Саша
Петров

* * *

Ангел сказал мне,

когда стало всё белым-белым:

Ещё не наступила

торжественная минута…

А я не хотел

возвращаться обратно,

Но всё почернело,

и я почувствовал запах.

Меня обрекли:

снова выплюнули, как при рождении,

В океан таких же, как я –

инфузорий-плевков…

Но мы называем себя

не задумываясь, зато гордо:

Разумное человечество

* * *

Гирлянды в небе.

Их свет пылает вам словами:

уж лучше б вы меня не знали,

зачем вам боль?

Страницы выцвели.

Но роль своей судьбы

сыграть придётся до конца…

Сценарий прост:

делить

на ноль

нельзя

* * *

Крепость.

Мой мир в ожидании

завтрашнего прихода

одинокого странника

в безликой маске,

толкователя кредо,

я его стражник.

Крепость пала.

Мы тет-а-тет,

странник и стражник,

на руинах сути

молчаливо беседуем.

Кто-то в пути…

* * *

Мне не хватает золотого –

слов простых,

Мне даже не известно,

кто их скажет,

Надеюсь, что когда-нибудь,

в ночи,

Услышу голос ласковый –

расскажет:

Обо всём

Ни в чьём

Густые яблони.

Ни в чьём саду так тихо,

что видится, как тишина рисует

на музыку воскреснувших деревьев…

а в их объятьях спит, приклюнув носом,

усталый, ветхий дом с горбатой крышей,

и снится ему молодость своя,

без тех людей, что бросили его

в преклонном возрасте безмолвно умирать,

в густом саду с ветвями до земли,

где тишина рисует…

Обязаны

За полночь.

Саван постели горяч,

впитав весь огонь из меня,

обжигает бессонницей…

Мыслей тайная комната

вскрыта.

Но мне бы не думать,

не чувствовать, не существовать,

превратиться в сухую улитку,

эй, где ты, с дубиной снотворной? –

давай… Усыпи по затылку.

Ноль тридцать.

До кухни семнадцать шагов:

семь – по мягкому ворсу,

шесть – по жёсткому,

четыре – по битому стеклу паркета.

Саван кухни прозрачен

и чёрн.

Чирк – вспышка пламени:

уголь кометы,

хвост, в чёрноте исчезающий…

затягиваюсь и

выдыхаю, казалось бы –

вместе с мыслями,

отступающими.

Тик, тик – время живёт на стене.

Чирк – ноль тридцать восемь.

Мысли – песчинки в песочных часах

падают в одну точку:

Душа – рукотворна,

налёй же ей яду,

стань инструментом

могильщика.

Ты придумал себе

этот истинный мир,

в нём душа лишь хранилище боли,

ты обязан стать мёртвым –

равнодушным к живым,

и – свободным,

свободным…

Должен,

должен… –

крапает время сквозь ночь.

В замершем дыме сокрылась

прозрачность.

Тёмность окна,

точно тыльная сторона

картины, распятой на улице.

Кто-то тихо шуршит по дороге,

и быть может, внимательно смотрит

на мой портрет, но не видит, что я –

за холстом,

замурован в стене,

замурован для всех,

замурован… –

крапает время.

Тик… –

три двадцать... одна… две… три…

Сигареты закончились.

Четыре шага, шесть, семь…

и неизбежно – обратно,

в саван друзей.

Часы перевёрнуты.

Мысли-друзья за секундами вновь

устремились…

Нет. Вы мысли-враги,

вам убить мою сущность желаемо.

Но не сможете,

у головы пистолет взведён

в ожидании: пять ноль одна.

Я сегодня чудовищно трезв

и вздыхаю пустыми словами,

уподоблен стене,

мне бы просто уснуть,

вместо бремени савана,

вместе с часами.

Тик, тик, тик, тик…

Пять утра, пятнадцать секунд…

Скоро тени приступят к работе,

а мне – пора…

Пустыния

Открой иллюзии страницу

для себя,

я исписал её пустынными…

Не знаю,

как описать ту пустоту,

что создаёт свои

пустынные законы.

Представьте –

камень,

он имеет разум,

и всё вокруг: весь мир –

живой и неживой

самосознателен,

единый здравый смысл,

и только человек

единственный –

безумен

→

Мираж реальности.

Осталось только слово,

наигранное, бездною больное,

подхваченное тьмою заражённых

голосов, в которых ненасытное

тщеславие смеётся, и всё вокруг

в пустынность поглощает

→

Охмеляет обрюзглое время,

мы же сами его избрали,

узаконив вишнёвого сада

пустую судьбу.

Снова в головы вкрался песок,

топоры для сочувствия точим;

кем мы стали… – ошибся пророк,

предрекавший сады Висячие

→

Нет. Пустыню не скроешь,

даже если построишь над нею

эдемовский сад.

Этот рай, как цветы

суррогатные,

что на братском погосте

лежат

→

Рай-песчинка над ссохшимся  полем,

по которому катится шар

из безликих, отмерших растений…

Кем мы стали?! – никто не вскричал;

и не станут, не смогут поверить

в искалеченность собственных чувств,

но мечтают коснуться песчинки,

чтоб сильней полюбить пустоту

самолюбия

→

В мнимом раю

я и сам вижу мнимого бога…

→

Мир зеркальный разрушить –

под силу ли мне?

А затем сотворить

мир лишённый моих отражений.

Не могу… я пытался,

но видно в притворном раю

я – бессмысленный бог,

обречённый на жизнь

неживую

→

Не знаю…

как описать ту пустоту,

которая внутри меня

творит саму себя.

Представьте –

камень,

он имеет чувства,

и всё вокруг: весь мир –

живой и неживой

доброжелателен,

единая душа,

и только человек

единственный –

бездушен

→

Закрой иллюзии страницу

для себя,

я исписал её пустынными

словами…

* * *

Сжечь страницы,

и прожитый день,

пусть развеется

боль вместе с пеплом,

дневники не для чтенья,

в них тень,

отражённая манией

света

* * *

Сумерки. Странная меланхолия ветра

усыпила все чувства, бросила в хаос

омертвевших мыслей, в колодец звенящего

опустошения; нет больше души?

Разочарованность в свете. Безликие лица

в мёртвом тумане преследуют девственность

одиноких существований, разрывают на нервы

главную суть; конец бытия?

Безразличные. Украли надежду на личное,

липким потоком мелочной прихоти

залили последние чистые всходы светлого

разума; остался ли смысл?

Смерть стала удачей. Смешная теория

вечного странствия рассыпалась в прах,

оставив чью-то тоску под руинами тлеющего

сознания; вот он – крах.

Сумерки…

Ты и осень

Посвящается Евгении Петровой

Беззвучие.

Ты стоишь среди шатеновой осени,

снег ещё не омолодил постаревший год,

два листка каштана

заколками вплелись в твои волосы,

так природа украсила скромный портрет.

Молчишь,

тишина шепчет твоими устами

три слова:

«Я жду тебя».

Ты любила осень разную:

позднюю, раннюю,

особенно ночью, когда

ветер играл на струнах деревьев.

И как заправский поэт

ты её называла:

«Моя подружка – смуглая шатенка».

Теперь вы вместе.

Ты и осень.

Осень.

Я ведь должен её ненавидеть

за то, что украла тебя…

«Я жду тебя» –

слова оживили ветви каштана,

и осыпались плоды,

ты их каждый год собирала,

зная, что они несъедобные.

Это был твой ритуал.

Это было для нас двоих «наше дерево»…

Ты уходишь в беззвучие.

Звук разрывает меня, и время

начинает ход заново…

Не хочу.

Не хочу просыпаться,

в этом мире нет осени той, что

давала приют счастливым…

Мне не снились сны несколько лет,

но я помню тот, последний,

что вернул меня к жизни

на девятый день:

Ты стоишь среди побелевшей осени,

снег уже омолодил постаревший год,

ты – тишина,

но твой голос звучит в мелодии, которую

играет ветер на струнах каштана:

«Я

всегда

буду

рядом»…

10.2011

* * *

Холод внимаю –

равнодушие…

стальные маски на лицах

отражают безумие дня,

мне уже в этот мир

никогда не вернуться,

я прошу лишь немного

тепла для себя:

забери меня время –

я устал от безвольной дороги,

ты ведёшь меня пристально,

по частям вырубая мой сад,

я боюсь, всё что было,

опять и опять повторится,

просто дай мне сгореть,

и забудь про меня

* * *

Я вижу звёзды.

Пусть навеки глаза мои

засыпаны песком

Сомнений,

И всё же – звёзды…

Я их вижу,

Я им внемлю!

Они – во мне.

Они – всегда…

* * *

Я говорю Вам – до встречи,

Быть может, вернусь поутру,

В глазах – нескончаемый вечер,

Рассветы сокрылись во тьму.

Я не молчу. Никогда.

Но: завершаю…

Я давно не сплю

Я давно не сплю, как те деревья,

Что искрятся чёрным серебром,

Я давно люблю Твоё смиренье,

Что в себе искал, но не нашёл.

Сколько не пытался, хоть на нитку,

Привязаться к радости святой,

Но стоит в окладе облик тёмный,

Рассекая мир на Твой и мой.

Скомканные мысли не расправить,

Чтобы объяснить простой ответ:

Нет меня средь журавлиной стаи,

А ведь так хотелось полететь.

Но не важно. Важен только берег,

У которого не стыдно сесть на мель,

И моих друзей благословленье,

И Твоё сочувствие: «Успел...»