тайна имени ТАИАХ

«Человеческий закон требует, чтобы в одном теле жил один человек».

Из письма М. Волошина М. Сабашниковой

(13 июля 1905 года)

 

Максимилиан ВолошинБолее ста лет прошло с тех пор, как великий русский поэт Максимилиан Волошин приобрёл в Берлине и перевёз в Коктебель копию великолепной скульптуры, выставленной в Каирском музее и поразившей его удивительным сходством с лицом его возлюбленной Маргариты Сабашниковой*. Найденная при раскопках Карнакского храма, статуя не сопровождалась какими-либо надписями, что давало повод египтологам в разное время давать ей различные имена. Предполагали, что это царица Тийя, затем богиня Мут, современная наука видит в ней царицу Мутнеджмет. Сам же Волошин назвал её царицей Таиах.

Я пересмотрел изрядное количество авторитетных источников самых маститых авторов в поисках значения этого слова, но ничего вразумительного в них не нашёл, кроме надуманной и ставшей хрестоматийной интерпретации имени Тийя (или Тэйя). Но я не мог поверить, чтобы Максимилиан Александрович, бесконечно бережно и свято относившийся к звукописи своих стихов, мог настолько варварски исказить имя древнеегипетской царственной особы. И почему, собственно говоря, в конце тогда ставить букву «Х»? Можно было бы и «Р», и «Н», и вообще любую другую согласную букву русского алфавита. Стоит учесть, что он был тогда молод, влюблён, а в таком состоянии очень хочется выглядеть в глазах своей избранницы загадочным и оригинальным. Вполне вероятно, именно тогда и зародилась в нём тяга к мистификациям.

В ноябре 2006 года во время экскурсии по Каирскому музею я попросил экскурсовода показать, где находится скульптура Таиах. Он долго не мог понять, что я от него хочу. Выяснилось, что никакой царицы с этим именем среди древнеегипетских венценосных династий не было. Слова «таиах» нет ни в арабском, ни в одном другом языке планеты. Тем не менее Максимилиан Александрович воспел её в восхитительных стихах, ей посвящали стихи другие поэты, бывавшие у него в мастерской, но вопрос о происхождении этого слова до сих пор был открытым и спорным.

Существует мнение, что Волошин не знал арабского языка. Но было бы удивительно, если бы гениальный поэт, чьё призвание – работа со словом, общаясь с организаторами выставки, не узнал произношение и значение основных терминов на новом языке.

Максимилиан Александрович был непревзойдённым мистификатором. Зная эту черту его характера, я решил поиграть с этим словом, поменять местами буквы и слоги. Прочитал его в обратном порядке. Получилось – «хаиат». И вдруг – прозрение. «Хайят» в переводе с арабского означает «жизнь»! Ведь вся жизнь мастера была тогда сосредоточена в Маргарите. Когда он впервые увидел скульптуру, будучи поражён её необыкновенной красотой и сходством с любимой, прикоснулся к ней губами, и ему показалось, что она живая. Мгновенно прояснилось, почему он назвал её «тайной тайн Египта». Древнеегипетская «Книга Мёртвых», доступная лишь посвящённым, – это книга о жизни, победившей смерть. Да и сама жизнь до сих пор – величайшая, никому не подвластная тайна. Термин «хайят» означает «жизнь» на всех тюркских языках, включая татарский, на чеченском и даже на иврите: «лехаим».

Стало понятно, почему она у него «царевна солнца». Жизнь на планете Земля – это «дочь», порождение солнечной энергии. В данном контексте обретают более глубокий смысл все остальные упоминания Таиах в лирике поэта. В той же строфе:

 

Отнесу я сказку людям

О царевне Таиах.

 

Строго по Пушкину: «Сказка ложь, да в ней намёк!» Мол, я тут с именем древнеегипетской «инфанты» слегка нафантазировал, но и недвусмысленно указал, что она – СКАЗКА, т.е. ложь – ПРОТИВОПОЛОЖНАЯ ПРАВДЕ! Намёк более чем прозрачный.

Ещё одно подтверждение этой версии – рисунок Волошина под скульптурой. На нём изображён древнеегипетский корабль и под ним – не логично подразумевающиеся иероглифы, а псевдоарабская надпись, которую изучали востоковеды и не нашли в ней никакого смысла и значения. Это самая настоящая волошинская мистификация в стиле Черубины де Габриак, чья фамилия тоже может являться косвенным ключом к разгадке: последние четыре буквы, прочитанные в обратном порядке, дают «Каир». Тайной же это осталось, скорее всего, потому что он не мог причинить боль супруге, Марии Степановне, в случае, если бы она узнала, КАКОЕ имя он дал скульптурному портрету своей первой жены. Это был его глубоко интимный и личный секрет, который он никому не мог бы раскрыть просто по этическим соображениям.

Всплывший из глубин тысячелетий талисман помог Волошину выжить в «ревущем пламени и дыме» гражданской войны. Дом поэта – единственная постройка на набережной Коктебеля, уцелевшая во время Великой Отечественной. Его сохранила прекрасная Таиах – Хайят, вечная, неистребимая ЖИЗНЬ.

Мастер ушёл, так и не раскрыв одну из своих самых сокровенных тайн. Спустя 100 лет в далёком Египте она открылась для меня и для всех влюблённых в творчество Максимилиана и в ту изумительную скульптуру, которую он нарёк столь загадочным именем.

 

Борис Григорьев

 

 

______________

 

*О поразительном сходстве этой скульптуры с лицом первой жены поэта Маргариты Сабашниковой, которая, кстати, была ученицей Ильи Репина и последовательницей антропософа Рудольфа Штейнера, писали многие исследователи творчества Максимилиана Волошина. Стоит особо отметить, что художница оставила потомкам портреты многих мастеров культуры и Серебряного века, и времён, последовавших за «окаянными днями»...

Впрочем, в публикуемой нами статье речь идёт не о биографиях Поэта и его Музы – здесь совсем иной парадоксальный поворот достаточно известной темы. А об удивительной судьбе Маргариты Васильевны вы можете прочитать в эссе Ирины Репиной – «Беатриче Серебряного века».

 

 

 

 

 

Максимилиан Волошин

 

* * *

 

Маргарите Васильевне Сабашниковой

 

Я ждал страданья столько лет

Всей цельностью несознанного счастья.

И боль пришла, как тихий синий свет,

И обвилась вкруг сердца, как запястье.

 

Желанный луч с собой принес

Такие жгучие, мучительные ласки.

Сквозь влажную лучистость слез

По миру разлились невиданные краски.

 

И сердце стало из стекла,

И в нем так тонко пела рана:

«О, боль, когда бы ни пришла,

Всегда приходит слишком рано».

 

1903

 

Таиах

 

Тихо, грустно и безгневно

Ты взглянула. Надо ль слов?

Час настал. Прощай, царевна!

Я устал от лунных снов.

 

Ты живешь в подводной сини

Предрассветной глубины,

Вкруг тебя в твоей пустыне

Расцветают вечно сны.

 

Много дней с тобою рядом

Я глядел в твое стекло.

Много грез под нашим взглядом

Расцвело и отцвело.

 

Все, во что мы в жизни верим,

Претворялось в твой кристалл.

Душен стал мне узкий терем,

Сны увяли, я устал...

 

Я устал от лунной сказки,

Я устал не видеть дня.

Мне нужны земные ласки,

Пламя алого огня.

 

Я иду к разгулам будней,

К шумам буйных площадей,

К ярким полымям полудней,

К пестроте живых людей...

 

Не царевич я! Прохожий

На него, я был иной...

Ты ведь знала: я – Прохожий,

Близкий всем, всему чужой.

 

Тот, кто раз сошел с вершины,

С ледяных престолов гор,

Тот из облачной долины

Не вернется на простор.

 

Мы друг друга не забудем.

И, целуя дольний прах,

Отнесу я сказку людям

О царевне Таиах.

 

Май 1905, Париж

 

Corona Astralis*

 

1

 

В мирах любви неверные кометы,

Сквозь горних сфер мерцающий стожар –

Клубы огня, мятущийся пожар,

Вселенских бурь блуждающие светы

 

Мы вдаль несем... Пусть темные планеты

В нас видят меч грозящих миру кар, –

Мы правим путь свой к солнцу, как Икар,

Плащом ветров и пламенем одеты.

 

Но, странные, его коснувшись, прочь

Стремим свой бег: от солнца снова в ночь –

Вдаль, по путям парабол безвозвратных...

 

Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит

В багровой тьме закатов незакатных...

Закрыт нам путь проверенных орбит!

 

2

 

Закрыт нам путь проверенных орбит,

Нарушен лад молитвенного строя...

Земным богам земные храмы строя,

Нас жрец земли земле не причастит.

 

Безумьем снов скитальный дух повит.

Как пчелы мы, отставшие от роя!..

Мы беглецы, и сзади наша Троя,

И зарево наш парус багрянит.

 

Дыханьем бурь таинственно влекомы,

По свиткам троп, по росстаням дорог

Стремимся мы. Суров наш путь и строг.

 

И пусть кругом грохочут глухо громы,

Пусть веет вихрь сомнений и обид, –

Явь наших снов земля не истребит!

 

3

 

Явь наших снов земля не истребит:

В парче лучей истают тихо зори,

Журчанье утр сольется в дневном хоре,

Ущербный серп истлеет и сгорит,

 

Седая рябь в алмазы раздробит

Снопы лучей, рассыпанные в море,

Но тех ночей, разверстых на Фаворе,

Блеск близких солнц в душе не победит.

 

Нас не слепят полдневные экстазы

Земных пустынь, ни жидкие топазы,

Ни токи смол, ни золото лучей.

 

Мы шелком лун, как ризами, одеты,

Нам ведом день немеркнущих ночей, –

Полночных солнц к себе нас манят светы.

 

4

 

Полночных солнц к себе нас манят светы...

В колодцах труб пытливый тонет взгляд.

Алмазный бег вселенные стремят:

Системы звезд, туманности, планеты,

 

От Альфы Пса до Веги и от Беты

Медведицы до трепетных Плеяд –

Они простор небесный бороздят,

Творя во тьме свершенья и обеты.

 

О пыль миров! О рой священных пчел!

Я исследил, измерил, взвесил, счел,

Дал имена, составил карты, сметы...

 

Но ужас звезд от знанья не потух.

Мы помним все: наш древний, темный дух,

Ах, не крещен в глубоких водах Леты!

 

5

 

Ах, не крещен в глубоких водах Леты

Наш звездный дух забвением ночей!

Он не испил от Орковых ключей,

Он не принес подземные обеты.

 

Не замкнут круг. Заклятья недопеты...

Когда для всех сапфирами лучей

Сияет день, журчит в полях ручей, –

Для нас во мгле слепые бродят светы,

 

Шуршит тростник, мерцает тьма болот,

Напрасный ветр свивает и несет

Осенний рой теней Персефонеи,

 

Печальный взор вперяет в ночь Пелид...

Но он еще тоскливей и грустнее,

Наш горький дух... И память нас томит.

 

6

 

Наш горький дух... (И память нас томит...)

Наш горький дух пророс из тьмы, как травы,

В нем навий яд, могильные отравы.

В нем время спит, как в недрах пирамид.

 

Но ни порфир, ни мрамор, ни гранит

Не создадут незыблемой оправы

Для роковой, пролитой в вечность лавы,

Что в нас свой ток невидимо струит.

 

Гробницы солнц! Миров погибших урна!

И труп Луны и мертвый лик Сатурна –

Запомнит мозг и сердце затаит:

 

В крушеньях звезд рождалась жизнь и крепла,

Но дух устал от свеянного пепла, –

В нас тлеет боль внежизненных обид!

 

7

 

В нас тлеет боль внежизненных обид,

Томит печаль и глухо точит пламя,

И всех скорбей развернутое знамя

В ветрах тоски уныло шелестит.

 

Но пусть огонь и жалит и язвит

Певучий дух, задушенный телами, –

Лаокоон, опутанный узлами

Горючих змей, напрягся... и молчит.

 

И никогда – ни счастье этой боли,

Ни гордость уз, ни радости неволи,

Ни наш экстаз безвыходной тюрьмы

 

Не отдадим за все забвенья Леты!

Грааль скорбей несем по миру мы –

Изгнанники, скитальцы и поэты!

 

8

 

Изгнанники, скитальцы и поэты –

Кто жаждал быть, но стать ничем не смог...

У птиц – гнездо, у зверя – темный лог,

А посох – нам и нищенства заветы.

 

Долг не свершен, не сдержаны обеты,

Не пройден путь, и жребий нас обрек

Мечтам всех троп, сомненьям всех дорог...

Расплескан мед, и песни не допеты.

 

О, в срывах воль найти, познать себя

И, горький стыд смиренно возлюбя,

Припасть к земле, искать в пустыне воду,

 

К чужим шатрам идти просить свой хлеб,

Подобным стать бродячему рапсоду –

Тому, кто зряч, но светом дня ослеп.

 

9

 

Тому, кто зряч, но светом дня ослеп, –

Смысл голосов, звук слов, событий звенья,

И запах тел, и шорохи растенья –

Весь тайный строй сплетений, швов и скреп

 

Раскрыт во тьме. Податель света – Феб

Дает слепцам глубинные прозренья.

Скрыт в яслях бог. Пещера заточенья

Превращена в Рождественский Вертеп.

 

Праматерь ночь, лелея в темном чреве

Скупым Отцом ей возвращенный плод,

Свои дары избраннику несет –

 

Тому, кто в тьму был Солнцем ввергнут в гневе,

Кто стал слепым игралищем судеб,

Тому, кто жив и брошен в темный склеп.

 

10

 

Тому, кто жив и брошен в темный склеп,

Видны края расписанной гробницы:

И Солнца челн, богов подземных лица,

И строй земли: в полях маис и хлеб,

 

Быки идут, жнет серп, бьет колос цеп,

В реке плоты, спит зверь, вьют гнезда птицы, –

Так видит он из складок плащаницы

И смену дней, и ход людских судеб.

 

Без радости, без слез, без сожаленья

Следить людей напрасные волненья,

Без темных дум, без мысли "почему?",

 

Вне бытия, вне воли, вне желанья,

Вкусив покой, неведомый тому,

Кому земля – священный край изгнанья.

 

11

 

Кому земля – священный край изгнанья,

Того простор полей не веселит,

Но каждый шаг, но каждый миг таит

Иных миров в себе напоминанья.

 

В душе встают неясные мерцанья,

Как будто он на камнях древних плит

Хотел прочесть священный алфавит

И позабыл понятий начертанья.

 

И бродит он в пыли земных дорог –

Отступник жрец, себя забывший бог,

Следя в вещах знакомые узоры.

 

Он тот, кому погибель не дана,

Кто, встретив смерть, в смущенье клонит взоры,

Кто видит сны и помнит имена.

 

12

 

Кто видит сны и помнит имена,

Кто слышит трав прерывистые речи,

Кому ясны идущих дней предтечи,

Кому поет влюбленная волна;

 

Тот, чья душа землей убелена,

Кто бремя дум, как плащ, принял за плечи,

Кто возжигал мистические свечи,

Кого влекла Изиды пелена.

 

Кто не пошел искать земной услады

Ни в плясках жриц, ни в оргиях менад,

Кто в чашу нег не выжал виноград,

 

Кто, как Орфей, нарушив все преграды,

Все ж не извел родную тень со дна, –

Тому в любви не радость встреч дана.

 

13

 

Тому в любви не радость встреч дана,

Кто в страсти ждал не сладкого забвенья,

Кто в ласках тел не видел утоленья,

Кто не испил смертельного вина.

 

Страшится он принять на рамена

Ярмо надежд и тяжкий груз свершенья,

Не хочет уз и рвет живые звенья,

Которыми связует нас Луна.

 

Своей тоски – навеки одинокой,

Как зыбь морей пустынной и широкой, –

Он не отдаст. Кто оцет жаждал – тот

 

И в самый миг последнего страданья

Не мирный путь блаженства изберет,

А темные восторги расставанья.

 

14

 

А темные восторги расставанья,

А пепел грез и боль свиданий – нам.

Нам не ступать по синим лунным льнам,

Нам не хранить стыдливого молчанья.

 

Мы шепчем всем ненужные признанья,

От милых рук бежим к обманным снам,

Не видим лиц и верим именам,

Томясь в путях напрасного скитанья.

 

Со всех сторон из мглы глядят на нас

Зрачки чужих, всегда враждебных глаз.

Ни светом звезд, ни солнцем не согреты,

 

Стремим свой путь в пространствах вечной тьмы,

В себе несем свое изгнанье мы –

В мирах любви неверные кометы!

 

15

 

В мирах любви, неверные кометы,

Закрыт нам путь проверенных орбит!

Явь наших снов земля не истребит, –

Полночных солнц к себе нас манят светы.

 

Ах, не крещен в глубоких водах Леты

Наш горький дух, и память нас томит.

В нас тлеет боль внежизненных обид –

Изгнанники, скитальцы и поэты!

 

Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,

Тому, кто жив и брошен в темный склеп,

Кому земля – священный край изгнанья,

 

Кто видит сны и помнит имена, –

Тому в любви не радость встреч дана,

А темные восторги расставанья!

­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­_____________

*Звездный венок (лат.)

 

Август 1909, Коктебель

 

Иллюстрации:

портрет МВ работы Бориса Кустодиева, 1924;

фотографии Максимилиана Волошина

и Маргариты Сабашниковой разных лет;

портреты МС работы Татьяны Литвиновой, 2008;

Таиах – Гизехский музей (Каир) и в интерьере Дома Волошина (Коктебель);

портреты Константина Бальмонта и Леонида Леонова

работы Маргариты Сабашниковой;

профили поэта – на бумаге и в… Крыму.