* * *
По картине Питера Брейгеля старшего «Пасмурный день»
Слышу скулёж собачий, петуший крик,
где-то скрипит телега неторопливо.
Тёмен осенний полдень, как сей мужик,
что обрезает ветки корявой ивы.
Лишь белеют: рубаха его жены,
собирающей рядом сырые прутья,
да гуляки подвыпившего штаны,
да стена, выступающая из мути.
Задремала душа и устала плоть.
На ночлег мне проситься покуда рано,
чтобы слышать потом хозяйское: «Борова заколоть
надо бы к Покровам, вставить вторые рамы…».
Словно воловья шея, воздух складчат, тяжёл…
Спит пространство – в утробе его, мерцая,
лишь листва ворочается, усыпая дол,
и вода дрожит дождевая.
2008
* * *
…ни сверчок утешенья.
Ни камни сухие журчанья воды.
Томас Элиот
Чем жить нам с тобою, подруга-душа,
зимою, где нету для нас ни шиша
в заначке судьбы косоротой?
Здесь нежности флейта вморожена в лёд
и жёсткое небо над нами плывёт
хозяйской дерюгой потертой.
И верность неясная персти земной,
пучку базилика да склянке пустой,
блеснувшей в руинах амбарных,
сверчком утешения нам не споёт…
И только поэзии сумрачный мёд
горит на губах благодарных.
2008
Перед снегом
1.
Тепло и свет –
всё то, что нужно мне,
найду у печки хилой во дворе,
где в щель навеса забралась звезда
и булькает для борова бурда.
Трещит лоза сухая… По холмам
идёт зима огромная к домам.
Тем крепче дух от печки крупяной
и слаще мой нечаянный покой.
2.
Щеколда где-то щёлкнула… Впотьмах
идёт зима в мужицких сапогах,
неся тоску в подоле и метель.
И тем теплей в дому ночном постель.
А утром сын обрадует меня:
«Во сне в снегу поймал я снегиря!».
3.
Растет пространство с четырёх сторон,
и если жизнь – по сути, только сон,
то он к зиме просторней и светлей.
Ну, что ж, набью орехов покрупней,
дверною скрипну в тишине петлёй:
высокий снег стоит передо мной.
2008
* * *
Холстину бытия словами расшивая
вслепую, наугад, с изнанки ли, с лица,
я говорю: «Зима…Зима – без дна и края,
и мелкий снег в окне летает без конца».
Я говорю: «Дымя, горит моя тревога
сырою берестой»…И светится во тьме
немыслимый узор, который виден Богу,
но в плоскости моей, увы, не виден мне.
2009
* * *
Смерть, как мальчика,
возьмёт за подбородок.
«Снегирёк… щеглёнок… зимородок… –
скажет нежно, заглянув в глаза.
– Ну, пошли со мною, егоза».
И меня поднимет за подмышки,
и глядишь: я маленький – в пальтишке
с латкою на стёртом рукаве,
с петушком на палочке, с дудою,
с глиняной свистулькой расписною,
с мыльными шарами в голове.
А вокруг – безлюдно и беззвёздно…
Только пустошь, где репейник мёрзлый.
Только вой собачий вдалеке.
Только ветер дует предрассветный.
И к щеке я прижимаюсь смертной,
словно к зимней маминой щеке.
2009
* * *
Во сне отыщу я зацепку для слов,
и свой небогатый недолгий улов
сочту у кривого порога
стеною белёсой стоящего дня:
немного печали, немного огня
и чёрного страха немного.
И местность чужая…Умерший мой друг
двух псов у пруда молча кормит из рук,
глядит в неподвижную воду.
И жалит мне сердце свирельная речь,
и надо из жалобы этой извлечь
свою неизбывную ноту.
2010
* * *
Рай похож на огромный пломбир:
сколько света вокруг, сколько снега!
Валерий Прокошин
В снегу, в свету, в божественном пломбире,
где облака сияют, как фольга,
приснится: столбик освещённой пыли
по воздуху плывет издалека,
где мрак щелист, где горклый дух барачный,
где в дрёмах промельк милого лица,
где на берёзе тонкой и прозрачной
надсадный крик замёрзшего скворца,
где скука детская – сестрица дорогая
на сердце налегающей тоске –
глядит в окно немытое, катая
стеклянный шарик в маленькой руке.
2010
* * *
С.Т.
В нехоженом небе – представь на мгновенье –
шиповник,
заката откос
и мы за столом,
и у наших коленей
слоняется времени пёс.
Мерцающий праздник
на рюмочных ножках,
креплёное счастья вино,
холщовая скатерть,
и вензель на ложке
значенье утратил давно.
И бабочку грусти, что кротко сидела
у вечности в твёрдой горсти,
спугнёшь ненароком, промолвив: «Стемнело…
И надо бы лампу нести…»
И грусть запорхает, легонько касаясь
морщинистых лбов,
и в ночи
к земле, словно тропкой, пойдём, спотыкаясь,
лучом поминальной свечи –
к дверям и оконцам субботнего рая,
где те, кого нету родней,
сухие рубашки с верёвки снимая,
играющих кличут детей.
2010
* * *
…хоть ходим мы по русской суше, как по евангельской воде.
Алексей Ивантер
Скрипнув дверью, выйдешь в ноябрьский день,
где раздолье свету, ветвям, ветрам.
«Ты хотя бы шапку возьми – одень!» –
крикнет мать с крыльца,
да какое там…
Не услышишь или рукой махнёшь,
и просёлком, будто во снах водой,
невесомо медленно побредёшь,
очарован зыбистой пустотой.
И суглинка ком, и овражный сор,
и движенье галки в густой стерне
не приметит чистый прозрачный взор
по волнам идущего в тишине.
2010
Тайная вечеря
Ни хлеба… Ни вина… Вечерняя трава
светлейшею росой тебе омоет ноги
и будет говорить с тобою, но едва
её ты речь поймёшь в смятенье и тревоге.
И немо смотришь ты, как тёмный мир вокруг
встаёт с больших колен и в сторону отходит…
Не спрашивай. Молчи. Потом узнаешь вдруг
к чему тебя сейчас с любовью он готовит.
2007
* * *
Где перо кружит посреди двора,
и мерцает льдинка на дне ведра,
где листок летит в пустоте ветвей
и уже не помнит тоски своей,
человек живёт – одинок, тяжёл…
И зима приходит в притихший дол.
Человек зимой молча топит печь,
человеку хочется просто лечь,
и смотреть как рядом с его тоской,
с тишиной немыслимой, с темнотой
вещи легче…легче…
И снится дом,
где повисло яблоко над столом.
2011
* * *
В белый сон вторгается чёрный бык,
тяжко дышит, лижет горящий иней…
Её будит собственный острый крик,
от быка оставив лишь пару линий.
«Мама, он мне снится, опять, опять…»
Мать её целует, берёт на руки
и качает, зная, что умирать
час пришёл кому-то в глухой округе.
Так не раз бывало…
Во тьме она,
убаюкав дочку, о чём-то немо
молит Бога, смотрит в проём окна,
где зима несёт нам молчанье неба.
2011
* * *
Пахнет воздух брошенным жильём,
сажею, трухлявой половицей…
Вроде поле голое кругом,
осень, улетающие птицы,
роща, безголоса и темна…
Но рисует тихий бес тревоги
крышу,
стену с прорубью окна,
скорченный ботинок на пороге.
2011
* * *
Земля, покинутая Богом,
глуха, огромна и груба…
Как будто небо мимоходом
коснулось горестного лба,
и дальше двинулось – ни вести,
ни снов, ведущих за порог.
Всё больше времени и места
для наших страхов и тревог,
всё тоньше дымка над холмами,
всё хрупче инистый осот…
И вот у нас над головами
зиянье хищное высот,
и там, где пасынок их робкий
тихонько вьётся – первый снег,
стоит подсолнух одинокий,
как в тяжкой думе человек.
2011
* * *
Нашепчешь – накличешь такое,
что даже не снилось тебе –
ночное, немое, большое
в досель маломерной судьбе.
И слово пустивши без страха
по ветру, по сну, по реке,
молчанию, пеплу и праху
легко присягнёшь ты в тоске.
И сбудется всё, что накликал:
безвременный снег за окном,
остывшая печка, бутылка
с постылым сиротским вином
и рыжая псина хромая,
и тот, кто, невидим и тих,
из глины лазурь выжимает
для слёз помутневших твоих.
2011
* * *
А здесь и смерть нетрудно продремать:
похмельной ночью, матюгнувшись, встать,
глотнуть воды, качнувшись полусонно,
и, стукнув кружкой, не услышать звона.
Коснуться лбом немытого окна:
всё та же ночь – без Бога и без дна.
И снова лечь на жёсткую кровать…
И с тяжким изумленьем осознать,
что петел твой к шести не пропоёт
и квёлый день стернёю не придёт
к двери глухой…
И изгнанный взашей
из твердолобой памяти вещей,
ты не найдёшь ни уголка, ни щели
в простых словах – они перегорели
спиралью чуткой лампочки стоваттной,
истаяли горошиною мятной
на языке не снящегося детства…
И остаётся не спеша одеться
и ручку двери в темноте найти,
чтоб смерть свою, как поле, перейти.
И по дороге, растерявши в прах
последний разум и последний страх,
в себе учуять робкое свеченье,
не ведая,
что это очищенье.
2007
* * *
Возьму ль туда свою печаль
и свой несытый страх,
когда защёлкает свеча
в остынувших руках?
Как ларь тяжёлую слезу
в заботе и тоске
в простор я смежный понесу
иль буду налегке
нестись, что тонкая стрела,
качаться на ветрах
иль бить слепые зеркала
в твоих неверных снах,
и плакать в ярости немой
в усохшей тишине…
И всё же рваться на постой
к темнеющей земле,
где остро пахнут резеда
и копоти щепоть,
и ржа, и прошлая беда,
и прах земной, и плоть,
где тянет песнь свою сверчок
в сухой траве, незрим,
и мир ещё неизречён
и неисповедим.
2007
Ветер
1.
Мягок ветер, как будто из близкого рая
он наплыл на меня, потихоньку сметая
прошлогодний репей, что распался в ладони.
Всё умершее выдул из памяти, кроме –
в паутине заборной капустницы пыльной
да сухого кузнечика в щели горбыльной.
2.
Как душа в эту пору, светясь, холодела,
от восторга пичугой заморской галдела!
И качались над ней голубые деревья,
и пах воздух разнеженный добрым поверьем,
райским яблоком, белой с верёвки одеждой
и водой, и надеждой – безмерной надеждой.
3.
Вот и жизнь, словно воздух бездонный, безбрежный,
столько даст на ходу обещаний небрежных!
А потом ты стоишь в придорожном бурьяне,
зажигалку пустую сжимая в кармане,
только памятью жив, где во тьме кривобокой
ходит ветер в холщовой рубахе широкой,
озарённый огромной не гаснущей свечкой,
с неисполненным счастьем в котомке заплечной.
2007
* * *
Никого я не вправе спасать –
покаянно огонь зажигать,
и брести, озираясь, как тать,
по воде с убывающей свечкой.
Мне ли, рябь сотрясая, нести
всхлип огня в поднесённой горсти,
если даже не в силах найти
я приметы Твои и насечки
на вещах, что стоят по углам
бытия, где раздрай и бедлам,
где зима подступила к домам
и протяжное что-то бормочет.
И последнее гонит тепло,
что в домовых щелях залегло,
рвётся в душу мою, как в дупло,
и никак отвязаться не хочет.
Но пытаюсь расслышать я Твой
глас призывный, ночной, горловой
не дорогой в Дамаск, а стернёй,
а травой проходя придорожной.
И хрустит под ногами ледок,
дует ветер осипший в рожок,
и Твой зов так безмерно далёк,
что услышать его невозможно.
2007
© Сергей Пагын, 2007–2012.
© 45-я параллель, 2012.