И ни с чем собака Коёнен

воротился восвояси.

На могилке милой жёнушки

стал он каяться и клясться:

 

«Элина, моя хозяюшка,

Катой, жёнка-синеглазка,

встань и будь детишкам матерью,

им дари, как прежде, ласку!»

 

_____

* Город в Финляндии

** У финских народов – воплощение смерти

 

18. Морские сваты

 

Аннукка с нашего острова

как-то на камне сидела,

Аннукка с нашего острова

долго на море глядела.

 

Вышел из моря решительно

Ахти к прекрасной девице

в шлеме железном и в панцире,

в прочных стальных рукавицах.

 

«Станешь невестой мне, Аннукка?»

Та головою качает:

«Нет, не пойду за железного», –

дева ему отвечает.

 

Лёгкую лодку под парусом

следом приносит к девице.

В лодке – жених представительный,

сабля кривая в деснице.

 

Шлем, украшающий голову,

медью сверкает на солнце,

грудь серебром опоясана.

Бляхи в подарок привёз он.

 

Мать – отговаривать девицу:

«Воину станешь женою –

будешь одежду кровавую

мыть и стирать за войною».

 

Но не послушалась Аннукка:

«Я о таком лишь мечтаю.

Стану за мужем ухаживать,

пивом и хлебом встречая!»

 

19. Гребень, утонувший в море

 

Мать меня холила, нежила –

я же лишь косу растила,

длинную, буйную, белую,

в ней моя слава и сила.

 

Гребень её не расчёсывал,

щётка ей тоже не в пору.

Дядя мой в Виро отправился,

брат – на Гребенную гору.

 

Брата просила родимого:

«Мне привези прочный гребень,

щётку щетинную гладкую.

Гребень мне очень потребен».

 

Брат всё исполнил старательно,

брат мою просьбу уважил:

щётку привёз, как и велено,

гребень красивый и важный.

 

Вышла в июле я на берег,

летом, во время покоса,

в самую жаркую порушку,

села на камень откоса.

 

Стала расчёсывать волосы –

гребень в волну уронила,

лишь потянулась, примерилась –

в море сама угодила.

 

В рыбью водицу по горлышко,

в рыбьи икринки по шею,

меч в подоле еле вынесла.

Что с ним поделать посмею?

 

Меч тот поел плоти ратников,

вплоть до жестокой победы,

грыз он и кости рыбацкие,

крови солдатской отведал.

 

20. Смерть

 

Смерть пришла к нам по болоту,

смерть пришла сосновым бором,

с сумрачных полей Туони,

с Похьёлы* глухих задворков.

 

Мор с собою притащила

и чуму, чтоб нас губила,

чтоб честной народ косила.

Тех чума подвергла смерти,

те от голода погибли,

от меча погибли третьи.

 

Если был бы Ильмаринен**,

вековечный тот кователь,

он сумел бы ящик сделать,

сундучок тяжеловатый,

 

и туда бы смерть засунуть,

запереть семью замками,

запереть на пять засовов,

утопить в волнах, как камень.

 

увести её на море,

утопить среди простора,

чтобы жил, не зная горя,

Калевы народ прекрасный,

без чумы, без всякой смерти

и без пагубной напасти.

 

_______

* Далёкая суровая страна саамов в финском эпосе.

** Одно из трёх высших божеств финской мифологии.