Снова ветер дует в раму,
Скоро валенки и снег.
Может быть, не имет сраму
Он кудрявый, кареглазый,
На носу его очки,
Он, не выигравший ни разу
С этой раннею метелью,
С этой позднею весной,
С этой давешней капелью
В этой жизни расписной,
Где лубочно и цветасто –
Дом, труба, дорога, лес,
Люлька, смерть, но не напрасна
* * *
Ещё не бог, но и уже не зверь,
Выходишь в ночь, приоткрывая дверь
Утробы тёплой, ласковой могилы.
Мамашу лихорадит, доктора
Тебя напутствуют: давай, мол, брат, пора!
И ты кричишь, и напрягаешь силы.
Кричи, кричи, услышит кто-нибудь.
Гони по венам каменную ртуть
И радуйся запасам миелина.
Сначала было Слово? Вот те раз!
А я-то думал, в допотопный час
В Его руках была лишь грязь и глина.
С цветком в руке, с соплёю на носу,
Между землёй и небом на весу,
Ты надрываешь связки многократно.
Ах, глиняный подопытный верстак,
Утробы первобытной красный мрак,
* * *
суждений сложноподчинённых
неугрызаем сопромат
их катехизис многотонный
для недоросля сущий ад
я диалектикой питался
перипатетикой страдал
но так невежей и остался
ума наверно бог не дал
такой вот выдался конфуций
такой бракованный монтень
и мозги сдвинул набекрень
теперь милей мунье и маха
моя возлюблённая маха
коль от природы тугодум
* * *
я жизнь живу как пожилую клячу
тащу её не хнычу и не плачу
не сибаритствую как привокзальный бомж
мне лавры гениального помрежа
своей судьбы мерещатся всё реже
что там натикало отличник кучерявый
пора забыть невинные забавы
готовиться к экзаменам иным
комиссии взыскательный приёмщик
летейский нобель с титулом паромщик
но май но девочки и сессия далёко
и что грустить безвременно до срока
и зрелости лелеять аттестат
не надо кореш быть таким занудой
ты чуда ждешь а жизнь и есть то чудо
* * *
обмылки серых облаков
на рукомойнике рассвета
зигзаг забора горб кювета
бесхитростным пером митьков
три крыши банька пёс в конурке
сугроб вчерашней штукатурки
зимы черствеющий пирог
старик в ушанке малышня
поддатый Сидоров с приветом
колонн колбаски горсовета
дороги грязная мазня
каракули родного края
задворки ада или рая
с утра замыленный пейзаж
* * *
Мокнут ягель и морошка,
Свищет ветер, хлещет дождь.
У вокзального окошка
Голосует бедный вождь,
Освинцованный, побитый,
Кепку комкает в руке.
Поселковые лолиты
Тоже машут вдалеке.
Но пуста, пуста дорожка,
Колокольчик не звенит,
Только, как слепая мошка,
* * *
Мужчина учится войне
С картонной саблей на коне,
На кулачках до первой крови,
И для него Бородино
Судьбой намечено давно
В уральской танковой броне,
Чья щёлка света – глаз китайца,
Он встретит долгожданный бой,
Давно назначенный судьбой,
Где оторвёт бедняге яйца.
Орлята учатся летать,
Казённый воздух подметать,
Мешком планируя в траншею,
Перекатиться на живот,
Как тот коняшка, выгнув шею.
* * *
апрель чернотроп снег сошёл но едва ли
соседские мыши просохли в подвале
а ты говоришь наступила весна
фальшива в напудренном небе блесна
не пялься в окошко плесни для сугрева
в граненый стаканчик что пыжится слева
холодную водку студёную ртуть
что было то сплыло зимы не вернуть
для нас межсезонья привычна закуска
в окурках асфальт и земля как зулуска
что сходит с невольничьего корабля
слезу пробивает и просится бля
а так нормалёк ни зимы ни теплыни
в затёртой задроченной нашей хатыни
то оттепель грянет то полный шиздец
подарит в сочельник приёмный отец
сегодня ноль градусов завтра жарища
заныканный трёшник а завтра их тыща
апрельские тезисы как ни верти
* * *
Так ангел с отмороженным крылом
Остался жить и не покинул дом,
Куда принёс благую весть от Бога.
Стоял декабрь, вернее, возлежал,
И холода отточенный кинжал
Следил за пленником и бдительно и строго.
А за окошком трактор вмёрз в сугроб,
Из русских печек глиняных утроб
Тянулись в небо пуповины дыма.
Младенец в люльке безмятежно спал,
А хворый ангел колыбель качал
И пел о том, что жизнь необъяснима,
Что жизнь – суть тьма, простуда и мороз,
С забытым именем покинутый колхоз,
Подвыпившая к празднику доярка,
Но есть другие, звёздные поля,
Куда душа, отмучась, отболя,
Уйдёт светить и радостно, и ярко…
* * *
Скончалась Барби, кровь её мертва,
Оторваны рука и голова,
И похороны в будущую среду,
Утешен Кен подругою другой,
Её он гладит твердою рукой,
Сопровождая к званому обеду.
Бедняжка Барби, смерть в расцвете лет,
Твой траурный роскошен туалет,
Изящен гроб, пластмассовы мимозы.
Ах, молодость за трепетной чертой,
Где блюдца глаз и локон золотой,
И гардероб без белых тапок прозы!
Покойся с миром! В будущем году
Я голову прекрасную найду
На мёрзлой клумбе, огуречной грядке,
Я отыщу тебя в пустом шкафу,
Чтоб ты сказала: «Господи, живу!
* * *
Патологоанатом,
Невинная душа,
Халат, ладонь-лопата,
Холодный блеск ножа.
Этиловое сердце,
Расчётливый зрачок,
Рука раздвинет дверцы,
И на тебе: рачок.
А вроде бы, недавно,
Не позже, чем вчера,
Пылала полноправно
Подзольная жара,
И ролики крутили,
И кочегар пыхтел,
И женщины любили,
И голубь не летел.
Теперь он неказисто
Уселся на плече
Врача-секциониста
Памяти Сопровского
Обиженный Иов, шарманщик городской,
Ваятель круглых слов, под коркой купороса
Горьки твои стихи, и с хиной, и с тоской,
И жалит медный змей проклятого вопроса:
Зачем причастны мы предательской судьбе,
Заснеженной стране, похищенной надежде,
Ошибке роковой, бессрочной злой «губе»,
Где мы с тобой смолим сегодня, как и прежде?
Смеркается. Февраль. Сугробы намело.
У дворника запой – его винить не станем:
Что ж делать-то ещё, когда белым-бело,
Лишь что-то там блестит в залапанном стакане?
Да, Киркегор не прав: стерильные пути
Философам иным, безропотным и тихим,
Для нас другой расклад, и как тут ни крути,
Нам в праздник, как и в ад, под пьяный блеск шутихи.
Она ещё кружит, бесовский жёлтый глаз,
И медицинский спирт расходится по кругу,
Жизнь продолжается, неистощим запас
Заветных чистых слов, не сказанных друг другу.
Памятник
я памятник себе
себе ли кабы знать
а может быть тебе а может дяде васе
пока не разберёшь но начал застывать
цементный пьедестал и всадник на пегасе
хор раций в небесах интервьюеры муз
пытают ху из ху настырных папарацци
не удовлетворить и бренной славы груз
пока не присудил наш рефери гораций
а граждане чего ж им жвачки или поп
заезжего концерт увидеть иностранца
кто я не разберу с конягою хай-топ
взобрался где менты а ну-ка снять засранца
тунгус поныне дик чухонцу наплевать
хохлу как в горле кость москальский их письменник
как грянет медью туш всё будем открывать
пора бы пропустить и в ноги сунуть веник
погасли фонари тропинку занесло
пойдем-ка милый друг меж дремлющих акаций
где дамы гто несут своё весло
Екатеринбург – Петербург