* * *
Гулял я луговым болотцем,
Травинку тонкую жуя.
Скрывала в ивах ветер с солнцем
Листвы немолчной толчея.
Кузнечик радостный резвился,
Таилась квакша под листом,
Стрекозий шёпот шелестился
И муравей бежал с шестом.
Перед ручьём, в охапке тени,
Виднелся мшистый бугорок.
Он был похож на наважденье,
Что в нём – я разглядеть не мог.
Очистив от упавших веток
Его крутой, лохматый лоб,
Я, как учёный к миру клеток,
Прильнул к нему, вглядеться чтоб.
Дрожала тень, мешали блики
Застрявших капель среди мха,
И раздражавшие «чирики»
Несли пернатые верха.
Но, терпеливый, как влюблённый
Перед прекраснейшей из дев,
Проник под мшистый слой учёный,
Бессилье глаз преодолев.
И что же там?
В холмах чудесных,
В ажурных арках, средь столпов,
В соцветьях радужно-небесных
Таился замок из цветов.
На башнях рдели междометья
Цветочных видов «ах» и «ох»,
Гуляли мушки, словно дети,
И эльфы оседлали блох;
У лестниц парочки стояли,
Пажи бежали к королю,
И горделиво выступали
Глашатаи из клана Лю;
Поэты, странные созданья,
Произнося созвучья в нос,
Считали цифры, как сказанья,
И восклицали, как вопрос;
Там – в колоннаде тлели дрёмы,
Там – плакал и дивился вздох;
А в стороне, как даль проёма,
Белел седой единорог...
В раздумье, тихо-незаметно,
Я отступил и сел под клён.
И снилось мне, что я – комета,
И что лечу пыльцой сквозь сон...
* * *
Синие ветры ласкают гранит,
И даль никуда не спешит.
В зрачке янтаря поник
Атропиновый блик.
В ладонях листвы обожжённой лежит,
Разбив витражи, миражи и ожив,
Сентябрьский ветер, как бриз,
Каприз.
Ветер танцует на кончиках губ.
Испуганный мальчик как глуп.
Вставит оттенок в законченных холст
Утренний сизый оконный мороз
И вынесет нам
Одиночество сна.
Но это лишь сон, фигура ума.
Идёт на работу, толпится Москва.
Над нею дома
Перевёрнутого колдовства.
Никто не заметит осколочный лист,
Играющий в ветер, но, падая вниз,
Как слепок, обмок,
Он ложится у ног.
А ветер играет на кончиках нот,
Там, в высоке, самолёт.
В солнечной жиле, как нитку игла,
Даль его сизо с собой позвала,
Выглядя нам
Одичалостью сна.
* * *
что мне о жизни –
ни шаткой, ни валкой –
в общем, не крытой
ни шапкой, ни палкой,
ни через пень, ни через колоду,
камушком плоским, скорее, чрез воду;
в общем, скользящей туда, куда проще
всем и скользится – туда, куда...
в общем,
что рассказать мне о жизни бесцветной
тем, что взимают пустою и бледной
пастью глазастой, приемлющей глоткой;
что мне года, вам, Харону и лодке,
что мне, какой вам пароль отказать,
чтобы сквозь Лету меня не пускать...
чем ваши стылые рты накормить?
звёздной водою и звёздной мукой?
выстлать оболами донную нить,
чтобы по ней возвратиться домой?
что мне? какой чепухою пернатой
ссыпать из сонной подушки на них?
снег вам на головы! льдами горбатыми
сгрудятся пусть и застынут на миг!
скороговорками дней и молитвами
мыслей, мне чудится, заговорить
можно их, можно их, латами, плитами
залито-графить, зала-тать, зава-рить.
злым языком заколдованным плевелы
туго сплести – и под тяжести льда.
вон вам! сезам, затворись навсегда!
нет вас – и не было, не было, не было!
* * *
Никогда не бывает возврата,
Вещи в прошлое обращены,
Всё вокруг, в чём проснёшься ты завтра, –
Это пепел, вчерашние сны.
Потревожь обгоревшие нити,
Обмакни тень в пустые следы –
Это были слепые наитья
Жарких опытов и молодых.
Свет сквозь шторы играл в перекрестья.
Проецируясь на потолок,
Из души поднимались созвездья
И вплетались в небесный поток.
А потом пела музыка тайны,
Ты шагал по кувшинкам из нот,
Мир качался, большой и случайный,
И, казалось, в бессмертье берёт.
Берега улыбались согласьем,
В сердце вспыхивал фаустов миг:
О, замри, ты, конечно, прекрасен,
Хоть и лжёт твой кастальский язык.
Эти вещи, дрожащие в пепле,
Этих рук не расправленный взмах –
Вы, как статуи, в прошлом ослепли,
Но стряхни их опавшие петли
И ожогом остави на снах.
* * *
Он любил «даду» и Дерриду,
вечерами в угасающем саду
наблюдал на яблочном плоду
белых лунных капель череду.
Лёжа над прозрачным родником,
подбородок чуя кулаком,
уловлял медлительным зрачком,
как по водной глади босиком
пробегает неизвестный насеком.
Нет, ему казалось: сонный плен,
обратив движение времен,
как кузнечик стороны колен –
вспять, утяжеляет каждый член,
И теперь он есть огромная гора,
обтекают её море и ветра,
а дыхание ритмичного нутра
есть зевок вулканьего вчера.
Его мысли есть магнитные поля,
увлекающие компас корабля,
за петлёю сложится петля,
гравитация и вечный крик «земля!»
Вот гора уходит под песок,
ночью в роднике чернит зрачок,
как улыбки, разбегаются круги,
у осоки – тайный след ноги.
Сибиль щиплет звёзды на воде,
лунный никель серебрит везде...
* * *
предвесенний февраль
тает зеленью трав подо льдом.
«где-твой-дом», –
каплет капля с трудом.
с четверга, плавя лёд,
солнце скользко плывёт,
рассекая холстинную даль.
вот и пятница, как в кожуре
апельсинный запрятанный круг.
«я твой друг», –
с амальгамы глядит пара рук
и всё то, что вместилось between:
пара глаз, и улыбчивый сплин,
и оставшийся «я» в январе.
* * *
Поездить поездом по миру.
В спортивной сумке на плече –
Путеводитель по Памиру,
А на футболке – фото Че.
В ушах «затычки» с рок-н-роллом.
Солнцезащитные очки.
На джинсах смотрятся приколом
Репьёв индийских ярлычки.
А был ли завтрак? Был ли ужин?
В кармане гамбургер завял.
Когда с мечтой своею дружен,
Еда – не лучший идеал.
В Бомбее – завершенье суши.
Омыть в Индийском «адидас».
Давленье глушит, как беруши,
И даль, как сон, пленяет глаз.
На берегу, листая волны,
Прибой мгновений книгу чтит,
И ветер, босикомый, солный,
Как спящий Будда, вдоль лежит.
Уходит вечер, как корабль –
В дремучий кругосветный рейд,
Дорогой солнечных парабол
Сквозь плески световых морей.
В трюмо заката гаснет алый,
И в трюм подводный сходит свет.
Развеет веер побежалый
Смешинки радужных монет.
Колыбельная
Сколько бестолковых звуков
И деталей суеты.
Ночь придёт из закоулков
Лабиринта темноты.
И как флейта заиграет
Свечка лунная, рябя,
Как дитя, запеленает
В отражения тебя.
Словно гамельнский захожий,
Звёздный стан раскинув нот,
Млечный Путь, звуча, проложит,
И тебя с собой возьмёт.
Умыкнёт в ладье беспечной
Вместе с нимбом, вместе с сном
В мир, где плещет бесконечный
Океан жемчужным дном.
* * *
Живёшь ли ты на самом деле,
И кто в твоём ночует теле,
Когда твой мозг играет в прятки
В аду на лестничной площадке.
Плывёшь обычно, как работник,
С утра по пятницу трудясь,
А вдруг ты – просто беспилотник,
Хозяин твой – бесплотный скотник,
И сквозь тебя он держит связь.
В тебе любовь, и страсть, и вера
Препоны дней упрямо рвать.
Но как струной эфирной нерва
Тобою может он играть.
Твои дела — побочный трепет
Движений скул его тугих.
А он берёт, как ты, таких
И миллионами их лепит.
* * *
Август – опять, как узор на воде:
Легкопрозрачен: везде и нигде.
В имени? в воздухе? в парусе шёлка
Тучки небесной – без тени, без толка?
В свете, откосо погладившем взгляд?
В птице, летящей во сне наугад?
В жёлтой пыли от вечерних небес?
В тонкой тревоге волос и желез?
Мимопрохожий задумался нежно –
Август ему обещает надежду;
Взгляды собак, словно в сладкой глазури;
Школьник вакантный гуляет и курит;
Дворник сметает зародыши яблок;
Старые девы – головы на бок;
На перекрестке у светофора
Воздух воздвиг пирамидную гору.
Там, где восток от сиреневых джунглей
Катит рассвета скалистые угли
И побережья японского вымя,
Начался август – как время, как имя.
Пишется август, как лавр страстотерпкий,
Скулами ветра цепляет за ветки,
Брешет луною собачьей и канет
В память, как камень кометы в канаве.
Я поцелую монету – и в воду:
Август – декабрь дикарского года.
* * *
«Год заканчивается с видом на ледник.
Айсберг режет атмосферу и ползёт.
Скоро мой закончится дневник, –
Пишет путешественник, – и всё».
«Скоро все запасы отойдут.
Где на полюсе надежды накопить?
Вот перо закончилось...» – и тут
Пишет он в уме, как в ткани – нить:
«Мой корабь затерло среди льдов.
Ты, читатель, смог бы рассудить:
В одиночестве, как в космосе, – следов
Не оставить, не восстановить.
Ты, читатель, мог бы пожалеть,
Что на воздухе не застывает слов.
Только пар способен улететь,
А не мысль, торчащая средь льдов.
Только флаг под трепетом дрожит.
Звезды смаргивают время в виде дуг.
В компасе безвыходно лежит
Бывший вектор, а теперь недуг.
Если вспомнишь, о читатель, – пилигрим
Был бы рад твоим внимательным глазам...»
В книге мыслей всё бело былым,
Да кому об этом рассказать?
* * *
Золотой единорог,
ты придёшь ко мне на чай.
Испеку тебе пирог
и песчаный каравай.
И посыплю во дворе
серебром рябин листву,
чтобы в лунном серебре
видел ты, где я живу.
От твоих копыт, как дым,
свет пылит ночной росой,
твоя шерсть огнём слепым
мотыльков зовет с собой.
В твоей гриве звон цикад
стелет шёпот каждый раз,
как луна бросает взгляд
на фарфор жемчужных глаз.
Ты придёшь, когда вдали
ночь улыбкою луны
отправляет корабли
по седой гряде волны.
* * *
Я мог бы родиться улиткой
И ползать спокойно по мёртвой петле,
И жить без фантазии зыбкой,
И прятаться в трещины в чёрной земле.
Я мог бы родиться с улыбкой
В кругу неразлучной семьи в выходной.
Но я – беспокойная рыбка
В аквариуме за прозрачной стеной.
Мне снятся цветные ракеты,
Горящие в небе Шанхая,
И шторм трапезундский, и где-то
В моря уходящие сваи.
Мне снятся покатые плечи
Богов вавилонских и плитки
Прохладных чужих помещений,
И что будто я – беспокойная рыбка,
Закрытая внутрь ощущений.
Мы мягкие губы помады,
Мы белые искры акаций,
Мы атомы полураспада,
Но мы несвободны распасться.
Мы рыбы голодные плечи
округло-песчаной вселенной
мечтательной внутренней речи
воздушные вздохи и плены.
Ябрь
Здравствуй, ябрь! Ярко брязгает струй
Каплевидной зари располосканный полоз.
Ты – ледян, окропив профиль утр на ветру.
«Дли, – печалю, – тепло бабьелетнего малость.
Дли вдали те ли пелены летни
Да облатки, как облак, оставленный тлен,
Полегли в плен да лень дней июльские плетни…
«Это сплетни!»
– А вдруг это были колей?
Доколи до кола да теши голь балясин.
Коли ябрь, так всё? можно морозь мрачить?»
Вот сентябрь опять… ясен пень, он прекрасен,
Он присел в нашем сне, как на пень – ангел сна.
© Сергей Катуков, 2002 – 2016 .
© 45-я параллель, 2016.