Сергей Хомутов

Сергей Хомутов

Четвёртое измерение № 12 (360) от 21 апреля 2016 года

Время памяти

* * *

 

Не случилось доброго наследия

На смешеньи нервного и пенного, – 

Недострои прошлого столетия

Перешли в руины 21-го.

 

Вот и я, хотя и неуместное,

Может быть, сравнение является, –

Тоже недострой, всё бесполезное

И ко мне назойливо цепляется.

 

И стою, напоминая прошлое,

Впрочем, не стою, иду по трещинам,

Но со мною всё моё хорошее,

Отданное строчкам, детям, женщинам.

 

Не снесут меня, как это здание,

Пусть уже довольно скорби выдано,

Если было Божие задание,

Я старался, – жаль, душа невидима.

 

* * *

 

…и вновь я ищу у пророков ответа…

В. Молодый

 

Газетно-экранное торжище мира

Пророка меняет опять на кумира.

И так бесконечно: является внове

Пророк, а на смену – кумир наготове.

Со всех постаментов,

                   трибун гробовидных –

Кипенье лощёных, расхожих, ликвидных

Для толп и властителей тех, закулисных,

Которым не нужно пророков капризных.

Им надо пустых, что путей не укажут,

А если укажут, лишь только накажут

Сплошным бездорожьем,

                   бесплодием вечным,

Но это и надо подсунуть увечным.

А небо высоко и непостижимо,

И всё, что решаешь ты, – неразрешимо.

Кумиры, пророки, кумиры, пророки…

Для мудрых ответов кончаются сроки.

 

* * *

 

Перезрели мы, только не вызрели, –

Непонятен подобный народ, –

В нашем здравом уме дыры выгрызли

Существа из крысиных пород.

 

Всё, что было заложено искони,

Разнесли, разметали дотла,

Словно зёрна, рассыпались истины,

Да холодною почва была.

 

Ну а дыры зияют на темени,

Каждый день умножаясь и час,

И сквозят через них ветры времени,

И почти не касаются нас.

 

* * *

 

Остановите век – и дайте мне сойти.

Б. Чичибабин

 

Какой там век – бравада в наши дни,

Маршрутку на сигнал не остановят.

Такое говорить могли они, –

В предчувствии того, что им готовят.

Теперь всё проще, выходи во двор,

Где аж десяток записных платонов, –

Возьми бутыль, и будет разговор

О «смысле жизни»

                   без надрывных стонов.

Они уже остановили век,

В избытке заглотили тормозного,

Но взгляды жадно устремляют вверх,

Потом опустят и подымут снова.

И век их, словно пёс, у ног лежит,

Здесь – равный среди равных,

                                     но тверёзый,

Поэтому на холоде дрожит…

А, впрочем, слишком я увлекся прозой.

Ну как в порядок мысли увязать

И отогнать досужую беспечность?

…Хотелось что-то вечное сказать,

Но век у ног, и горько плачет вечность.

 

Франсуа Вийон

 

Мир трагичен во всякой натуре,

Если он за решёткой немеет,

Но француз не напишет «По тундре…»,

Он понятья о том не имеет.

 

А сума, и тюрьма – всё едино,

И у слова – особые свойства,

Да и воля безмерно любима,

И не ради слепого геройства.

 

Там ли, в дальневековии, тут ли,

В наших десятилетиях близких,

Завывает: «По тундре…по тундре…»

От колымских широт до парижских.

 

Утренняя девушка

 

Посреди печального, прощального

Настроенье попросту чугунное,

Но в окне киоска привокзального

Вдруг предстанет это чудо юное.

 

И развеет пустоту бесцветную, – 

Что куда-то надо ехать попусту, 

И сморожу глупость несусветную,

А она и не заметит попросту.

 

Словно средство мне сегодня  выдано, –

Чтобы жизнь почувствовать нормальную;

И, заместо пива, неожиданно

Попрошу водичку минеральную.

 

* * *

 

Жизнь едва ли вместится в размеры, –

Ни в какие хореи да ямбы,

От химеры до истинной Веры,

От пупка до кладбищенской ямы.

В ней такие накручены петли,

В ней такие раскручены дали,

Впрочем,  истина в сказанном, нет ли –

Ты уверишься просто едва ли.

Коль, по счёту большому, частицы

Самых разнообразных творений

Призывали грешить и поститься,

Приносили восторг озарений,

Нагоняли тоску и тревогу,

И возвышенны были, и строги.

«…Что так жадно глядишь на дорогу…»,

«О закрой свои бледные ноги».

 

* * *

 

Лафит, цимлянское, Клико…

То время нынче далеко,

Где были славные пиры –

Забывы пушкинской поры.

 

Теперь уже поймёшь не вдруг,

Чем раньше красили досуг?

 

Лет через двести, может быть,

Прочтут, что нам случалось пить,

И даже примут за нектар

«Агдам», «Рубин» и «Солнцедар».

 

* * *

 

Сколь ни бодрись и доброе ни сей,

Работает прилежно вечный копаль, –

Сегодня книжный свод моих друзей

Становится похожим на некрополь.

 

Но что-то сохранилось же от них,

Во мне и в мире что-то сохранилось,

Я вижу их, – горячих, заводных,

Унынью не сдающихся на милость.

 

И вспоминая грустно каждый раз,

Как мы сходились в жизненном запое,

Я всё нежнее в предзакатный час

То вдаль гляжу, то в небо голубое.

 

Упрёк

 

Клим Чугункин…Судим 3 раза

Кражи… алкоголь.

М. Булгаков «Собачье сердце»

 

Приговорили навсегда,

Несправедливо, как придётся…

Причём здесь Шариков, когда

В нём Клим Чугункин остаётся?

 

Скажите же, виновен в чём

Бродячий пёс, – он пёс, не боле,

Дурным профессором-врачом

Изрезан по тщеславной воле.

 

Им до конца позор испит,

Он опыт пережил послушно,

А Клим Чугункин позабыт,

Хотя здесь разобраться нужно.

 

Вот если б Шарику тогда

Интеллигент какой достался,

Не вышла б эта ерунда, –

Профессор явно просчитался.

 

А пёсик, человеком став,

Достойно век свой мог отметить.

Преображенский, ты не прав,

Пора за Шарика ответить.

 

* * *

 

Что нам думать и гадать осталось?

Воплями телеэфир забит,

Мир опять качает и знобит,

От болезни, что ушла, казалось.

 

Стылою набрякшие тоскою

Землю придавили небеса,

Чёрная не лучше полоса

Алой, кровью меченой людскою.

 

Душно в этой дикости бесплодной,

Неужель, безумье обнажив,

Первую когда-то пережив,

Мы погибнем на второй холодной.

 

Старая рюмочная

 

Вадиму Воронцову

 

В этой тесной поилке, похожей теперь на музей

Отошедших времён, воплощенный в гранёных стаканах,

Мы сидим, как тогда, в золотую эпоху друзей,

Что в таких вот местах находились «при всех тараканах».

 

Может, это – мираж или просто – насмешка судьбы:

Третьесортное пойло в коробках – предел дешевизны,

Не заходят сюда с кошельками тугими жлобы,

А у здешних сидельцев не вырвется блажь укоризны.

 

В уголке – мужики да пьянчужка, ей тоже нальют…

Впрочем, нам не до них, надо всласть поболтать без утаек.

Эта грязь бесприютная странный являет уют

В нас, ещё не забывших то времечко сходок и спаек.

 

Говорим, говорим, а о чём – позабудем потом,

Можно высказать всё, что болит и сознание плющит.

Допиваем последнее, и покидаем содом,

Показавшийся раем, – давненько не виделось лучших.

 

Так прекрасно уже, мы сегодня всех трезвых бодрей,

И готовы ко всем проявить доброту и участье,

Вот как раз и вакханка встречает нас возле дверей.

Что же, будем щедры, – для чего нам излишнее счастье?..

 

* * *

 

Мёртвым проще,

              мёртвый может

Попросту молчать,

На уста его наложит

Сам Господь печать.

Все обиды, все наветы  

Для него – ничто,

Дни отпеты, песни спеты

Нынче ОТ и ДО.

Он лежит в земле

              усохший,

В свой отчалил час,

Ну а если тот усопший

Всё же слышит нас?

У души-то нет кончины,

И она живёт.

Ох вы, женщины,

              мужчины –

Каверзный народ;

Усмирите, придержите, 

Мерзость судных фраз,

Вдруг

   потусторонний житель

Явится до вас.

Не ругаться, не ершиться –

Просто поболтать…

Чем такое завершится, 

Можно угадать.

 

* * *

 

Н. Х.

 

Дождь июльский,

              словно вождь,

А ноябрьский, как палач…

Ты куда меня зовёшь:

Под веселье или плач?

Мне с тобою –

              всё равно,

Без тебя – куда сложней,

В жизни многое дано,

И утрат не меньше в ней.

Столько выпало в судьбе,

Да на позднем рубеже

Пусть

  июльский дождь – тебе,

А ноябрьский – мне уже.

 

* * *

 

Душа, быть может, в теле не живёт,

А кружится поблизости всечастно

И оттого так часто устает,

И холодеет оттого так часто.

 

Но управляет всё-таки вполне

Порывами и чувствами твоими,

И даже легче, видимо, извне,

Хоть не всегда вольна поладить с ними.

 

А в тесной клетке тела страх томит

Её, твою вечноживую душу, –

Вдруг в тот, наверно, самый главный миг,

Она не сможет вырваться наружу.

 

* * *

 

Время памяти, время – итожить былое,

Вспоминать не спеша,

Больше – доброе, меньше – дурное и злое,

Чем болела душа.

 

И с металлом дружил, и с ночною строкою,

Чудных женщин любил,

И рассветы встречал над родною рекою –

Ничего не забыл.

 

Почему же так часто сегодня тревожно,

Что непросто скрывать.

Жизнь прожить оказалось не слишком и сложно, –

Тяжелей доживать.