Сергей Слепухин

Сергей Слепухин

Четвёртое измерение № 16 (16) от 5 октября 2006 года

Из «Осеннего покроя»

* * *

 

Снова ветер дует в раму,

Скоро валенки и снег.

Может быть, не имет сраму

В новом веке человек.

 

Он кудрявый, кареглазый,
На носу его очки,
Он, не выигравший ни разу

Ни копейки в дурачки

 

С этой раннею метелью,
С этой позднею весной,
С этой давешней капелью

В этой жизни расписной,

Где лубочно и цветасто –

Дом, труба, дорога, лес,
Люлька, смерть, но не напрасна

Лестница с крутых небес.

 

* * *

 

Ещё не бог, но и уже не зверь,

Выходишь в ночь, приоткрывая дверь

Утробы тёплой, ласковой могилы.

Мамашу лихорадит, доктора

Тебя напутствуют: давай, мол, брат, пора!

И ты кричишь, и напрягаешь силы.

 

Кричи, кричи, услышит кто-нибудь.

Гони по венам каменную ртуть

И радуйся запасам миелина.

Сначала было Слово? Вот те раз!

А я-то думал, в допотопный час

В Его руках была лишь грязь и глина.

 

С цветком в руке, с соплёю на носу,

Между землёй и небом на весу,

Ты надрываешь связки многократно.

Ах, глиняный подопытный верстак,

Утробы первобытной красный мрак,

О, мама, забери меня обратно!

 

* * *

 

суждений сложноподчинённых

неугрызаем сопромат

их катехизис многотонный

для недоросля сущий ад

я диалектикой питался

перипатетикой страдал

но так невежей и остался

ума наверно бог не дал

такой вот выдался конфуций

такой бракованный монтень

я загрустил повесил руци

 

и мозги сдвинул набекрень

теперь милей мунье и маха

моя возлюблённая маха

коль от природы тугодум

вот юм и не идёт на ум

 

* * *

 

я жизнь живу как пожилую клячу

тащу её не хнычу и не плачу

не сибаритствую как привокзальный бомж

мне лавры гениального помрежа

своей судьбы мерещатся всё реже

писал поэт и я о том ж

 

что там натикало отличник кучерявый

пора забыть невинные забавы

готовиться к экзаменам иным

комиссии взыскательный приёмщик

летейский нобель с титулом паромщик

поставит уд делам твоим земным

 

но май но девочки и сессия далёко

и что грустить безвременно до срока

и зрелости лелеять аттестат

не надо кореш быть таким занудой

ты чуда ждешь а жизнь и есть то чудо

как нас учил когда-то диамат

 

* * *

 

обмылки серых облаков

на рукомойнике рассвета

зигзаг забора горб кювета

бесхитростным пером митьков

три крыши банька пёс в конурке

сугроб вчерашней штукатурки

зимы черствеющий пирог

провинциальный городок

 

старик в ушанке малышня

поддатый Сидоров с приветом

колонн колбаски горсовета

дороги грязная мазня

каракули родного края

задворки ада или рая

с утра замыленный пейзаж

судьбы незлобивой кураж

 

* * *

 

Мокнут ягель и морошка,

Свищет ветер, хлещет дождь.

У вокзального окошка

Голосует бедный вождь,

Освинцованный, побитый,

Кепку комкает в руке.

Поселковые лолиты

Тоже машут вдалеке.

Но пуста, пуста дорожка,

Колокольчик не звенит,

Только, как слепая мошка,

Паровоз вперёд летит...

 

* * *

 

Мужчина учится войне

С картонной саблей на коне,
На кулачках до первой крови,

И для него Бородино

Судьбой намечено давно

И ждёт бойца наизготове.
 
Допустим, в дружеской стране,
В уральской танковой броне,
Чья щёлка света – глаз китайца,
Он встретит долгожданный бой,
Давно назначенный судьбой,
Где оторвёт бедняге яйца.

 

Орлята учатся летать,

Казённый воздух подметать,
Мешком планируя в траншею,

Чтоб, вспомнив вмиг сопливый год,
Перекатиться на живот,
Как тот коняшка, выгнув шею.

 

* * *

 

апрель чернотроп снег сошёл но едва ли

соседские мыши просохли в подвале

а ты говоришь наступила весна

фальшива в напудренном небе блесна

 

не пялься в окошко плесни для сугрева

в граненый стаканчик что пыжится слева

холодную водку студёную ртуть

что было то сплыло зимы не вернуть

 

для нас межсезонья привычна закуска

в окурках асфальт и земля как зулуска

что сходит с невольничьего корабля

слезу пробивает и просится бля

 

а так нормалёк ни зимы ни теплыни

в затёртой задроченной нашей хатыни

то оттепель грянет то полный шиздец

подарит в сочельник приёмный отец

 

сегодня ноль градусов завтра жарища

заныканный трёшник а завтра их тыща

апрельские тезисы как ни верти

неисповедимы господни пути

 

* * *

 

Так ангел с отмороженным крылом

Остался жить и не покинул дом,

Куда принёс благую весть от Бога.

Стоял декабрь, вернее, возлежал,

И холода отточенный кинжал

Следил за пленником и бдительно и строго.

 

А за окошком трактор вмёрз в сугроб,

Из русских печек глиняных утроб

Тянулись в небо пуповины дыма.

Младенец в люльке безмятежно спал,

А хворый ангел колыбель качал

И пел о том, что жизнь необъяснима,

 

Что жизнь – суть тьма, простуда и мороз,

С забытым именем покинутый колхоз,

Подвыпившая к празднику доярка,

Но есть другие, звёздные поля,

Куда душа, отмучась, отболя,

Уйдёт светить и радостно, и ярко…

 

* * *

 

Скончалась Барби, кровь её мертва,

Оторваны рука и голова,

И похороны в будущую среду,

Утешен Кен подругою другой,

Её он гладит твердою рукой,

Сопровождая к званому обеду.

 

Бедняжка Барби, смерть в расцвете лет,

Твой траурный роскошен туалет,

Изящен гроб, пластмассовы мимозы.

Ах, молодость за трепетной чертой,

Где блюдца глаз и локон золотой,

И гардероб без белых тапок прозы!

 

Покойся с миром! В будущем году

Я голову прекрасную найду

На мёрзлой клумбе, огуречной грядке,

Я отыщу тебя в пустом шкафу,

Чтоб ты сказала: «Господи, живу!

Пусть инвалид, но в целом я в порядке!»

 

* * *

 

Патологоанатом,

Невинная душа,

Халат, ладонь-лопата,

Холодный блеск ножа.

Этиловое сердце,

Расчётливый зрачок,

Рука раздвинет дверцы,

И на тебе: рачок.

А вроде бы, недавно,

Не позже, чем вчера,

Пылала полноправно

Подзольная жара,

И ролики крутили,

И кочегар пыхтел,

И женщины любили,

И голубь не летел.

 

Теперь он неказисто

Уселся на плече

Врача-секциониста

В клеёнчатом плаще.

 

Памяти Сопровского

 

Обиженный Иов, шарманщик городской,

Ваятель круглых слов, под коркой купороса

Горьки твои стихи, и с хиной, и с тоской,

И жалит медный змей проклятого вопроса:

 

Зачем причастны мы предательской судьбе,

Заснеженной стране, похищенной надежде,

Ошибке роковой, бессрочной злой «губе»,

Где мы с тобой смолим сегодня, как и прежде?

 

Смеркается. Февраль. Сугробы намело.

У дворника запой – его винить не станем:

Что ж делать-то ещё, когда белым-бело,

Лишь что-то там блестит в залапанном стакане?

 

Да, Киркегор не прав: стерильные пути

Философам иным, безропотным и тихим,

Для нас другой расклад, и как тут ни крути,

Нам в праздник, как и в ад, под пьяный блеск шутихи.

 

Она ещё кружит, бесовский жёлтый глаз,

И медицинский спирт расходится по кругу,

Жизнь продолжается, неистощим запас

Заветных чистых слов, не сказанных друг другу.

 

Памятник

 

я памятник себе

 

себе ли кабы знать

а может быть тебе а может дяде васе

пока не разберёшь но начал застывать

цементный пьедестал и всадник на пегасе

хор раций в небесах интервьюеры муз

пытают ху из ху настырных папарацци

не удовлетворить и бренной славы груз

пока не присудил наш рефери гораций

а граждане чего ж им жвачки или поп

заезжего концерт увидеть иностранца

кто я не разберу с конягою хай-топ

взобрался где менты а ну-ка снять засранца

тунгус поныне дик чухонцу наплевать

хохлу как в горле кость москальский их письменник

как грянет медью туш всё будем открывать

пора бы пропустить и в ноги сунуть веник

погасли фонари тропинку занесло

пойдем-ка милый друг меж дремлющих акаций

где дамы гто несут своё весло

и дрыхнет на скамье умолкнувший гораций

 

Екатеринбург – Петербург

 

© Сергей Слепухин, 2000 – 2003.
© «45-я параллель», 2006.