Сергей Хомутов

Сергей Хомутов

Четвёртое измерение № 19 (259) от 1 июля 2013 года

Осенние снега

 

 * * *
 
Ну, куда мы, куда, где же истина, данная 
Нашей матерью – чуткою, мудрой природою?..
Эта цивилизация – сволочь стандартная, 
С нею скоро бездушною станем породою.
 
Потому и брожу я бурьяном, и падаю
На живую землицу, на почву неровную,
И себя настоящею радостью радую,
Словно жилу нашёл родовую да кровную.
 
И среди этих трав и затишья глубокого
Вы меня, хоть до времени, не потревожите, –
Конвоиры, властители мира жестокого, –
А потом отрывайте, вяжите, коль сможете.
 
* * *
                            

и покуда державы коготь

протыкает сердца рабов

будем сеять давясь изжогой

от прогорклых её хлебов. 

Валерий Рыльцов

 
Если горек на родине хлеб,
Здесь, пожалуй, земля ни при чём,
Всякий вывод поспешный нелеп.
Хоть и сушим её, и толчём,
Но прощает она и опять
Воздаёт урожаем сполна,
И хранит свою каждую пядь,
И великому долгу верна.
Только с горечью делать нам что,
Коль её ощущает народ, –
Может, что-то с душою не то,
В ней cегодня сплошной недород?
Я отнюдь не какой-то истец,
Не судья… Но тревога и мрак,
Дым пожарищ и холод сердец…
А без хлеба и родины как?
 
* * *
 
Предел паденья – чёрная дыра,
В неё, как в омут, заныришь с утра,
А, может быть, в болото пьяной мути,
У каждого свои сношенья с ней,
Одно другого глуше и темней, –
Слабы ещё перед стихией люди.
 
О, сколько этих чёрных дыр вокруг,
Являющихся нам внезапно, вдруг, –
Попробуй обойди такие дыры.
Я сам срывался не однажды в них,
В краях различных и годах иных,
От чуждых мест до собственной квартиры.
 
От молодости до преклонных лет
Случалось так, и тотчас меркнул свет,
Лишь после осознанье проявлялось,
Что сам себя приблизил к бездне той
Стаканом лишним, праздностью пустой
И дорого платил за эту шалость.
 
Но, говорят, что, кроме чёрных дыр,
Есть белые, они спасают мир –
Предел, опять не нашего, – раденья.
О, если б видеть, эти, да и те,
А то и на свету, и в темноте
Мы так же слепы, точно в миг рожденья.
 
* * * 

 

Памяти Михаила Анищенко 

 

1.
Ушёл… Ещё один ушёл… И снова
Страна молчит, не до поэтов ей,
На бирже не предъявишь наше слово,
Но тем оно, возможно, и ценней.
А, может быть, смотреть на это проще, –
Поэт, он высотой живёт своей,
Не возглашают же о том, что в роще
Сегодня умер чудный соловей.
Да и ему нет никакого дела
До скудного земного жития,
Он каждой ночью выходил из тела
И в этом тайна виделась своя.
А нынче вышел, чтоб не воротиться,
Зачем душе тащить унылый груз?
Но до сердец людских смогла пробиться
Грустнейшая среди грустнейших муз.
На жажду воли не наложишь вето,
И бесконечен тьмы и света спор,
А тот, кто видит всё, узрел и это
И слёзы жёстким облаком утёр.
 
2.
Пить не ново, а петь
Тоже, в общем, пожалуй, не ново,
Отчего же, как плеть,
Бьёт собрата ушедшего слово.
Что нам водка – страшней
Мы хватили, и не по стакану,
А гораздо полней, –
Объяснять неразумным не стану.
Режет ночь, будто нож,
Убивает меня и кровавит,
Что ж, родимые, что ж,
Эта смерть не убавит, – прибавит.
Вот один и другой
Отправляются в Божии дали,
Там, быть может, покой,
Тот, которого здесь не видали.
Белый голубь кружит
Над эпохой, что мрачна и нема,
Но во мраке дрожит
Лунный свет, как тропинка до неба.
 
* * * 

 

Татьяне Ивлевой

 

1.

Безумно, жестоко нас век разметал и развеял
По разным просторам, по многим холодным углам;
Кто эту беду на исходе столетья посеял,
Как с нею прожить в новом веке – неведомо нам.
 
В европах, америках, азиях разноплемённых
Что с чуткой душою поделать, известно лишь вам, 
Кто сделал свой выбор – остаться в числе отделённых
И не разделённых с былым – по судьбе и словам.
 
Но вот навалилась осенняя русская слякоть,
И думы блуждают в больной обступающей мгле:   
Кому тяжелее по родине стонущей плакать,
Где – там, на чужбине, иль здесь – на родимой земле?..
 
2.
Собратья мои, вы теперь вдалеке,
И трудно почувствовать руку в руке,
И каждая горечь отдельна.
Лишь русский язык остаётся пока,
Мы знаем, что сила его велика,
Но всё-таки не беспредельна.
 
Да, память упрямо связует ещё,
Но только вот прошлое жжёт горячо,
Тоскою ложится на лица.
Мы нынче уже – разделённый народ,
Мучителен этот нежданный исход,
Который всё длится и длится.
 
* * *
 
О, если бы жить в палестинах,
Но мы-то живём в пошехоньях,
В угодьях курино-утиных
И вовсе уж не в благовоньях.
У нас не икра и напиток
С Шампани, – картошка да водка,
И русского сленга избыток –
Для жизни подобной – находка.
Его применяют обильно,
Совсем как французский когда-то,
Горячее слово – всесильно,
И всё разъяснит, если надо.
Наш мир удивительно ясен,
А день упоительно чуден,
И век беззаботно прекрасен
И вряд ли кому-то подсуден.
Глядел бы влюблённо воочью
На то, как мы всех породнили,
Жаль, братцы родимые ночью
Опять мой подъезд осквернили.
 
Углич. Конец века
           
Похмельный Углич. Шесть утра.
Спасительного пива поиск.
Я по случайности вчера
Заполз на угличский поезд.
Он прибыл в княжескую Русь
Так рано, ну да что ж – сгодится,
Теперь я к дому доберусь,
Но прежде, надо возродиться.
И по сугробам в полутьме
Бреду, собрав остатки духа,
И пива, пива надо мне,
А пива нет – одна разруха.
Меня трясёт, как в оны дни,
Когда здесь головы рубили,
Гляжу на тусклые огни, –
Да, хорошо вчера мы пили!
Я этот город воспою,
Поскольку стал в него влюблённым,
Развеял он беду мою
Одним киоском вожделённым.
…Прости меня, Царевич*, что
Я о тебе в тот час не вспомню,
Но вот впоследствии зато
Пробел восторженно восполню.
Всё к сроку нужному взойдёт, –
Лишь увернуться не пытайся,
И смысл особый обретёт
И пиво то, и кровь страдальца.
 
---
*Убиенный в Угличе царевич Димитрий.
 
* * *
 
Всё женщины проворные у нас,
По сути, беззастенчиво украли:
И пьют уже не лимонад и квас,
В том уступая нам теперь едва ли.
Как ведьмочки, на лавочках дымят,
И брюки натянули так нахально,
И даже мат, родной мужицкий мат,
Освоили сполна и эпохально.
В машины впёрлись, точно для реклам,
С презрением таращатся из окон,
Зачем же мы создали этих «дам», –
Какой там локоток, игривый локон?..
Полуулыбки перешли в оскал,
А попади под каблучок – раздавят,
И скулы – очертанья диких скал,
И всюду нами правят, правят, правят…
В конторах, банках, кабаках ночных,
На вернисажах и корпоративах,
А на эстраде столько нынче их,
Представленных в мадоннах, звёздах, дивах?!.
Ужель опять им выпала пора,
Не зря они выносят нас из чрева.
Мне кажется порой – не из ребра
Адамова на свет явилась Ева, –
Совсем наоборот. Ну, как же быть
В подобной непотребной заварухе;
Колготки что ли с горечи купить
И, как тельняшку, разорвать на брюхе?!
 
* * *
 
Где же наши Цари-то-батюшки, –
Не дотянешься до высот?
Старики воздыхают, бабушки,
Да и весь наш честной народ.
То в Европе, а то в Америке,
То совсем уж не в тех местах.
Вот и бейся ты, хоть в истерике,
Хоть с молитвою на устах.
Но до властного, до могучего
Не добраться, не доползти, –
Попросить уж не то, чтоб лучшего, –
Беспросветное отвести.
Ведь такие мы все послушные,
Впрямь, верёвки вяжи из нас,
Благодушные, простодушные,
Лишь надежды бы нам сейчас.
Не пинки же да подзатыльники,
Ото всякой терпеть шпаны?
…Нет Царя, одни собутыльники,
Да чиновники, да насильники,
Да могильщики-молчуны.
 
* * *
 
Слабеют с каждым днём объятья, –
Как это ощутимо нам!..
Уходят не собратья – братья
По крови с водкой пополам.
Обычно – рядом с нами жили,
И в отдалении порой,
Невероятно дорожили
Своей словесною «игрой».
Наверно, в том спасенье было,
Да только жизнь – тяжёлый труд;
И воют ветры так уныло,
И всё сильнее ветры гнут.
А близко – и твоя расплата
За слишком бурные года;
И ухватился бы за брата,
Да только рядом – пустота.
 
* * *
 
Никому не желаю подобной беды,
От которой нигде не укроешься ты,
До каких же дойдёшь омерзительных драк,
Если внутренний мир твой, как внутренний враг.
Так бывает, когда заплутаешь во тьме,
Ни просвета в душе, ни ответа в уме.
Коли давит снаружи, не страшно ещё,
Страшно если внутри, как в аду, горячо
Или, наоборот, – мерзлота, мерзлота,
И пробиться почти невозможно туда.
Есть молитва, но трудно молить ни о чём,
Тьму вокруг ты ещё раздвигаешь плечом,
А внутри – этот хаос, неверие, мрак, –
Растолкать и развеять осознанно как?
Потому и бутыль, потому и надрыв,
Вроде, жив, но в каком измерении жив?
Боже правый, пойми, объясни и прости –
Невозможно бессилия ношу нести.
 
* * *
 
Последний грим на скулы нанесут,
В пристойном, только месте невесёлом,
Где всё равно – ты трагик или шут
В том новом состоянье невесомом.
 
Ну, а душе мазила ни к чему, –
Что скомкано в минутах этих стылых, 
То не претит, пожалуй, ничему,
И ничего переменить не в силах.
 
Был трезв иль пьян, озлоблен иль влюблён, –
Всё это явно, откровенно, зримо.
Последний грим… А впрочем, первый он,
Поскольку прожил ты свой век без грима.
 
* * *
 

В рюмке несколько граммов вина.

Михаил Анищенко

 
Не считая изъянами, ранами, –
Всё, что в мире недобром старо,
Мы не мерили жизнь эту граммами,
Если брали, то брали ведро.
 
Дело, в общем, обычное – горькое,
А до времени сладкое столь –
Наполнять наши ёмкости с горкою,
Усмиряя вселенскую боль.
 
Но, когда остаётся действительно
В рюмке несколько граммов вина,
Понимаешь, и вправду губительно, –
Что испил ты до самого дна.
 
И, наверно, случится неладное, –
Все исчерпаны «будь» и «держись»…
Жизнь уходит – но это ли главное,
Коль была настоящею жизнь?!
           
* * *
 
Осенние снега, я поотвык от вас,
В последние года нас берегла природа,
Но, видимо, настал для грустных мыслей час,
Для мыслей и для слов особенного рода.
 
Я вдоволь погулял на выпавшем веку,
Хватило б на троих и гомона, и звона.
Былое горячит, но голова в снегу,
И снег над головой – вне всякого закона.
 
Посланец высоты, и явь, и чудный сон,
От солнца до земли серебряные трубы…
Как освежает он, освобождает он
От серых, мёртвых слов измученные губы.