Сергей Ивкин

Сергей Ивкин

Четвёртое измерение № 20 (188) от 11 июля 2011 года

Если на космос больше надежды нет

  

Зависть
 
1.
Не нарезай надо мной круги,
женщина с пястями пустельги,
сердце моё улыбается каждому знаку.
Не существует преград на небесной тропе,
мой звукоряд не под силу прощёлкать тебе –
это такое библейское имя: Инаков.
 
Белые области нелюбви…
Лишь человеческий неликвид
их переходит в малиновых мокроступах.
Чем набивают здесь люди карманы пальто?
Выйдя обратно, кладут на свободный лоток
и на трофеи диверсий таращатся тупо.
 
Дева Обида – тебя называл Ярополк, –
что же опять я уткнулся в твой голый пупок,
что мне до чьей-то высокой развесистой клюквы?
Не занавешивай завистью мой окоём:
я отгадал иллюзорное царство твоё –
все 33 превращённые в олово буквы.
 
2.
Ангелы снова напутали: в этот сквер
в здание с эркерами зачем-то
я попросил поселить меня. Глядя вверх,
начал придумывать интерьер,
белые скатерти и каркадэ с печеньем.
 
Вот мне тогда приблазнились вязь оград,
окна на улицу, громкие звуки (джаза).
Нет, всё в порядке, всё правильно, очень рад,
что не по лисьим чаяньям виноград.
Просто забавно, как выпали эти фразы.
 
Здесь я сидел на лавочке, пил своё
тёплое пиво, рассматривал в приближенье
это окно на третьем (сейчас твоё),
думал о том, что без щебета воробьёв
слова не вставишь, не сделаешь предложенья.
 
Провинция
 
1.
Птицеликий, даже между нами…
Просто счастлив тем, что я живу.
 
В моё сердце встроенный динамик
надрывает вечный Азнавур.
 
Через полувыжженный рассудок
тянутся глухие поезда…
 
Просто помню, что я – не отсюда
и по смерти съеду – не сюда.
 
2.
Внутренний Решетов – истинный мой фольклор.
То, что запомнил сызмальства, как держать,
где выходил до рассвета в поганый двор,
после заката прикидывал клюв разжать.
 
С юга на север по облаку след саней.
Чёрное небо горит на моих плечах.
Та, кто прижалась всем телом к моей спине,
та и осталась зегзицей меня встречать.
 
3.
Тута своя мифология, басни, сны…
Вот и развешаны шторы моих миров.
Те, что сознанию (вроде бы) не страшны –
те недостойны слов.
 
Ну, под изнанку потянешься подсмотреть,
что за рыбёшка забьётся в твоей горсти.
Вместо такого знакомого слова «смерть»
сам не припомню кому написал «Прости».
 
4.
Самым последним властителем был Колчак.
Вот он (на карте) контур Пустых земель.
Где по старинке из бересты колчан.
Вместо перины – под изголовье ель.
 
Русская речь – непонятная никому –
ищет болото, мечтая его воспеть.
Я просыпаюсь и долго смотрю во тьму.
Через дорогу протезом скрипит медведь.
 
5.
Так я родился
пламенем на камнях.
В каждую выемку добрый бензин разлит.
Горные ветры, питающие меня, –
не подлежащий ревизии реквизит.
 
Над темнотой партера парящий птах
хвойный бомонд озираю, что твой лорнет.
Пусть этот мир остаётся на трёх китах,
если на космос больше надежды нет.
 
Апсны (Страна души)
 

            В аду прекрасные селенья…

                        Константин Вагинов

 
По коридору света – в руке топор.
Положите на веки мне монитор.
Здравствуйте, что ли, церберы трёхголовы.
На переправе кони: запчасть – запчасть…
Здесь немота начинается, прокричась.
Прямо, как дети малые, честно слово.
 
Документацию можно не подымать –
пёхом в Тавду из Лейпцига шли тома:
каждый откроет, спросит, поставит крестик.
Вот моя комната: кресло-камин-трюмо.
Нужно купить косметики на ремонт.
Сколько ты лет сюда не заглядывал, вестник?
 
Я в эти нарды пляжные не игрок:
аппликатура разная между ног –
мне недостаточно тела, чтоб стать счастливым.
Справа Аркадия, слева – шумит Шумер.
Волны медуз подсовывают в размер.
Молча иду вдоль пены, дыша отливом.
 
Любовь
                                   

 Т.К.

 
Вот дерево. 109 раз. И дым.
Вот облако. Вода. Вода. Вода.
На самом деле не было беды.
У нас её не будет никогда.
 
Вот наши двери. Сорваны с петель.
Вот эхом отдаётся каждый шаг.
Мы сочиняем воздух. И теперь
еженедельно учимся дышать.
 
* * *
                        

Андрею Сальникову

 
Стекающая сверху нагота.
Резиновое зеркало испуга.
Тот самый выход за пределы круга.
Тот самый выдох за пределы рта. 
 
* * *
                             

 Григорию Тарасову

 
Зашкалило количество богов.
Апостол Павел? Да, апостол Пётр…
Мы едем прочь от этих берегов
под крики йеху и под игого
светил эзотерического слёта.
 
Кто отразился в сточных водах? Над
Уралом нагибается цунами:
Ньярлатотеп, Йюггот, Шуб-Ниггурат,
Алдонес, Тале выстроились в ряд
над вялыми прохладными умами.
 
Нас захлестнёт избыточность любви.
Попробуем сегодня против правил.
Куда ж нам плыть? Не важно, брат. Плыви.
Не все на свете храмы на крови.
Апостол Пётр? Да, апостол Павел.
 
Другой жёлтый ангел
 
Открываю глаза: ни шатров, ни тебе огней.
Зырят двое патрульных сверху: «Давай, вали».
 
Мне вчера обещали море на тридцать дней.
Все, понятно, в доску (считай) свои.
Хохотала Маша – бубенчики на башке:
«Оберон, танцуй для нас, Оберон!»
Мы трясли достоинствами в кружке,
и на нас смотрели со всех сторон.
 
Из трясин Йюггота разумный гриб,
а не жёлтый ангел сошёл сюда.
Для чего мне нужен весь этот трип,
для чего всё делается, когда
я стою один на пустом шоссе
со своим убожеством визави…
 
Отдалённый голос прошелестел:
«Для любви, мой маленький, для любви».
 
Имена
 

            В библиотеку имени меня…

                                    Роман Тягунов

 
Мы всем деревьям дали имена.
Шурша листвою в сумерках с работы,
мы говорили с каждым: «Вот те на!
а мы и не узнали сразу кто ты».
 
Не Дантовская выставка искусств,
а души выходили из тумана.
Взъерошенный весёлый тощий куст
мы окрестили именем Романа.
Ему махали: «Здравствуй, Тягунов»
(его кора была почти горячей
и дольше всех зелёное руно
на нём держалось на углу со Стачек).
 
Там были и Блаженный, и Парнок,
обэриуты между гаражами,
горел на Бродском золотой венок,
К.Р. и Блок друг другу руки жали.
Глазков стоял, невзрачен и сутул
(секретный часовой Поэтограда),
и Решетов ладони протянул
над детским садом.
 
Клён Мандельштам пёр сквозь кирпич стены,
Ахматова глядела на витрину…
Но не было рябин и бузины,
чтобы одну из них назвать Марина.
 
Немые собеседники в снегу,
и не осталось никаких эмоций.
 
Но вот уже два года не могу
идти пешком к метро по Краснофлотцев.