* * *
Я бросил камень в пруд
и всплеск услышал слабый.
И разошлись круги
по омуту сему.
Я возмутил тона
и возбудил силлабы,
таимые везде,
присущие всему.
Возрадовался дух.
И возроптало тело.
Нашла коса стиха
на камень маеты.
Смеркались небеса.
И рифмы то и дело
слетали с языка,
как с дерева листы.
И на больной груди
легко скрестил я руки
и думу укротил
о тайном рубеже,
где вымысел себя
осуществляет в звуке
и явь, как никогда,
размывчива уже.
Мне слишком недосуг
обманываться снова.
Всё проще и мудрей!
Достаточно свести
восторг и суету,
обыденность и слово –
и будет чем дышать,
и будет что нести.
Провинциальный этюд
Плачевен лес, идущий на дрова.
Темна юдоль, бредущая на убыль
и память обратившая в слова,
сухие увлажняющие губы.
Упрямо зиждет морок затяжной
и звук и образ краденного блага
в поспешной жизни, за моей спиной,
на самом дне разверстого оврага.
Еще на след нарвёшься сгоряча,
исполненный заветного свеченья,
но срок непререкаем, и ключа
не провернуть в замке предназначенья.
Лицом к лицу сегодня и вчера
сошлись во мне двусмысленно и внове.
И груз греха – как бремя топора,
который ждет раскаянья и крови.
Преданье возвращается, глядит
округлыми от ужаса глазами:
кто перед ним – экстерн или бандит?
и что чинится – казнь или экзамен?
Затюканный, как мальчик для битья,
я не истец надуманному браку
сознания, а с ним и бытия,
затеявших безвыходную драку.
Мне ближе ход и холод облаков
и бег теней по всхолмиям и долам.
Каков завет – и промысел таков.
Сколь краток век – столь катехизис долог.
Лукавит мир. И мнится, что навзрыд
пространство голосит. Хотя на деле –
всё бегло и беззвучно: ни копыт,
ни колеса, ни прочей канители.
На происки блаженного жулья,
на дерзкую эгиду святотатца
бодрей взирай, Провинция моя,
и не прохлопай случай поквитаться.
Пусть твой удел до сердца обнажён
и мга дрожит, как сирая осина, –
долг, безусловно, красен платежом,
и все же брань с трудом произносима.
На каждый знак оплошности твоей
ужо лихой найдется толкователь.
Ты только зла не помни и кровей
не разбавляй ни в мире, ни в кровати.
Казне не трафь и локтя не кусай,
поскольку мне доподлинно едино –
Аша иль Пласт, Касли или Куса*
благословят застенчивого сына.
Там корни древа грубы и темны.
Их тайна тяжела и неподкупна.
Над ними – кроны, кроющие сны,
и сонмы звёзд, мерцающие купно.
Под блеклым небом, жизни на краю
и ставленник, и отпрыск, коль угодно,
я внемлю боль, Провинция, твою,
излитую из чаши первородной.
Ведь вся твоя отзывчивая ночь
светла, как неизбывная дорога.
И если ты умеешь быть без Бога,
то без тебя – дышать ему невмочь.
---
*Аша, Пласт, Касли, Куса – города Челябинской области
Логос
В начале было слово...
В нём была жизнь,
и жизнь была свет человеков.
Иоанн, 1,1,4.
Недаром поведано книгой былого
за тяжкой печатью синайской плиты,
как огненным знаком забрезжило слово
в младенческом небе земной нищеты.
Оно так нежданно и так наудачу
взошло от проклятия на волоске
навстречу вселенскому детскому плачу,
мужскому угрюмству и женской тоске.
И я не ушёл от пожизненной платы,
от светлого гнева и судной скамьи.
И были пожитки мои небогаты.
И были невзрачны одежды мои.
Качнулось тумана седое светило,
холодные капли упали со лба,
когда через муку себя утвердила
и жертвенный путь указала судьба.
Измаянный чувством, отравленный речью,
вовсю изнемог я в безумном кругу –
то душу от боли храню человечью,
то в заросли раненным зверем бегу.
В нас – воля и голос небесного лада
и блажи людской родовые черты.
И что оно смертному – казнь иль услада –
сошествие слова в предел немоты?
Где грань нетерпения плоти и духа
в угоду ловчилам и к чести растяп?
И новое утро доносит до слуха,
как Логос ликует и кости хрустят.
Ночь
Был март погромней декабрей.
Качалась ночь-галера.
Плясали бельма фонарей
ограбленного сквера.
Кренилась явь, во тьму гребя,
и бесновалась проседь...
Хотелось шалую тебя
вдруг разлюбить и бросить.
Хотелось вымолить у мглы
покойный мир созвездий...
но в прах освистаны углы
в твоём пустом подъезде!
И обескровлена стена
под выгнутой спиною,
и ты, бесстыдна и пьяна,
наедине со мною...
Ты зла. Глаза твои темны.
Знать, показался я им
на первом месяце весны
последним негодяем...
* * *
Ничто беды не предвещало.
Ночами пели соловьи.
И небо истово прощало
мне прегрешения мои.
Струились ветреные воды.
В закат бежала колея.
Ничто в деяниях природы
не омрачало бытия.
Светло распахивались дали.
Привычно складывался стих.
И тщетно мёртвые взывали
к блаженной памяти живых.
И у венков мемориала
кружился свадебный кортеж,
и вечность роли не играла
и не тревожила допрежь.
И явь не прочила примера,
как от означенных щедрот
алкала мысль, кровила вера
и шла душа на эшафот.
* * *
Нет, не сникнуть твоим невесёлым глазам.
Я их тусклому блеску слезы не отдам.
Я найду вас, глаза, где б ни прятались вы,
я ворвусь к тебе яростью мокрой листвы.
Налечу, взбудоражу, росой наслежу!
Я прижму тебя к сердцу, как рану к ножу.
Я налью тебя жизнью, как болью, – кричи!
Вновь за окнами – ливни, весна и грачи,
вновь за окнами – мир, говорлив и весом,
вновь за окнами – радуги колесо.
Встань же! Стены твои и темны, и глухи.
Хватит прясть тишину и седеть под стихи.
Протяни ко мне руки и дверь распахни...
Солнца плуг золотой пашет синие дни,
и отвалами в небе стоят облака,
пряно веет земля, властно плещет река.
Так разбей же унылую копоть стекла!
Чуешь – соком, как кровью, земля истекла.
Слышишь, душу твою я тяну, как бурлак,
чтоб под чёрною пылью не умерла?
Весна
Стонут сваи, рвутся снасти –
уж недолго до беды!
Шлюзы душ откройте настежь
для такой большой воды!
Пусть омоет вал певучий
чувства, мысли и слова,
чтоб от жизни, как от кручи,
закружилась голова,
чтоб царила буйно, живо
волн неистовая власть,
чтоб, как паводок, по жилам
кровь мятежная рвалась.
И, гремя по перекатам,
бил и рядом, и вдали
страстно, празднично и свято
гулкий колокол земли.
Сыну
В недужные эти года
прошу не суда, но участья...
Мой мальчик, прости навсегда
отца, не обретшего счастья!
Мир весел, силён и велик...
Зачем ему дума худая,
что плачет мне в душу кулик
и выпь, как ребёнок, рыдает;
что песне печальной вослед
я сердце разбил по ухабам,
коль места под звёздами нет
задумчивым, певчим и слабым?
На них и поныне ножи
куются в закутах России...
Мой мальчик, мужайся на жизнь,
которую я не осилил!
Отчаяние
Я думал,
что познал наверняка,
как нянчить мысль,
как фразу вить искусно,
как девственную глыбу языка
гранить в произведение искусства.
Я верил в озарение извне,
мол, красотой одаривать пора мне,
и, не подозревая о мазне,
упрямо крыл холстиною подрамник.
Но краски жухли,
был напев не тот,
восторги время тратило и крало,
и выкидышем
в свалке нечистот
поэма,
не родившись,
умирала...
Поэзия!
Не милуя штиблет,
идя к тебе
так долго и непросто,
я опоздал
на целых десять лет,
чудной тридцатилетний переросток...
Так не взыщи
за смутную версту,
души не мучай,
ворот расстегни ей...
Благословляю
ненависть к листу
с рифмованной пустой неврастенией!
Задохшийся в стенаниях своих,
наивный враль,
убогий подголосок –
я по-собачьи вынюхаю стих,
начертанный заносчиво и косо.
Я подползу к отвергнутой строке,
скуля и подвывая от бессилья...
Будь проклят дар мой!
Глухо.
На замке
слезливая кустарная красильня.
Теперь я трезв.
И, кланяясь судьбе, –
шальная блажь и выдумка на кой нам! –
я возвращаюсь к самому себе
безжалостно,
открыто
и спокойно...
* * *
Упреждаю печаль и тревогу,
уповаю на свет и зарю
и, взывая к безмолвному богу,
я себе всякий раз говорю:
– Не горюй! Просто крестная сила
до того как упала роса,
одеянья свои износила
и устала творить чудеса.
Положись на земное причастье,
на земные труды положись,
и раскинь свои карты на счастье,
коротая лукавую жизнь.
Прощальное
Полно плакать, печальные черти!
Просто жизнь уронила вожжу.
В долгожданные сумерки смерти
я, как в зыбкие воды, вхожу.
Кости целы и жилы не слабы,
дух покоен и совесть чиста.
В общем, всё уготовано, дабы
набрести на святые места.
Слава богу, окончена драка
неприкаянных зла и добра.
И в преддверии скорого мрака
мне ему причаститься пора.
И в предчувствии вечного мира,
утверждаясь на ниве сырой,
обрела моя строгая лира
ей от века назначенный строй.
И напрасно без смысла и толку
нарекать это бренной судьбой...
Я уйду, как всегда, втихомолку,
затворив белый день за собой.
© Сергей Борисов, 1989–2013.
© 45-я параллель, 2013.