Мой солдат
Мой боец, мой солдат, я теряю тебя,
Будто армию, будто победу над злом.
Если ангелы спят, когда демоны спят,
Я тобой прикрываю себя, как крылом.
Я тобой прикрывался, ты этим – жила,
Это был твой суровый солдатский паёк.
Моя армия больше не стоит крыла,
О ней грустные песни сирена поёт.
Твоего офицера знобит, мой солдат,
И победа над злом далека, за рекой.
Я поднялся на борт, и – уносит вода
Твоего офицера домой, на покой.
Четвёртая космическая
Ты отрываешься от притяжения
Воспоминаний, фиордов и тропиков,
От глубины своего отражения…
Это позволит тебе аэробика
Сверхсветовых челноков галактических.
Ты отрываешься от тяготения
Волн, Эвереста, пустынь субтропических,
От чистоты своего сновидения…
В этом поможет тебе акробатика
Вечности сверхзвуковой, её паника…
Ты уплываешь в какую-то Аттику,
Айсберг, расколотый страхом Титаника…
В самой сознания обсерватории,
Ты умираешь во мне, покаяние,
Недослучившаяся история,
Недородившееся предание.
В пьяных утопиях, их акваториях,
Ты забываешь, моё ожидание,
Недопридуманную историю,
Недорассказанное предание.
Красная книга
(1)
Медленный зверь возвращается в ад,
Поенный пеплом, корнями и снегом.
Что ему нынче конвой или нега,
Ведом ему только вектор «назад».
Медленный зверь возвращается в круг,
Сломленный сонмом чужих приключений,
Сквозь можжевеловый саван мигрени,
Сквозь мимикрию к ней прежних подруг.
Каждый и каждая зверя – оставь.
Сам – мимикрия огня и дыханий,
С нимбом из чьих-то сухих подсознаний,
Медленный зверь возвращается в явь.
Мимо миров, безразличных к сынам,
Согнанных в тучу движеньем обмана,
Брошенный будущим и постоянным,
Медленный зверь возвращается к нам.
(2)
Меченый зверь всех распятых мрачней:
Рыжие кони и бледные кони,
Адские твари – на каждой иконе,
Но за спиною того, кто на ней.
Средь задохнувшихся солнц-недотрог
Меченый зверь облетает, как роза,
И осыпается выжженной прозой,
Будто бы сказочный единорог.
Всё ему – меридиан, параллель,
Одновременно – экватор и полюс,
То ли над бездной ползти, то ли в поле,
То ли октябрь встречать, то ль апрель…
Меченый зверь компостирует дни,
Но – одиноки и утлы дороги
Их, ибо все они – единороги,
Хоть и зовутся конями они.
(3)
Загнанный зверь слепотой осаждён,
Держит в котомке – гербарий агоний,
И – уступает безликой погоне
Место под Вегой, всем Млечным Путём.
Сонмом пустот облицован вокзал
Судеб, куда не свернёшь – задремотье.
Всем – и душой, и рассудком, и плотью –
Загнанный зверь попадает впросак.
Кто его знает, зачем он таков –
То ли по-своему жизнь прожигает,
То ли всеядные яды ласкают
Мойр по ту сторону мёртвых веков.
Хоть и не теплятся в жухлой траве
В кладезях пепла, в нордических трюмах
Тихие, тихие белые шумы,
Всё ещё слышит их загнанный зверь.
(4)
Раненый зверь – суть – обратный отсчёт.
Язвами взят он в кольцо и помечен.
Он истекает туманом картечи,
Воском и ртутью, и – кровью ещё.
Пусть Млечный Путь смотрит зверю в глаза!
Веге во ртутную лужу пора лечь.
Всё, что осталось от мира – паралич
Огненных нот в саблезубых лесах.
Раненый зверь знал свой собственный срок.
И оберег, и тотем его – нежность.
Но среди тех, кто плетёт безутешность,
Он ничего для тебя не сберёг.
Словно обрыв, на котором не спят,
Словно успенье, которым не дышат,
Раненый зверь – и всё ниже, и выше.
Он – и себя не сберёг для тебя.
Поход
Под вечер гадают в глубоком окне наважденья,
И воск, и кофейная гуща, и карты – мухлюют.
Дрожа, у обрыва над тьмой мир стоит на коленях.
Дрожа, бездна бездну – смешит, бездна бездну – целует.
Сквозь райские птицы туманностей, их гоголь-моголь,
Проходишь навылет, и кротки пугливые совы.
Ты маленький леший миров, и осенняя тога
Твоя извивается пламенем лун бирюзовых.
Смотри: заземлившиеся, угловатые люди
Не слышат твой пульс, не пульсируют вместе с тобою,
И капсулы тел их обтянуты войлоком буден,
Они герметичны, у них – нет пути к водопою.
Они не заметят тебя, пока ты – несомненно –
Туда не вернешься, блистающей, юной, беспечной.
Но Здесь – твоё место, и ты, домовёнок Вселенной, –
Ты знаешь теперь: твоим пульсом пульсирует вечность.
… Промозглой Вселенной кофейная гуща угрюма.
Линяя, шуршит под ногой насыпь звёзд-привидений.
Внезапно бессмертные люди в текучих костюмах,
Тебя увлекают – в свой каменный век, в свои сени.
И ты так прекрасно нелепа среди всех осколков
Их душ, облачённых в периоды полураспада.
Они от тебя отвернутся так скоро, как только
Постигнут, насколько ты лучше их всех, вместе взятых.
* * *
И с каждым днём мы – всё родней,
Но с каждой ночью – всё интимней.
Изнежен сонный оклик ливня.
Отзывчив ржавый путь теней.
Но то, что слышишь ты в их гимнах,
Я слышу только в тишине,
И все, что очевидно мне –
Тебе неведомо и дивно.
Ты приложила ухо к морю,
Ты слышишь рёв священной страсти
И снов, фальшивых априори.
А я прислушиваюсь к зорям,
В упор – к беременному счастью,
Носящему зародыш горя.
Целибат
Ты знаешь, как страшно в заброшенном доме?
В гостинице стынет твоя не-судьба.
Я, может, нашёл бы в отеле твой номер
Но лишь – не тебя. У богинь – целибат.
Смотри, не смеши меня, ибо – расплачусь.
Судьба собирает разлуками дань.
А мы от неё расставания прячем
В больших сундуках из крепчайшего льда.
Мы сами туда не заглянем – боимся.
Судьба собирает налоги – людьми.
Наверное, мы ни на что не годимся
Во взрослой Вселенной, и будем детьми.
Нам Бог подарить два кольца обручальных
Хотел, но – тебя и Ему не понять.
Мне кажется, что ты потому так печальна,
Что так невпопад разлюбила меня.
Я жил и служил тебе верным портретом,
Упавшие звёзды в карман собирал.
И ты почему-то считала, что это
Я делаю лишь для себя. До утра
На снеге отзывчивом я акварелью
Ноктюрны твои рисовал. Научусь,
И стану расписывать алым метель я –
Посланья любви своему палачу.
А призракам – не привыкать к долголетью.
Спроси меня, сколько в кармане тех звёзд, –
На первое и на второе. На третье –
Любовь у других одиноких урвём.
От нас не избавятся эти аллеи,
Серебряных призраков в их тишине.
Мне кажется, ты и сама сожалеешь,
Что ты равнодушна отныне ко мне.
Псалом
Мы, скормлены печали,
Которой поят нищих,
Давным-давно узнали,
Что мы друг друга ищем…
Об этом нам сказали
Закаты и метели,
Прохожие, соседи
С пчелиными глазами,
И омуты проталин,
И мятные капели…
Но мы друг другу в этом
Должны сознаться сами.
* * *
… в Коктебеле
В нашем доме, где море нас без толку ищет,
Где друг в друга влюбляются ветхие вещи,
Размножаются все вещества и предметы –
Слишком лёгкое солнце горит пепелищем,
И над ним, и под ним – волны блещут и плещут,
И лучи покрываются красного цвета
То ль мурашками, то ли веснушками, или
Негативом воздушным окажется память…
Где нас не было тысячу лет или больше,
Где мы не были вовсе, а может, не жили
Никогда – в этом доме всё создано нами,
И пока мы отсутствовать в доме продолжим,
Это синее, многоугольное море
Нас продолжит искать, натыкаясь на стулья,
И до белых листов зачитает все книги,
И в надежде, что мы не отринем историй
Человечьих, не бросим планетного улья,
Будут верить, что все невесомые блики
Старомодного солнца – навечно, навечно,
Что сюда мы вернёмся когда-нибудь, двое,
И поселимся здесь, средь почивших прибоев,
Исхудавших лучей и вещей скоротечных,
Где нас любит, увы, только лишь неживое,
И поэтому только – мертвы мы с тобою.
«Милосердие Всвышнего»
Курсив стального горизонта –
Как пасть пантеры саблезубой –
Анестезирован зарёй.
Мои – повсюду в небе – зонды,
Но вот опять (и правда, глупо!) –
Мы одинокими умрём.
В снотворной тьме уснуло сердце.
В дремучих шахтах небосклона
Уже отмучалась мигрень.
Её сменяет пульс инерций –
Сердцебиенье Вавилона –
И первобытная сирень.
И если мы ещё не слитны,
И мне неведом твой румянец,
И если Бог нам не помог,
Таким святым и беззащитным,
То Он – дурак и самозванец,
И нам не нужен этот «Бог».
* * *
О, этот воздух – всеобъемлющ, словно Каин,
И каждый раз, когда к бездонной красоте,
К диковинной и самой редкой из гостей,
Хочу дотронуться, узнать, она – какая,
И руку к ней тяну, мне руку – отсекают.
И я не понимаю, я – не понимаю,
Кто это делает, к чему, за что – опять! –
И – воздух взорванный в руке опять сжимаю,
И – сыпется весь мир, и время – мчится вспять,
К весне, не важно – к марту ли, к апрелю, к маю…
А красота – эндемик в мире браконьеров –
Ныряет – тут же! – в омуты, как в отчий дом,
В свои сусальные чахоточные сферы,
И на неё глядит уже с открытым ртом,
Весь – онемевший, как на шлюху, на гетеру,
Как на юродивую, тот, кто жил лишь – ею,
Кто жил лишь верой, что когда-нибудь потом,
Вновь узрит он – Её, святую ворожею,
Шаманку снов и явей, и – огнём ведом –
Её коснется он, и – не дадут по шее…
И я – не понимаю, что в таком убогом
Миру ещё теперь я должен сделать, чтоб
Снискать приязнь у палачей моих, у Бога,
И право заслужить – когда-нибудь потом! –
К прозрачной красоте дотронуться, потрогать,
И если через много – в спячке проведённых
Порожних лет наступит новая весна… –
Чтоб руки не рубили мне, когда дотронусь
Я к нежной гостье, к ней, божественной, бездонной,
Которую я видел, но – не смог познать.
Окоём слепоты
Опаздывающий на казнь
Незамедлительно и точно,
Дантес мой, друг – палач – соблазн! –
Ты улыбнулась внеурочно!
Нас кто-то смехом запугал,
И жернова подводных зодчих
Спилили корни томных скал,
Где заплетали косы ночи.
Монетой с тысячью сторон,
Упавшей в прорубь паранойи,
Не оплатить счастливый сон,
Который нас пытал весною.
И в глазомере слепоты
Нам не простить такую осень,
Где есть – отдельно – я и ты,
Где нас в карманах Завтра носит.
Друг другу нечем угодить,
Ведь дебри дней – из парафина.
И очень хочется простить,
Но понимаем, что – невинны.
© Сергей Главацкий, 2005–2010.
© 45-я параллель, 2010.