Сергей
Ширчков

Дворничиха

Смешной был март,

он сам сорил и мёл

/по чётным, по нечётным, ежедневно/,

у дворничихи было сто имён:

грязнуля, колываниха, андревна,

деревня, матершинница, вдова,

кошатница, левша и даже дура…

А с неба так и падали слова,

шуршали от бордюра до бордюра,

ползли по черенкам её лопат

и лезли под перчатки из капрона,

но даже в самый чёрный снегопад

она случалась белой.

Как ворона.

апрель, 2013

Детектив

В её шалфейно-синих нет корысти,

за каждую оплошность: «Извини».

На столике роман Агаты Кристи –

немного старомодно в наши дни.

Взял за руку и тут же был отвергнут,

опешили и скатерть теребим…

Она сообразила:

– Буду вермут.

Киваю:

– Ну а я тогда – Jim Beam.

Меж нами сигаретный дым клубится,

за ним не видно завтрашних обид.

Но кто-то из двоих всегда убийца,

второй, как и положено – убит.

Всё – позже,

а пока – иная память,

иные чертежи и города;

нет повода «на помощь!» горлопанить,

плохого не случится никогда.

– Давай…

За то, чтоб долго и богато…

(хрусталь многозначительно звенит),

и знает только тётушка Агата,

в каком из двух фужеров цианид.

2011

Дом, которого нет

В нашем стареньком доме без света

наши дети не плачут навзрыд,

покрывалом смешным из вельвета

наш уютный диван не покрыт.

По утрам, в разговоре семейном,

ты меня не журишь не впервой

за штаны, что облиты портвейном,

и за шашни с соседкой-вдовой.

Майский сад не засажен китайкой,

на ветвях не дымится азот,

и, как долго в крапиве ни айкай,

всё равно почему-то не жжёт.

Каждый раз, находясь в глухомани

и завидев цветущий ранет,

я пытаюсь нащупать в кармане

ключ от дома, которого нет.

2010

Замки

Он отравлен бензолом,

он ночью блюёт в Оку

и красуется швами в грязи и монтажной пене.

Этот город не слышит, как я подхожу к замку

и зачем-то считаю

сосчитанные ступени.

А замок с перепуга почти матерится: «щёлк!»

/надо новый поставить, да мешкаю вот лет сто уж/,

в этом долбаном мире теней и небритых щёк

можно жить, только если

дежурит знакомый сторож.

В южной комнате полночь, и люстра висит, как мышь;

из игрушечной кухни навстречу идёт стряпуха,

в недобитом кувшине томится рогоз-камыш,

начинённый стихами…

стихами белее пуха.

Здесь не то чтобы сказка, но воздух не ядовит,

и не то чтобы воля, но выбор не так уж важен.

Оклемавшийся город за шторами рот кривит,

насосавшись лекарства

из тёплых замочных скважин.

ноябрь 2012

Капкан

Цветы на подоконнике молчат

на фоне желтоглазого квартала,

похожего на тысячу волчат.

– Их больше.

– Неужели сосчитала?!

Здесь тихо. Я, пожалуй, выйду вон

и где-нибудь оглохну с непривычки

от полночи, орущей в микрофон

фальцетом недо…любленной певички.

Бессовестно ворвусь в концертный зал,

потом в неё саму, пока в запале.

Она отпрянет.

– Стой, кому сказал!

Неужто так с тобой не поступали?!

Прижму её и выпью, как жену,

не помня, чья вина и произвол чей;

а после можно лаять на луну,

не слышащую этот город волчий,

который на заре со всех сторон

начнёт шуметь и требовать съестного,

сигналить и в котлах варить гудрон,

но мне бы поскорей туда, где снова

цветы на подоконнике рядком

и стопочкой ивановские ткани,

и женщина в дверях, и в горле ком…

– Ты понял, где уютнее?

– В капкане.

2011

Кот

Он видит намного дальше, вот этот противный кот,

но якобы наблюдает за глупыми воробьями,

он слышит электросчётчик и знает про дымоход,

и помнит, как чудом выжил однажды в помойной яме.

Он любит порядок в доме, и миска его – чиста,

его раздражают тапки и шнур от настольной лампы,

а время опять ворует полоски с его хвоста,

и только, пожалуй, время к нему не попалось в лапы.

Он терпит мои привычки, поскольку со мной знаком,

подходит, когда я занят, и может облокотиться,

а утром шуршит вдогонку малиновым языком:

какая большая птица, какая большая птица!..

лето 2013

Купи мне хлеба

Купи мне хлеба – тёплого, как снег –

и сумку разной выпивки на выбор,

я надышался пылью картотек,

поставь напротив галочку – мол, выбыл.

Стоит в тени расхристанный бульвар,

и только полночь – дохлая, как кошка –

не прячется от света редких фар,

но смерть её – глазаста и роскошна.

Густой туман горчит, как веронал,

а квёлый город курит отрешённо,

мне проще сделать вид, что не узнал,

и юркнуть за подкладку капюшона.

Но сколько эту осень ни дурачь,

она наивна лишь наполовину,

опять подходит – нежная, как врач –

и влажными руками гладит спину.

осень 2013

Магазин игрушек

В магазине игрушек привыкли к слезам,

только плюшевый пёс их узнал и слизал,

у него очень хитрая морда,

но его не купили, сказали – потом,

продавщица зевает резиновым ртом

и теряется в сетке кроссворда.

В это время, под вечер, она чуть жива:

две руки на витрине, в руках голова,

в голове надоевший мотивчик,

после смены она семенит по прямой,

время терпит, но ей очень надо домой,

чтобы скинуть усталость и лифчик.

Позади магазин, в магазине темно,

в чёрных лужах реклама, бензин и вино,

а мотивчик всё глуше и глуше,

кто-то рядом шуршит вечера напролёт,

это осень намокшими иглами шьёт,

без конца шьёт людей для игрушек.

осень 2013

Молочные братья

В серебряных кофейниках – зима

(бразильские плантаторы в печали),

мы выросли, отстроили дома,

попрятались и свет повыключали.

Жаль времени, особенно на сон,

и пойлом-то пока не обедняли,

имеется сервиз на сто персон,

да некому разбить. Ну не фигня ли?!

О буднях в эту пятницу ни-ни,

закрыты все склады и мастерские.

А мне так не хватает болтовни

моих молочных братьев. Есть такие.

Мы – мальчики, игравшие в войну

и павшие от музыки дворовой.

Мы любим покурить на всех одну,

а проигрыши – сравнивать с коровой.

Мы набожны, но вряд ли верим в храм,

для нас другие жесты характерны.

Нам бабушки носили по утрам

напиток из одной большой цистерны.

Мы выхлебали вместе весь объём,

какой – уже давно не помним толком.

Нас нет!..

но мы друг друга узнаём

по кашлю, по походке, по наколкам…

Бразилия отсюда далеко –

наверное, с полгода баттерфляем.

Нам холодно, мы греем молоко

и курево у сверстников стреляем.

2012

Московский вокзал

Фонари шкодливо щурят зенки,

подмигнёшь им – вовсе не горят,

только ноздри горьковской подземки

нюхают спросонья всё подряд.

Подыхает бомжик под рогожей,

да не получается никак,

человек по имени прохожий

варит яд по имени табак.

На стоянке скрежет зажиганий

и худая дымка, а за ней

самые красивые цыгане

пестуют невидимых коней,

гривы им до блеска начесали,

а за блажь кнутами не секут.

Сердце под вокзальными часами

отстаёт на несколько секунд.

лето 2013

Муравьи

Был ранний вечер, был июнь в пуху,

пылились банки в подоконной нише,

всё было в рифму: небо – наверху,

живые – ниже /и намного ниже/,

а я – посередине, на шестом,

мне почему-то думалось о том,

что на шестом всегда бывало тихо,

как после секса, драки или тифа.

Гроза над парком топала ногой,

артачилась и сбрасывала туфли,

но город был не этот, а другой,

ромашки по-другому в вазе тухли.

Внизу был храм, такой красивый храм,

который оживал по вечерам,

а все – и побирушки, и мамзели –

из-под платков куда-то вверх глазели.

Опять на серых папертях Земли,

давали жизни, по одной на брата.

И только муравьи спокойно шли,

по стенам шли на небо.

И обратно.

лето 2013

Таксист

Таксист устал, таксист боится пробок,

он для седана явно полноват.

Ему плевать, что он со мной бок о бок

проносится на жёлтый прямо в ад,

потом срезает, вязнет в снежной пашне,

буксует, поминает всех подряд,

пеняет – мол, ползём по-черепашьи,

а там заказы важные горят.

Он якобы везёт меня короткой,

а сам дерёт три шкуры за расход,

за «много ям», за то, что пахнет водкой,

за то, что он не пьёт четвёртый год.

А мне-то что…

на это есть диспетчер,

у них идут какие-то торги,

мы все нужны друг другу в этот вечер,

мы все друг другу вынесли мозги.

Прощаемся мы сдержанно и сухо

и чем-то напоследок дорожим.

Ну и кино! Чуть не угробил, сука,

а не могу назвать его чужим.

2013

Фарфоровый поросёнок

Она обливалась потом

и вздрагивала спросонок,

искала шнурок торшера и дёргала наугад –

ей снова и снова снился фарфоровый поросёнок,

что был бесконечно розов, злопамятен и богат…

…следы уходили в детство – в тот мартовский понедельник,

когда старший брат на кухне, по-царски и свысока,

в протянутые ладошки насыпал так много денег,

что ей захотелось прыгать до самого потолка.

Хватило на яркий бантик и пару цветных тесёмок,

явилась домой в обновках и кинулась их срывать –

в прихожей лежал разбитый фарфоровый поросёнок,

она подняла копилку и спрятала под кровать…

…с годами он снился чаще, вывёртывал наизнанку

все наволочки и мысли, все прежние «да» и «нет»,

а утром в служебном «Вольво» она подъезжала к банку

и цокала в свой уютный директорский кабинет.

2012

Чума

Сутки прочь, но я ещё не скис бы,

будь картинка ярче за окном,

мне навстречу лавочки да избы,

в основном.

Здесь зима на зиму не похожа,

сплошь и рядом местный колорит,

в поле – дым, как будто чья-то кожа

там горит.

Половина крыш сползают набок,

тает снег, вскрывается дренаж,

а в солёных ртах окрестных бабок –

«Отче наш».

Отдышусь в мотеле без прописки

и – поближе к дому, по прямой!

От крыльца несёт палёным виски

и чумой,

а охранник в баре – тощий-тощий,

в курсе дел и нет его важней –

поясняет пришлым, что за рощей

жгут свиней.

декабрь 2012

Шесть

Обычный вроде дом, а тянет, как в мясную:

до завтрака, впотьмах, почти по-воровски.

Там спросят: «а зачем?», но я не обосную,

и вряд ли бы зашёл, но старые замки

никто не поменял. Я знаю этот прикуп,

мне хочется сыграть: найти и стибрить кость.

Я мог бы обнаглеть – да, мог бы, но по вскрику б

я понял, что не я желанный в доме гость.

Меня опять простят, а значит – отрекутся,

но псу не привыкать ни к ласке, ни к пинку;

залаю на восход, где прячется якудза

и сакура кровит, как рана на боку.

А так – я человек, и в чём-то я виновен,

но чтобы мне сейчас воскреснуть невзначай,

должно случиться шесть (всего-то шесть!) хреновин:

весна, жена и дом, торшер, блокнот и чай.

Взаймы не попрошу, и это будет свинством:

мол, сам ворвался в жизнь и сам же онемел.

Я только подожду, когда дотлеет Winston,

и левым рукавом сотру в подъезде мел.

Я чей-нибудь герой и чей-нибудь обидчик,

но где бы я какой кусок ни отхватил,

зачем-то я храню коробки из-под спичек

и ржавые ключи от брошенных квартир.

2012