Семён Гудзенко

Семён Гудзенко

Все стихи Семёна Гудзенко

* * *

 

Мы не от старости умрём, –

от старых ран умрём.

Так разливай по кружкам ром,

трофейный рыжий ром!

 

В нём горечь, хмель и аромат

заморской стороны.

Его принёс сюда солдат,

вернувшийся с войны.

 

Он видел столько городов,

Старинных городов.

Он рассказать о них готов.

И даже спеть готов.

 

Так почему же он молчит?

Четвёртый час молчит.

То пальцем по столу стучит,

то сапогом стучит.

 

А у него желанье есть.

Оно понятно вам?

Он хочет знать, что было здесь,

когда мы были там...

 

1946

 

После войны

 

Над нами тысячи стрижат,

как оголтелые, визжат.

 

Как угорелые, стремглав

весь день бросаются стрижи

в заброшенные блиндажи,

в зелёную прохладу трав.

 

Они купаются в росе,

они росой опьянены.

По Кишинёвскому шоссе

мы возвращаемся с войны.

 

Вокруг трава до самых плеч,

такая, что нельзя не лечь.

Вода в ручьях на всём пути –

пригубишь и не отойти.

 

И по заказу старшины

то солнцепёк, то ветерок.

Мы – из Европы. Мы с войны

идём с победой на восток.

...Как сорок первый год далёк!

 

1945, Бессарабия

 

 

* * *

 

Прожили двадцать лет.

Но за год войны

мы видели кровь

и видели смерть –

просто,

как видят сны.

 

Я всё это в памяти сберегу:

и первую смерть на войне,

и первую ночь,

когда на снегу

мы спали спина к спине.

 

Я сына

верно дружить научу, –

и пусть

не придётся ему воевать,

он будет с другом

плечо к плечу,

как мы,

по земле шагать.

 

Он будет знать:

последний сухарь

делится на двоих.

...Московская осень,

смоленский январь.

Нет многих уже в живых.

 

Ветром походов,

ветром весны

снова апрель налился.

Стали на время

большой войны

мужественней сердца,

 

руки крепче,

весомей слова.

И многое стало ясней.

...А ты

по-прежнему не права –

я всё-таки стал нежней.

 

Май 1942

 

Сапёр

 

Всю ночь по ледяному насту,

по чёрным полыньям реки

шли за сапёром коренастым

обозы,

танки

и полки.

 

Их вёл на запад

по просекам

простой, спокойный человек.

Прищурившись, смотрел на снег

и мины находил под снегом.

 

Он шёл всю ночь.

Вставал из лога

рассвет в пороховом дыму.

Настанет мир.

На всех дорогах

поставят памятник ему.

 

1942

 


Поэтическая викторина

Товарищи

 

Бойцы из отряда Баженова прошли по тылам 120 км, неся раненого.

 

Можно вспомнить сейчас,

отдышавшись и успокоясь.

Не орут на дорогах немецкие патрули.

По лесам непролазным

и в озёрах студёных по пояс

мы товарища раненого несли.

 

Он был ранен в бою,

на изрытом снарядами тракте...

Мы несли его ночью,

дневали в лесу.

Он лежал на траве,

не просил: «Пристрелите.

Оставьте».

Он был твёрдо уверен —

друзья донесут.

 

Стиснув зубы до боли,

бинтовали кровавые раны.

Как забыть этот путь!

Он был так безысходно далёк.

Голодали упрямо,

но каждый в глубоких карманах

для него

почерневший сахар берёг.

 

Мы по рекам прошли,

по нехоженым топким болотам.

Мы пробились к своим

и спасли драгоценную жизнь.

Это в битвах рождённый,

пропитанный кровью и

потом,

самый истинный,

самый русский

гуманизм.

 

1942

 

Эпилог

 

Я прошёл не очень много

и не очень мало:

от привала до привала,

от границы до границы,

от криницы до криницы,

от села и до села.

И была моя дорога

и трудна и весела.

 

Что скрывать:

бывало грустно

и тревожно одному.

В древней крепости у Хуста,

в низких тучах, как в дыму,

 

я решил: пора домой,

пошатался по дорогам;

я решил: окончен мой

путь по каменным отрогам.

 

Но меня окликнул вдруг

фольклорист из МГУ:

– Поломалась бричка, друг!

Помоги!

– Что ж, помогу...

 

Колесо, разбрызгав дёготь,

в пыль свалилось па шоссе.

Я бы мог его не трогать,

и поймут меня не все:

 

я забыл о дальнем доме,

позабыл обратный путь.

Бричка в цокоте и громе

понесла под облака.

Мы лежали на соломе,

захмелевшие чуть-чуть.

Кони встали на подъёме,

как меха раздув бока.

 

И клубился пар горячий,

будто горн у них внутри.

Только утро звёзды спрячет

и почистит медь зари,

 

фольклорист очки снимает,

умывается росой.

Всё на свете понимает

фольклорист из МГУ –

хворост с грохотом ломает,

ходит по лесу босой

и записывает песни

на некошеном лугу.

 

Песни те, что записали

на некошеной траве,

грянут в лекционном зале

в шумном городе Москве.

 

Встанут, небо подпирая,

из-за песенной строки

люди сказочного края –

пахари и горняки.

 

...Мы прощаемся.

И снова

мне, выходит, по пути

с агрономом в плащ-палатке.

– Не могли бы подвезти?

 

И по сёлам Верховины

мы кочуем до утра.

А потом на переезде

приглашают шофера:

 

– Едем с нами на бумажный

комбинат!

– Едем лучше на солотвинскую соль!

– Ты ведь не был в заповедниках

Карпат!

– Пригласить тебя к дорожникам

позволь!

 

И опять по Закарпатью

я скитаюсь до утра.

...Мы прощаемся.

И снова

мне, выходит, в путь пора.

 

Нет конца моей дороге

и не ждёт меня порог!

Видно, снова в эпилоге

Начинается пролог.

 

1946–1947

 

* * *

 

Я пришел в шинели жёстко-серой,
выданной к победному концу,
юный, получивший полной мерой
всё, что полагается бойцу.
Для меня весна постлала травы,
опушила зеленью сады,
но опять из-за военной травмы
побывал я на краю беды.
Сон мой был то беспробудно жуток,
то был чутче гаснущей свечи,
жизнь мою спасали много суток
в белом, как десантники, врачи.
На Большую землю выносили
сквозь больницы глушь и белизну,
словно по завьюженной России,
первою зимою, в ту войну.
Смерть, как и тогда, стояла рядом,
стыл вокруг пустынный, чёрствый снег,
кто-то тихо бредил Сталинградом,
звал бойцов, просился на ночлег.
Все мои соседи по палате,
в белоснежных, девственных бинтах,
были и в десанте, и в блокаде,
и в других неласковых местах.
Мы врага такого одолели –

никому б его не одолеть,
на войне ни разу не болели,
а теперь случилось заболеть...

 

1952, последнее стихотворение