* * *
Между югом и севером есть островок небольшой,
Между жизнью и смертью лежит промежуток потоньше,
Ограниченный временем, вечной зовётся душой,
Только вечность его неизбежно горчит от подёнщин;
От пощёчин, погодных нелепиц дождей и ветров,
От измен ежедневных вертлявой удачи поджарой, –
Наш недуг разрушенья – постройка великих костров
Наш обет вычитанья – сложенье крестовых пожаров;
Наше тёмное прошлое нечет меняет на чёт,
Наше тайное завтра от этого злее сегодня,
Наш итог занесён и несётся, сужаясь, пращой
И уносит сомненья решаться на дне преисподней.
Но и там есть и север, и юг, и ничтожный зазор:
Нужен точный расчёт на вращение дьявольской сферы –
Промахнётся пространство чешуйчатой скользкой гюрзой
И откроется завтра в огне полыхающей серы.
* * *
Бирюза океанской волны в паруса,
Бирюзовые в солнечных бликах глаза,
Обрамляющий пляжи янтарный песок,
Развалюхи-буксира сигнальный басок,
И, как первые знаки карибской весны,
У приезжих носы от загара красны;
А в краях, где красны от мороза глаза,
Где вода застывает, и льдов бирюза,
Где ветра не смолкают и гонят снега
И снега соревнуются с ветром в бегах,
И морозу назло укрывают тепло,
Автономный очаг и твоё ремесло…
* * *
На старые улицы, шумные пьяцца,
На горы широкой кости,
Я может, уже не сумею подняться,
А ты ещё сможешь взойти
И лечь на краю опорожненной бездны,
Как мудрый усталый орёл.
Глоток или выдох – пускай бесполезный –
Частица твоих альвеол.
О, божие птицы, о, вещие Мойры,
О, трещина наших судеб!
Мы так же от слёз и раскаяний мокры,
Мы так же страдаем за хлеб.
И там, где краснеет закатное око
И камни скребут якоря,
Я руки вложу между небом и роком,
Свершив вожделенный обряд.
Мне тоже прилично плеснуло за тридцать,
И роком заносится плеть –
Я вряд ли сумею сюда возвратиться,
А ты ещё можешь успеть.
* * *
Прошли времена, чтобы спать на вокзале,
И чтоб на вокзале, прошли времена,
Часы коротать в разрешённом журнале,
Глаза растворяя в сетчатке зерна
Подправленных ретушью фотографий
О славном грядущем правдивой земли…
А где-то снаружи в поддельном халате
В стальной воронок по заказу вели,
А где-то меж солнцем и лунной дорожкой
Прислушивался заповеданный зверь,
Точёный, как статуя, гибкий, сторожкий,
Такой же как ты, когда будешь трезвей
От горького пойла вокзального чтива,
От пышной помпезности ВДНХ,
Прочтя заголовки, ты жаждешь курсива,
Но не находя, продолжаешь бухать
Всё тот же притворно обманный напиток,
Всё тот же чеснок отшибающий газ,
Тяжёлый пятак прикарманных копилок
Тебя на метро увлекает в бега:
Спускаешься в запахе тёплой резины,
Садишься в синюшный дрожащий вагон,
По сути, такой же простецкий разиня,
Раздетый глазами до куклы нагой…
А что может быть за душою у куклы?
Потрёпанный паспорт, синдром речевой…
Ты хочешь доехать до истины, глупый,
А едешь-то, миленький, по кольцевой.
* * *
Потому что я – скумбрия:
Кости внутри и нелепые эти разводы на шкуре:
Шлёпнул хвостом и плавник погрузил в глубину…
И за это меня до утра вместо кофе не курят,
Я с утра – сигарета в смешной папиросной бумаге,
Никотину во мне на четырнадцать тыщ лошадей,
Я – фонтан площадей,
Я – подачка слепому бродяге,
Я цветастый завёрнутый сникерс,
Мне ирис и арахис пожизненно впрыснули внутрь,
Я уныло трендю,
Как парламентский свихнутый спикер,
Что меня не едят, и меня с этих слов не свернуть
В платяные шкафы, где летают изящные моли,
Ни в сырую квашню, ни в какие корзины белья,
Я капуста и тмин, я любимый тобой гвакамоле,
Я пятнистая рыба, зловредная скумбрия я.
* * *
Белый торговец стеклянными бусами…
Пальмы, языческий идол из камня.
Коль позабыто желанье обуться –
Жизнь переделал своими руками.
Волны ритмично дробятся о рифы,
Пеной спадают по мёртвым кораллам,
Здесь проплывают внезапные нимфы,
Скаты и рыбы в обличии алом.
Дует пассат с побережья морского,
Старый туземец несет тапиоку,
Рыба, рождённая по гороскопу,
Спит под зонтом на холме невысоком.
Вечером будут туземные танцы,
Ласки в бунгало в закатном пожаре;
Если незвано причалят испанцы,
Мы угостим их настоем кураре.
Будет ещё католический крестик
Греться в соседстве туземному праху,
Амфора тайно зарытого бренди
Утром опять облегчится на драхму.
Ужас латинский и греческий эпос
Не заслоняют британского флага.
Тихо встает розоперстая Эос
Полинезийского архипелага.
* * *
Поэты умирают по весне,
Как будто компенсирует всевышний
Ушедших в поэтической казне
Соцветиями яблони и вишни;
Я думал – ОН напишет обо мне,
Когда мои глаза остекленеют,
Но перевесил груз его камней
В Москве, отягощённой мавзолеем.
Гордиться вправе русская земля,
И я горжусь, подавлен и зарёван,
За память, преждевременную для
Скончавшегося Игоря Царёва.
Твой свет и страсть, вживлённая другим,
Не оставляет сил для личной битвы.
Еще понятно, если бы враги…
Но всё – слова… и искренность молитвы…
Проклятый рок шагнул не с той ноги,
Поставив точку в формуле врачебной.
Поэт не умер, но поэт – погиб,
За чистоту деяний и речений.
Пусть память исторически суха,
Вы ей кусок для прошлого отмерьте.
Для истинных кудесников стиха,
Которым жизнь даётся как бессмертье.
* * *
Дождика тёплого душ –
Множество капель рассвета,
Переплетение душ,
Пересечение веток, –
В лес и осоки низин –
Брызги, слезинки и капли,
Рот непослушный разинь,
Трагикомический Чаплин.
В городе дождь по конькам,
Свесам, фронтонам и шляпам,
Велосипед паренька
Тоже до верха заляпан;
Дождь на газетный ларёк,
На автомат с газировкой…
Над Ойкуменой залёг
Сгусток погоды нелётной –
Мокрые ветки в саду,
Свет монотонен и скуден.
Пересечение душ,
Переплетение судеб…
Мокрую руку в дожде
Дай мне на счастье, родная,
Жизнь познаётся в беде
И компромиссов не знает;
Если вода – до конца,
То до конца и безводье,
Время – как доктор – корнцанг
Между артерий заводит,
И пережмёт поутру
Твой кровоток в изголовье…
Переплетение рук.
Пересечение крови.
Брови нахмуренно сдвинь,
Губы сожми поплотнее.
Если останусь один –
Дождь виноват, Галатея,
Дождь, как последний сеанс
Смерти улыбки широкой –
Облачный наш Ренессанс
Перед рассветом барокко.
Нет, не шепчи мне ответ:
Кони к закату умчатся –
В пересечение бед,
В переплетение счастья…
* * *
Надо договариваться с небом,
Потому что нету неба выше,
Потому что небо платит снегом
За цветенье крокусов и вишен.
Потому что небо каждый мальчик
Ощущает лётчиком-мужчиной,
Потому что жизнь уходит дальше
Детского не взятого почина.
Мы, земные, ведаем небесным,
Мы всегда стремимся чем-то ведать,
Но каким же выглядят гротеском
Все над мирозданием победы.
Мы – в пути по коридорам квеста
С результатом «вечная финита»,
Нас утробно тянет в это место
Силой стопудового магнита.
Мы жрецов налаживаем в храмы,
Говорим и думаем, что верим,
Но напоминают божьи раны
Храмов кровоточащие двери.
Потому – не каждая потреба
Требует махания кадилом…
Надо договариваться с небом,
Чтоб оно подчас не подводило.
* * *
На воздух – из воздуха – в воздухе над
Землёй – под землёй – на земле,
Один – одинокий – единый – одна,
Крылом – у крыла – на крыле;
Из облака – облаком – на облаках,
Навечно – навек – навсегда,
Кипит – накаляется – накипь – накал
В воде – у воды – как вода;
Дневной – ежедневный – дневальный – на днях,
Седая – седой – у седин,
Ты крыльями по воду машешь одна,
И я над землёю один.
* * *
Мы путаем «ваши» и «наши» –
Москву, Тель-Авив и Нью-Йорк;
История пьянки вчерашней
Саднит, как блокадный паёк.
Мы верим не сразу и трудно,
Поверив, не можем проклясть,
И паспорт в кармашке нагрудном
Болит за советскую грязь.
Мы смелы, умны, многолики,
Но в стаде – заблеем козой.
Хотя понимаем – политик
Не смеет вести на позор!
Но терпим общо и смиренно –
Не пачкать же руки самим.
Кто хочет – включайте сирену,
А мы, так и быть, подсобим.
И, может быть, так нам и надо,
Но не продаём за гроши –
Позорище русского стада,
Порядочность русской души.
Тристих
1.
А всё-таки, как одинок
В толпе неприметный отшельник,
Но именно он, как зерно,
Ростками грозит из расселин;
Расколет скалы монолит
Сомненья ничтожное семя –
Язык заменён на транслит,
И древко подхвачено всеми.
Когда ж замолчит лицедей,
Пройдёмся по кладбищу ночью –
Мир создан из славных людей,
Закопанных поодиночке.
2.
И только открытый вопрос,
Одна мимолётная встреча,
Сжигают больное нутро
И жизнь продлевают под вечер.
Ты ждёшь до последней черты
С надеждой открытого взгляда –
Того, кто разделит мечты…
И каплю последнего яда.
И знаешь в небесном саду –
Усталый, блаженный и старый:
Мир создан из родственных душ,
Разбитых на розные пары.
3.
А в целом, закат и рассвет
Единой палитрой раскрашен;
И ты навсегда в меньшинстве
Тревожного племени «Russian».
Земля под ногами горит,
И тонок пузырь атмосферы.
Здесь раны планетной коры
Дымятся от дьявольской серы.
Страдай, исполняя каприз –
Того, чей предел непорочен:
Мир создан для каждого из
Мятежных сердец одиночек.
© Сергей Плышевский, 2013–2014.
© 45-я параллель, 2014.