In Cod We Trust
Мы верим не в бога, мы верим в треску –
И в белую мякоть, и в жирную печень,
Прибрежной земли населяем лоскут,
И нашу судьбу не дадим изувечить;
Смолим вечерами отцовский баркас,
Латаем ли парус иль вешаем сети,
А вечером неторопливый рассказ
Ведём у камина, чтоб слушали дети –
О том, что мечтам вопреки, не сбылось,
О том, что и в детских мечтах запрещалось,
Но все неудачи – нисколько не злость,
А шишки и шрамы – нисколько не жалость;
Пусть ветер и треплет, и рвёт паруса,
Трещат переборки от волн и нагрузки,
Ты всё ещё сможешь друзьям рассказать
И петь, и ругаться, и думать по-русски.
Прожить, что отпущено, здесь и вдали,
Прибою и тучам язычески внемля,
И каждый рассвет провожать корабли
За жаркое солнце на горькую землю.
Жить долго, продажным волхвам вопреки,
Транжиря улов смоляного баркаса,
И печь восхитительные пироги
Из данного морем трескового мяса…
* * *
Обломок судьбой сохранённых культур,
Славянский имплант англосаксов,
Хлебаю доставшийся мне рататуй
На сцене всемирных коллапсов.
Я выловил лук и его узнаю
(Он глазки при чистке мне выел)
И жёлтую луковую чешую,
И дряблого мякиша вымя
Расходую бережно, как эликсир,
На яркую встречу с морковью,
И лет недостачу, как честный кассир,
Своей операцией скрою.
Двоякая цель пересадки меня –
Влить свежую кровь в эту местность,
Её лихорадку пытаться унять,
А мне – замесить своё тесто;
Но дёргают нити рефлексы веков
И давят наследственным прессом:
Как только врачи убирают наркоз,
Я в теле чужом – как агрессор.
Хочу оторваться, сбежать, отойти,
Пришитую душу отторгнуть,
И снова расходятся наши пути,
Вскрывая аорты восторга.
Пока конвульсивно моё дежавю,
Подчас западаю на пьянство…
И виски в российскую лью полынью,
С латинством мешая славянство.
* * *
Но не надо жалеть о прошлом…
Если в детстве прикончил птицу,
От стыда не поможет но-шпа –
Но не дай ещё раз случиться;
Воспитай аллергию к злобе,
На обман развивай отрыжку,
Попытайся, изъездив, глобус
Уместить в записную книжку;
Будь не свят, но открыт и честен,
Не склоняйся куда угодно,
И побольше стихов и песен –
У поющих душа свободна…
* * *
В Бразилии весна. На Корковадо
Прилипшая магнолии пыльца;
Благословил властитель гей-парады
И обобрал до нитки деревца.
На медяки от самых белых статуй
Воздвигнут идол каменной горы –
Безмолвный, но неистовый глашатай,
Он всем ветрам и почестям открыт.
Сзывает сотни правых и неправых
И вразумить, и выгнать тёмный дух,
Изгнать неподчинения отраву
И разрядить всеобщую беду.
Ступени вниз, в распутицу кашасы,
Где самба с капоэйрою слышны…
Реалы наполняют чрево кассы
И прочие платильные мошны.
Внизу шумит, гуляет кариока,
Весь город мелодичен и криклив,
Там плещется с рычаньем водостока
Лагунами очерченный залив.
А ночью в сладком запахе глициний
Возвышенно прикован под арест,
Невидимый, как джинн в простом кувшине,
Христос раскинул руки словно крест.
* * *
Щель сокращается. Впрочем, и так был сжат
Сгусток пространства меж пропастью и восторгом.
Острым репейником здесь заросла межа –
Даже не верится, что заросла настолько.
Не вспоминается в царстве волшебных птиц
Та, что у неба звёзды берёт без сдачи,
Ни реактивным шлейфом не накоптит,
Ни турбулентным вихрем не напортачит.
Жалкий эрзац – конструктивный набор нервюр –
Все ухищренья паствы подделать крылья.
Ввысь не поднимешься, бравый лихой каюр:
Сани завязли и стадо оленей в мыле.
Вся твоя жизнь и мечты попадут под пресс
Ссор, обстоятельств и радио-теле-жижи;
Сядь на пригорке, бубни свою жалость-песнь:
Совести царство и неба непостижимость.
Весь промежуток дня между двух ночей,
Вся неизвестность ночи меж светлых всплесков…
Партия жизни не может вести к ничьей,
Если рискуешь, прыгай на всю железку!
* * *
Это в нашей крови колобродит тюремный синдром.
Это мы каждый час ожидаем, что в дверь постучатся.
Заглушая тревогу, бухлом заменяем ситро,
Не пытаясь сдержаться от всяческого соучастья.
Это в нашем мозгу колобродит с утра алкоголь.
Когда мы героическим шагом стремимся на службу.
Это нам из сценариев сделки годится любой,
Лишь бы только не сесть в самому припасённую лужу.
Это в наших глазах заплелась путеводная нить
Судьбоносных подачек на банковский счёт Ариадны.
Минотавр затаился, в пещере останется гнить
Несчастливый наряд вертухаев, к бацильному жадных.
Это в наших руках скороспелая зрелость детей –
Потаённый маршрут и тупого стяжательства школа.
Равнодушие к чести, груди, безучастной к беде,
Где душевный порыв бутоньеркой фальшивой приколот.
* * *
Венские стулья – изогнутый бук,
Дедушкин почерк – толстенный гроссбух,
Старая ширма, на ней вензеля,
Диккенс, Бальзак, Достоевский, Золя.
Чаши фарфор, умывальника мрамор,
Старые карточки, бабушкин капор,
Письменный стол и линейки гардин,
Стены в обоях и пара картин.
Пара диванов, обеденный стол,
Свежеокрашенный суриком пол,
Магнитофон, пианино «Урал»,
Грамоты разных советских наград;
Шахматный столик и бархат портьер,
Шестидесятых годов интерьер,
Книжные полки – цветные тома:
Джон Голсуорси, Есенин, Дюма…
Школьная форма, укрытый дневник,
Двойка, вопросы любезной родни,
Кладезь предметов – дубовый буфет,
Запах корицы и дивных конфет;
Велик, рыбалка, грибные места,
Сделал уроки, и совесть чиста;
Овод, кузнечик, лягушка, комар,
Гашек, Жюль Верн, Конан Дойль, Ремарк…
Три поколения смотрят назад
С тающим счастьем в закрытых глазах.
Память подводит и сердце щемит –
Властны ли годы и дни над людьми?
Как заводной регистратор частиц
Перед концом метроном зачастил,
Слышится музыка высших капелл:
Моцарт, Бетховен, а может, Шопен?
* * *
По одному годичному кольцу
Нам добавляет осень слой за слоем,
И звоном расшибиться бубенцу
Диктует из-за тучи солнце злое,
И прерия, просторов госпожа,
Колючками и горечью алоэ,
Безлюдием напомнит: убежать –
Не значит скрыться в сладкое былое.
Хотя, какая сладость, если там,
В былом перевоспитанного детства,
Заполнены ячейки по сортам
Не для тебя замешанного теста,
И каждый забубённый копирайт
Лишён правозащитного наследства,
И на пирате кормится пират,
И терпит им заслуженное бедство.
Всё тщетно, кроме высеченных слов
В могильном отшлифованном граните,
Губами берлиозовых голов
Смущённых бормотаний: «Извините»;
Что извинять, когда отсечена
Способность здраво мыслить и божиться,
Что смысл небес давно раскрыла жрица:
Где ясен месяц, ночь вокруг – черна.
* * *
Над холодной Невой, над застывшими плюхами льдин
Ветер прошлого дует, меж прядями наших седин,
И времён благородство на фоне дворцов и мостов
Поразит инородца и прочих приезжих юнцов;
Их копытами втопчет в древесных проспектов торцы,
Шоры выдаст и вслед за собой проведёт под уздцы,
И, нацелив глаза на блестящий игольчатый шпиль,
Пронесёт по морям через бури и масляный штиль.
Так же будет светить эта тонкая яркая грань,
Чтобы чёрную ночь бледноватый рассвет не украл,
Ну, а если вдруг – буря, и все вы пойдёте ко дну,
То, как преданный шкипер, и я вместе с вами тону;
А теперь, когда долгий закат расцветает, багров,
Так желанно тонуть в этой горечи подлых миров,
И на крышке часов – на граните финальных могил
Написать – было время, и я просветлённый ходил;
И гордился, ступая на мокрые лбы мостовых,
Что я помню вас, мёртвых, ещё оставаясь в живых,
Кто бродил и вливал свою радость и горе, и боль
В это горло судьбы, этот горький балтийский люголь,
Что течёт в нас от смысла суровых деяний Петра
Через вечер и ночь до белейшего гимна утра,
Отводить заставляя от встречных прохожих глаза,
И желать невозможного – просто вернуться назад.
* * *
Не одиночество – уединение.
Разница есть… не тебя, а ты сам.
Изредко кажется, будто бы с нею я
Доски смолю и крою паруса –
Прочь от навязчивых чаяний общества,
Пристальных бдений в соседскую щель;
Я не участник, когда они корчатся
В поиске, в общем, ненужных вещей:
Нет в лексиконе достойных эпитетов
В мире никчёмных услуг бытовых,
Там, где терпенье до края насытили
Стоны сиротства и слёзы вдовы;
Всё неизбежное просто, как в «Маугли»,
Второстепенное пышно и зло
И норовит утащить тебя за угол,
Чтоб и с тобою такое стряслось,
Чтобы не мог обходиться без золота,
Чудо-оружия или пилюль.
Капсула чистых деяний расколота
Стадом безмозглых двуногих чистюль…
* * *
На улице ноль,
И снежная моль
Витает в шкафу кварталов.
Нам с прошлой весны
Такой белизны
Клинически не хватало.
Пускай будет снег
Для всех картотек,
Что пишет синоптик-свинтус;
Наступит зима
В лесу и в домах,
И ноль перейдёт на минус.
Всех капель полёт
Расплющится в лёд:
Давление, пульс, – зубцы все –
Скачки изобар
Неважный товар.
Синоптик, сотри все цифры!
Пусть белым в глазах
Сочится бальзам
Грядущей зимовки длинной –
В канадском шкафу
Отменно кайфуй
Без запаха нафталина!
* * *
За забором звезда закатилась за крест,
За луной восклицательный месяц воскрес
И застыл вопросительной нотой;
А над памятью предков за толщей стекла
Звуковая дорожка пунктиром текла
И звучала небесным фокстротом.
А на сцене, под сенью портьерных кулис,
Мендельсон исполнял предпоследний каприз
Почитателя свежих бутонов,
И под звуки трубы оживали цветы,
И служитель бубнил наставленья святых,
Ни ума, ни души не затронув.
По проспектам цветение яростных клумб,
У подножия всех монументов лумумб
Просто жизненный праздник осенний.
Ты украдкой тогда за забор загляни –
Там кресты на могилах и старые пни:
Ни луны, ни звезды, ни спасенья.
* * *
Оцепенел тончайший срез луны,
Вцепившись в бархат фаустовской ночи.
Мы не видны и небу не слышны,
Как светоотражатели обочин,
Пока на них, скользящий, не упал
Свет фар автомобильный галогенный –
У каждого шоссейного столба
Сценарий свой для драйверской богемы.
И ты глядишь, и кружится башка
От млечных и вселенских коридоров,
И стёкла отражают фосфор шкал
И слабый пульс подсвеченных приборов.
Не отрываясь, слушаешь луну,
Которая поёт, как шины в полночь;
А чем ещё ночную тишину
В дорогу бесконечную заполнишь?
Пока восход глубин не погасил,
Вращается небесная кассета…
Ты на планете – пассажир такси,
Но только до последнего рассвета!
* * *
За помойкой в кустах виноград голубел –
Диковыросший, кислый, костлявый.
Если падал на землю, манил голубей
И других пассажиров халявы;
Уползала растительность вдаль, за забор,
Где за плесенью пеницилинной
Распускал молочай травяное жабо
И краснели зачатки малины;
А поодаль, где стройка вчера началась,
Цепенели сокровища яблонь,
И гудела, сезон закрывая, пчела,
Экспедицию ставя на якорь.
Это всё рудименты советских эпох –
Обнаружить, собрать, приготовить.
Проглотить эту пару варёных картох
Иностранного чуда «картофель».
И назад, в вековую струю уносясь,
Относиться к съестному серьёзно,
И на вертел нанизывая порося,
И едой запасясь паровозной.
© Сергей Плышевский, 2023.
© 45 параллель, 2023.