* * *
дождь падает клочьями,
брызгами,
как слюна
бегущего пса.
получилось так, что любые
в последнее время
мною
придуманные письмена
начинались словами:
«прощайте, мои дорогие».
ночь лежит на руке
увесиста и мягка,
напоминая о свежевскопанном чернозёме,
темнота продавливается через пальцы сжатого кулака.
люди, живущие в ожидании поезда, на перроне,
ещё не знакомы с истиной: поезда –
выдумка долгих зим да сырого ветра.
как ребёнок, впервые узнавший
про «никогда»,
я стою, зажмурившись.
опасаясь поверить в это.
за моею спиною дождь шевелит леса,
станционный дядька
греет руки на кружке с чаем.
«что уж теперь...» – говорит.
«теперь – говорит – ты сам»…
господи, бог мой,
я так по тебе скучаю.
* * *
я побежал.
дорога шла на юг.
я знал вперёд все лежины вокруг,
трущобы, волчьи ямы, перепутья.
как приближенье зверя со спины,
я чуял их,
и ветви бузины,
и ветви ясеня, и липовые прутья
хрустели, гнулись, били по глазам.
орешник прел,
срывалась стрекоза,
слепя зрачок мой целлофанным взмахом
незримых крыльев.
по сырой тропе
я шёл, бежал на юг,
и злой репей,
треща, с меня сцарапывал рубаху.
дворовый шут, жидёнок, пионер,
повешенный на собственном ремне
в мужской уборной,
в физкультурном зале,
я побежал....
созвездие Гуся
смотрело вслед мне, холодно грустя,
и ветер пел,
по миру разнося
золу
сожжённых мной
домов собраний.
* * *
прошло сто лет.
полковнику никто...
так что же скажешь о простом майоре?
похожее на старое пальто,
забытое гостями в коридоре,
висит недвижно небо за окном –
в размытых складках, трачeнах, прорехах.
и тянет прелой горечью ореха.
и сам майор
не помнит ни о ком.
приходит вечер.
женщина права.
всё исчезает вдруг,
как скорый поезд
на переезде:
прошлые слова,
потом тоска по ним,
потом способность
почувствовать тоску.
беги, лови
рассеянные по ветру фигурки.
майор ведёт.
майор играет в жмурки.
хватает воздух в поисках любви.
и лета ждёт.
и узкою рукой,
такой обратной званию – военный,
он по окну катает мякиш хлебный –
солоноватый, слипшийся, ржаной.
* * *
и дом в горах.
и озеро в горах.
дом в середине озера.
и стынет
туман у берега.
тумана позади
светлеет лес.
прозрачен и правдив.
у берега,
в горах,
посередине
весны,
где тонкий, леденцовый наст,
в себя вобравший выраженье глаз
всех тех, кто прожил жизнь из любопытства,
подламывает талая вода,
текущая неведомо куда.
вдыхать её,
и пить
и не напиться.
всё минет, кроме правды.
по весне
вдруг понимаешь, что стихи честней,
чем человек их некогда писавший.
недвижен лес.
и озеро, и дом.
и лёд на озере.
и небо подо льдом.
и стаи птиц на фоне голубом,
как капли высыхающей гуаши.
* * *
вокзальный буфет,
где щербатый пол
тоскливо и тяжело пропах
варёной капустой,
сырой крупой,
тамбурной случкою впопыхах,
закрывают в полночь.
гремит замок.
скуластая женщина
из ведра
тянет серую мешковину.
– куда, милок?
и я говорю:
туда...
и киваю на окна,
где ночь и муть,
и Урал, и Евус,
где по кaмням
да по тропам хвойным
держать мне путь
вернее ему – меня.
и курлычет голубь,
и бьёт в стекло,
и женщина мажет воду
и говорит:
– слышь, нерусский,
прими своё барахло.
и вообще замри.
* * *
покачнулась на ветке.
щёлкнула.
сорвалась.
затрепетала крыльями торопливо.
из ладони в ладонь
я ссыпаю горячий кварц.
ветер ерошит его.
ветер дует с залива.
если к морю лицом,
где косяки сирен
пенную, тихую песню свою канючат, –
слева земля.
её называют «плен».
справа тоже земля.
её называют «случай».
а внизу города,
про которые я писал.
пределы Дана,
отдыхающие от зноя.
словно спящая женщина
с морскими блёстками в волосах.
легко укрытая
тонкою простынёю.
* * *
«вот и ушёл наш муж» – говорит она.
витамины что ли,
в смысле любовь – весна...
и смотрит в глаза мне
и голову наклоняет.
а я шучу:
– а как же, шучу, ремонт?
и потом говорю:
– хорошо ещё не на фронт.
«кто ж его знает» –
говорит она. –
«кто ж его знает».
надо бы что-нибудь доброе,
да никак.
порожняк, он, выходит, и в Африке порожняк.
ветер, болтающий
о чём-то своём с листвою.
вот теперь понятно, что значит:
«время не пустишь вспять».
вот теперь понятно.
а что я могу сказать?
да и столько поэтов вокруг,
что слова ничего не стоят.
но ты, говорю, не тушуйся,
смотри в окно.
лучше ранним утром.
вроде ещё темно,
но свет уже намечается.
он уже на подходе.
это единственный час,
в котором великий мир
доступен глазам
без цветастых и шумных ширм.
так высок
и так
недосягаемо благороден…
* * *
скол слюдяной
в глазах басурманина –
бес.
злость в глазах,
искра, нелюбовь-печаль.
рука его – кость,
суха, словно летний лес,
как сосновый лес,
узловата рука, горяча.
он смотрит на юг.
всегда и везде на юг.
он живёт здесь тысячу лет,
десять тысяч лет.
он выучил местные песни,
когда поют
их,
то он,
тянет поющим вслед.
поцелуй его – пагубь,
ягода воронец.
не иди к нему сероглазая –
не спастись.
он глядит на юг,
надеется, ждёт чудес,
ищет по небу белых,
нездешних птиц.
но время забыло о тех,
кто живёт в плену.
бросило им:
мол, выскочу на часок,
перекурю.
и пропало.
и высохшую траву
он гладит так,
будто
это морской песок.
* * *
гудит пчела.
оборванный платан
заигрывает с собственною тенью.
пчела летит
вслед своему гуденью
от розовых
к оранжевым кустам.
пойду.
размякшим, липким
городам
прощальный взгляд,
как сумку на перроне,
оставив.
слово «никогда» – синоним
всем остальным известным мне словам.
по шелестящим, высохшим пескам,
без цели, с неукрытой головою,
вдоль ветра летнего,
вдоль утреннего моря
пойду.
я так умело расплескал
смешную жизнь,
что, выронив из рук,
вернее, отшвырнув в сердцах лопату,
могильщик мой,
вспотевший и сопатый,
угрюмо пробурчит:
– напрасный труд.
* * *
рябь на воде.
волны идут рысцой
к тёплому берегу.
неторопливый ветер
на открытых плечах
лёгкую сушит соль.
женщины побережья смеются.
приходит вечер,
внезапный так, что невольно
шепнёшь: «за что?»
закроешь глаза,
станешь искать причины.
как слепой будешь тыркаться
между пляжных нелепых зонтов,
наступать на чужие вещи,
спрашивать: что случилось?
каждый раз, когда я
пробую написать
для тебя письмо,
глаза цепенеют от страха
очутиться с собою наедине.
тетрадь
путается в паутине
не значащих ничего каракуль,
и тогда я спускаюсь к морю.
прохладный шум
не даёт мне услышать
звуки собственной речи.
бормотанье о том, что я ещё напишу...
женщины побережья смеются.
приходит вечер.
* * *
о чём бы писали поэты, не будь зеркал,
комнат покинутых,
утренних коридоров?
окна гостиницы открываются в облака.
внизу, в зелёных кустах, копошится город.
говорливый, тесный, высокий.
стекло и сталь.
тем неожиданней среди башен увидеть дворик
англиканской миссии.
в окружении тёплых пальм,
в душной тени – церквушка.
за нею море.
порт.
китаянки.
кукольные глаза
какой-то династии,
давно потерявшей возраст.
чужие мужчины их держат несмело за
детские бёдра.
к лицу прилипает воздух.
жара,
колышется море,
огни.
потом
пары заходят в бар.
садятся за стол у двери.
мужчины пьют и смеются,
пытаясь не вспомнить дом.
и ждут,
чтобы всё это кончилось поскорее.
* * *
и вот с тех пор
не проходило дня
чтоб утром,
глядя из окна,
меня
не забывала ты.
и получаться
с годами это
стало лучше.
труд,
терпение
всегда своё возьмут.
и вот с тех пор
не проходило часа,
чтоб я, ключом царапая замок
почтовой дверцы,
не искал листок,
записку, букву, чёрточку,
и лишний
раз убеждаясь:
«почтальон в беде»,
не уходил придумывать себе
тебя и всё
описанное выше.
садясь за стол у жёлтого окна,
я ждал, когда слепая пелена
задрапирует стены
и всего лишь
на несколько минут позволит мне
увидеть утро, женщину в окне
и обратиться к зеркалу:
«а помнишь?»
минуты прожиты.
в лицо плеснув водой,
я выхожу во двор.
наперебой
чудные птицы, выражая радость,
чирикают насмешливый мотив,
увидев, как валюсь я,
зацепив
лежащий у порога
пыльный август.
* * *
а в озёрном городе Удайпуре
пологий берег птицами исцарапан.
как застывшие капли цветной глазури,
блестят их зрачки.
ломкие птичьи лапы,
в совершенстве зная грамоту междуречья,
выдирают в глине
загадочные фигуры,
каких-то не здешних, пляшущих человечков.
точки, чёрточки...
в городе Удайпуре
начинается вечер.
темнеют дома,
дороги
затягиваются сумерками,
смешанными с песком, и
ветер вздыхает.
из ветра выходят боги –
лупоглазые куклы
с повадками насекомых.
солнце теряется
в неуспевших подсохнуть лужах.
голос мой становится тих и тонок.
и отсутствие ночью эха наводит ужас,
как всерьёз размышляющий о грехе
ребёнок.
* * *
там был октябрь.
и посветлевший лес
шуршал дождём,
как фантиками дети.
и поезда в Челябинск-43-й,
а может в Златоуст-136-ть
стучали глуховато.
номера
тех городов,
среди дубов и сосен
затерянных,
не вспомнить.
дождь и осень...
и снова дождь,
и мокрая кора.
мы шли на станцию.
я торопливо врал,
настойчиво протискивая руку,
и изредка прислушиваясь к стуку
составов уходящих за Урал,
в какой-нибудь мистический и злой,
таёжный оттиск Нижнего Тагила.
мы целовались так непроходимо,
так тесно
и дождливо...
так светло
на полустанке клочковатый кот,
мальчишка с беломориной за ухом...
поджав под бок имущество своё,
на лавке спит, полуоткрывши рот,
совсем ещё не старая старуха
в цветном платке.
октябрь.
небытиё.