Сагидаш Зулкарнаева

Сагидаш Зулкарнаева

Четвёртое измерение № 28 (448) от 1 октября 2018 года

На пульсе снега

Четверостишия

 

* * *

 

Как пуля в ране, стих болит во мне,

А то порой бушует, как цунами.

Уйдёшь на дно – достанет и на дне,

Пока на лист не выдернешь с корнями.

 

* * *

 

Не ясно: какая заглохнет из троп,

Все вьются и манят – пойдём!

Где дерево – лодка, где дерево – гроб, –

Не видно в лесу молодом.

 

* * *

 

Всё на свете бренно и непрочно,

Есть концы у руны и струны.

Спит лишь вечно в черносливе ночи

Золотая косточка луны.

 

* * *

 

За окнами, как курица слепая,

Крадётся ночь безмолвно – время сов.

Под утро просыпаюсь, просыпая

Цветные семена последних снов.

 

* * *

 

Луч божьей силы слаб и тонок, 
И от того дышать мне нечем.
В двуногом стаде человечьем 
Я потерялась, как ягнёнок.

 

* * *

 

Я родинка на Родине скуластой,
Смородинка во рту шальных небес.
Порой себя я чувствую балластом
В слепой стране, в которой правит лес.
Меня распилит век на половины
Когда уйду: Россия – Казахстан,
И выбросит, как веточку, в лавину,
Забыв мой азиатский лик и стан.
Забудут все мою степную поступь,
Но знаю я, придёт ещё пора
Моим стихам, написанным так поздно
Неопалимым кончиком пера!
 

* * *

 

Повесился месяц на сучьях.
Светает. Сажусь за весло.
На том берегу в заколючье
Забытое дремлет село.
Дощатое тело деревни 
Свой век доживает мирской.
В дворах одичалых сирени
Отчаянно пахнут тоской.
Здесь время как будто бы сбилось,
И дом от затишья оглох.
И бабочка в моль превратилась
В плену паутинных углов.
Завял на завалинке ветер,
Не треснет в саду суховей,
И только в глуши о бессмертье
Поёт и поёт соловей...
 

* * *

 

Держусь средь ритма суеты
На нитевидном пульсе снега.
Безумен город пустоты,
Холодных глаз, слепого бега.
Уеду в глушь, где топят печь,
Где дремлет Бог на старой крыше,
Где, все тревоги сбросив с плеч,
Я поднимаюсь к небу выше.
Где всюду призрачна канва
Сквозного, тонкого наитья.
В эфире неба – синева!
Зима, зима, снегопролитье… 

 

* * *

 

Я помню: с мамой моем окна,
От чистоты визжит стекло.
И ваты хрусткие волокна
Меж рам кладём – беречь тепло.
И руки мамины, как птицы,
Летают с тряпкой по окну...
Ах, мне туда бы возвратиться
Сейчас, вот только дверь толкну...
От осознанья невозврата 
В пространство детской скорлупы
Я цепенею, словно вата
На подоконнике судьбы.

 

* * *

 

Московское время проточно проходит, минуя врата

Деревни, где темные ночи, но светлая в окнах вода.

Где скромно живет и обычно, не рушась на этих и тех,

Народец простой, горемычный, открытый душой к доброте.

Пусть бедно, зато неопасно – посеял, а завтра нашёл.

Вот так и становится ясно, кому на Руси хорошо.

И так хорошо, что аж плохо без тьмы самогонного дна,

А там за шкворчащей картохой совсем мужику не до сна.

А в целом тут мало соблазнов — живут в основном старики.

Жила здесь бабёнка отвязно, и та подалась от реки.

И нет здесь угрозы пернатым, и, может, ещё посему,

Раскинувши руки крылато, летает дурак по селу...

 

* * *

 

Утлая лодка утра, яхта ясного дня
Будут тебе смутно напоминать меня.
Будет моим ликом ночью луна в окне.
И напевать ливни осенью обо мне.
Будет в ночи ветер имя мое шептать,
С ветки летать на ветку, тишь за окном шатать.
Будет гудеть печка, грусть навевать все дни.
Тихо скрипеть крылечко: «Где же она? верни...»

 

* * *

 

В соломе света день сияет ныне!
Теплее молока вода в реке.
Пастух, хмельной от зноя и полыни,
Как тучу, гонит стадо вдалеке.
Под вечер жар вдоль берега спадает,
Духмяно пахнут травы на лугах.
Как зев печи, закат огнём пылает.
Несут коровы небо на рогах.
 

* * *

 

Среди окраин и разрухи, где шифер мхом оброс на крышах,
Живёт иконная старуха – молись на лик, и Бог услышит.
Она месила век руками. Всё было: голод, униженье,
Почёт – ведь вровень с мужиками пахала до изнеможенья.
С супругом поднимала стены семьи и дома – было дело. 
Душа в рубцах, а руки в венах, одна осталась, овдовела.
Сынок и дочка – всё богатство, чего желать душе без кожи…
Глядит старушка без злорадства глазами Бога на прохожих.
Хлопочет в доме спозаранку: то хлеб печёт, то кормит живность,
То прёт бидон с водой на санках – и так кружит по кругу жизни.
Чтоб от хлопот охолониться, включает телик: «что там кажуть?»
И здесь спокойно не сидится: глядит на мир страстей и вяжет.
А дети редки на пороге, с годами вовсе едут реже.
Из-под ладони на дорогу глядит она, надежду теша...
Мироточит окно наружно. Дрожит осенняя осина.
И невдомёк святой старушке – на них и держится Россия.

На них и держится – на сильных, прямых и крепких, как лопата. 
Но всё же хвори подкосили, и в этом старость виновата.
А пред уходом Маня смолкла. Лежала тихо с образами.
В окно мучительно и долго смотрела волглыми глазами...

 

* * *

 

Прости меня, Небо, за то,
Что часто ропщу я стихами.
Укрывшись от солнца зонтом,
Линую окошко штрихами.
В загаженном дне бытия
Порой не живу – прозябаю.
И лживых словес сладкий яд
За истину я принимаю.
За то, что обиды в горсти
Держу, и отбросить не смею –
Прости меня, Небо, прости
За то, что прощать не умею.

 

* * *

 

Засыплет осень боль моих потерь
Листвой беспечной – яркая округа.
Я знаю, Бог, стена для сильных – дверь,
А я сдаюсь, бороться – та же мука.
Зима придёт, запорошит тетрадь,
Слюду реки, следы осенних слизней.
А завтра, завтра... новые ветра,
А завтра – свет в другой наступит жизни.
Чтоб не горчил степной ночи чифирь,
Льдом подслащу и забелю метелью.
И так уж это важно ль, в самом деле,
Что ближе небо мне, чем бренный мир...

 

* * *

 

Тончайшей паутиной тишины обвиты дни, дома, плетенья веток,
Залистанной до дыр дорогой лета ушло тепло, страницы сожжены.
Деревья, крылья веток теребя, глядя с тоской вослед высокой стае,
С пернатыми прощаются до мая и снова возвращаются в себя.
Во рту небес луна, как леденец, бледнея, тает, тают в небе звёзды,
И замолкает ночь в небесных гнёздах, играет день на клавишах крылец.
Гусиным пухом полон огород, в траве краснеют поздние ранетки,
Сосна заснула, стоя у ворот, октябрь вянет на небесной ветке.
Степь, цепенея, дремлет в тишине, пропитан воздух свежестью и негой.
Такая тишь, что слышно в вышине, как прорастает снег сквозь толщу неба.
 

* * *

 

За треснутою чашей – пустота.

За пустотой – стихи на дне, а дальше

Не устают мне врать его уста...

А небо шепчет: досчитай до ста

И выходи на пятой ноте фальши.

Сошла на лёд, а под ногами рать

Кровавых листьев, дней – война ненастья.

Кончается, качаясь время... Встать!

В подернутую инеем тетрадь

Записывать – ноябрь, небо... счастье?