Рудольф
Фурман

* * *

А что ты делаешь, когда я вижу сон,

в котором без тебя мне одиноко?

Ночь обложила тьмой со всех сторон,

к тебе же день уже пришёл с востока,

и у тебя, наверное, дела...

Случилось так, что жизнь нас развела

и времени уже промчалось столько –

за часом час, и ночь за ночью, день за днём,

от той поры, где были мы вдвоём,

до этой – из печальных и унылых, –

что я и сосчитать его не в силах,

и всё же, и во сне и наяву,

надеждой робкой до сих пор живу,

что повстречаю я тебя однажды

и по душам поговорим с тобой...

В одну и ту же реку, знаю, дважды

не входят... Только случай наш – иной.

Воспоминание о Петербурге

Камень, чугун, вода,

Небо висящее низко...

Всё это было тогда

Рядышком, близко.

Не было ни на чуть

Тени сомненья –

Здесь мои жизнь, путь,

Здесь вдохновенье.

Думал, что навсегда

Богом отмечен.

Боже, как же тогда

Был я беспечен!

Нет меня больше, нет

В старом пространстве.

Вот уже много лет

Я в эмигрантстве.

Вижу издалека, –

Город на месте.

Камень, чугун, река

С небом угрюмым вместе.

Осень. И дождь моросит,

Вижу я живо:

Город, как прежде, открыт

Ветру с залива.

Парки промокли насквозь

Листья озябли.

Всё здесь и вместе и врозь

Помню, до капли.

Всё, что дорого мне

Не пропадает.

В сердце, в его глубине

Память пылает.

* * *

Две жизни в одну

нам никак не вместить,

никак им друг с другом не слиться.

И что остается нам,

кроме как жить,

и с этой судьбой примириться.

То властвуют чувства,

а разум молчит,

то разум над всем торжествует,

то время несётся,

то время стоит,

то времени не существует...

День-изгой

Ещё вчера я ждал его прихода,

надеялся, что будет не чужим,

но оказался он иного рода,

и нынче мне не жаль расстаться с ним.

Прошёл, как пилигрим, души не тронув,

заставив лишь задуматься меня

над нашим сходством, над судьбой изгоев,

не знающих совсем, в чём их вина.

* * *

Дни промелькнувшие,

в которых пожить не успел,

которые, видимо,

не нуждались в моем участии,

даже не прочерк в судьбе,

а пустое пространство, пробел,

между счастьем несостоявшимся

и бедой, не случившейся к счастию.

А мог бы заметить их,

если бы повезло

на улыбку неожиданную

мимо прошедшей женщины,

на нежданное доброе дело

и на такое же зло,

да так, чтоб осталась зарубка

или по сердцу – трещины.

Но так сложилось,

и нечего сожалеть.

Разве свой век

проживешь на высокой ноте?

Голос не тот,

Да и жизнь не такая, чтоб петь.

Сам себе надоешь,

Не говоря уже о народе.

Душа

Когда-то, – не помню ни года, ни дня, –

Она незаметно вселилась в меня.

И с ней началась моя повесть, –

Возник мой судья – моя совесть.

И кончилось детство. Беспечность ушла.

Узнал, что не мало добра есть и зла,

Что есть и несчастье и счастье.

Так я повзрослел в одночасье.

Светило ли солнце, сгущались ли тучи,

С душою своей я с тех пор неразлучен.

Мы с нею находим предлог

Друг с другом вести диалог.

Она и добра, и ведёт со мной строго,

И если б спросили: «Ты веришь ли в бога?»

Сказал бы я, правде служа,

Что бог мой, конечно, – душа.

Когда же моё перестанет жить тело

Душа улетит продолжать свое дело, –

Без дела никак ей нельзя –

Такая ей вышла стезя.

* * *

Извечные поиски Слова,

того, не которое ложь, –

которому чувство основа,

которого ради живешь.

На ощупь, в сомненьях, в отчаяньи,

имея терпенья гроши,

стремлюсь я к нему не случайно –

есть Слово – есть хлеб для души.

* * *

Иллюзии, самообман…

Без них мне не прожить на свете,

без них не сложатся в роман

все годы прожитые эти.

Без них не то, что жизнь пресна,

но красок явная нехватка,

а с ними – и голубизна

надежды робкой и загадка.

Живёшь и замки создаёшь,

Из воздуха ли, из песка ли...

Иллюзии – не то, что ложь

Они не раз меня спасали.

Исход

Мне снилось, как они летали –

твоя душа с душой моей, –

в осеннем небе цвета стали,

где стаи плыли журавлей.

Смотрели души удивлённо

на этих птиц, летящих прочь

легко и целеустремлённо,

с надеждою всё превозмочь.

Они смотрели, как уходит

на юг за косяком косяк.

И грусть, сквозившая в исходе,

была для них, как зов, как знак.

И мне казалось – нашим душам

пришла пора лететь им вслед,

туда, на тот кусочек суши,

где птичий суверенитет...

* * *

Как же давно не писал тебе писем.

И от тебя не имею эпистол.

Мы друг от друга уже не зависим,

Нет больше общих диастол и систол.

И не виною тому расстоянья,

Время разлуки не виновато,

Что-то сломалось и нет пониманья,

Нету того, что для нас было свято.

Нет оправдания нам и прощенья.

Не подлежат видно восстановленью

Общие наши сердцебиенья,

Душ понимание и откровенье.

Метровские зарисовки

Юноша у дверей

с большим апельсином в руке

на фоне черной футболки.

Худенькая женщина

в парике,

одетая как с иголки.

А эта, лет пятидесяти,

на полтора сиденья,

с кофе и бутербродом.

Молодые девчонки

с закупоренными ушами,

привязанными к айподам.

Пьющий всю дорогу воду –

усталый мужчина, брюнет.

Наверное – диабет.

Много читающих,

дремлющих и седых...

Каких только нет!

Группа студентов.

Хохот. Громкие голоса.

Хорошая у них полоса.

На этот раз

ни музыкантов,

ни попрошаек нету.

Вот так, через день,

а бывает и чаще

в Манхеттен еду.

Наедине

Беседую с собой, раз больше не с кем.

Один, один, один в пустой квартире...

Мой собеседник кажется мне дерзким,

как будто я в войне с ним, а не в мире.

Парирует умело каждый довод,

на всё, что ни скажу – опроверженье!

Он, кажется, свой утоляет голод

на правду чувств и самовыраженье.

У совести давно я впал в немилость,

и радость редко забегает в гости,

и всякое в душе моей скопилось,

не исключая горести и злости.

В конце концов пора перед собою

предстать таким, каков на самом деле,

чтоб разобраться, что там за душою,

что теплится ещё там – в бренном теле.

* * *

Не говори о времени. Пока

ты говоришь – оно уже другое,

оно вошло в другие берега

и в них течёт, и говорить – пустое

и ни к чему усталые слова –

они как отгоревшая листва,

как медяки от времени затёрты,

а новых нет, они ещё в аорте,

кипят, но тотчас вырвутся на свет,

когда придёт их срок, но лучше всё же,

не торопясь осмыслить и понять,

что времени должны мы возвращать,

и чем оно обязано нам тоже.

* * *

Не зима тревоги нашей

Осень жизни правит балом.

По листве идём мы павшей

И испытанной пожаром..

Мы идём с тобой неспешно.

До зимы уже недолго.

Но пока ещё не снежно,

Торопиться нету толка.

Воздух горечью пропитан.

И прозрачен, и прохладен,

И дождями перемыт он,

И с дыханьем нашим ладен.

В этом времени тягучем

Есть печаль своя и прелесть.

Этот воздух, эти тучи,

Этих листьев павших шелест.

Всё острее ощущенье

Долгожданного покоя...

Не прощанье, а прощенье,

Очищение благое.

Несовпадение

А мы с тобой совсем не совпадаем

во времени, в пространстве… Привыкаем

к отсутствию друг друга, но душа,

нам верою и правдою служа,

саднит и кровоточит от урона…

На эту рану не наложишь швы

здесь, где живу, на берегах Гудзона,

там, где живёшь, на берегах Невы.

Но если повезёт быть снова рядом

под небом синим, жёлтым листопадом,

под белым снегом, голубым дождём,

наверное, опять не совпадём.

Хоть нет тому особого резона,

но что-то в нас надломится, увы,

за срок, что я на берегах Гудзона,

а ты всё там, на берегах Невы.

* * *

От времени, текущего из тьмы,

я ничего не буду брать взаймы,

мне до конца бы разобраться с этим,

которое даровано судьбой,

где всё есть, что прописано в сюжете,

и тот же свет в чередованье с тьмой,

и чувства, что переполняют душу,

и те, что вырываются наружу

и те, сдержать которые могу,

и те, что для себя я берегу.

В нём нету недостатка, нет избытка,

в нём ровно столько, чтоб судьбу прожить...

А встретилась бы золотая рыбка,

не стал бы ни о чём её просить.

Первородство

Нет, не было Слово в начале,

А прежде, едва лишь дыша, –

Источник любви и печали, –

Возникла сначала душа.

Всё было впервые, всё ново

И чувства рвались из тенет,

И самое первое Слово

Тогда появилось на свет.

А было ль оно вроде зова,

Призыва к любви, или нет,

Неважно, но первое Слово

Сказал, безусловно, поэт.

Печаль

Между печалью и ничем

Мы выбрали печаль. 

Борис Чичибабин

Вся жизнь моя – не пастораль, –

Печальна повесть дней.

Но я не выбирал печаль,

А выбор был за ней.

Она, судьбу мою верша, –

Знать был у ней резон, –

Сказав, что подойдет душа,

Взяла её в полон.

С печалью этой жизнь прожив,

Я не имею зла.

Печаль душе не супротив,

когда она светла.

Когда испытываю гнёт,

Когда сплошная мгла,

Она надежду мне даёт,

Печаль моя светла.

Не хохотун, не весельчак,

Но мне совсем не жаль,

Что жизнь моя сложилась так,

Что есть в душе печаль.

* * *

Пионов томленье в букете.

Их царскую роскошь и лень

в вечернем приглушенном свете,

не в силах скрыть сумерек тень.

И утром, лишь веки размежишь,

отметишь под пение птах,

что та же вальяжность и свежесть

лежит на мохнатых цветах.

И нежности их, и кипенью

я дань бы в этюде отдал,

да только писать акварелью

Создатель таланта не дал.

Но как передать впечатленье,

и как от забвенья сберечь

короткое время цветенья,

немую цветочную речь?

Последний ливень осени

Этюд

Дождь – яростен,

и он настолько плотен,

что контуры пейзажа городского

совсем размыты,

льёт из подворотен,

и улицы плывут, как корабли,

и фонари, как цапли на болоте,

сутулятся, и так, как у Дали,

с его сюрреалистических полотен

стекает время дня, и безысходен

осенний парк, оставшись без листвы.

А хватит ли предела у Невы,

вместить всю тяжесть рухнувшего неба,

никто не знает, только верят слепо,

что все пройдёт, что оголтелый ливень

торопится сойти скорей на нет,

чтоб уступить за ним идущим вслед

голубизне и позабытой сини.

* * *

Рожденье дня... Уже вначале

Он обещает быть отменным.

Нет и намёка на печали

И на другие перемены.

Он не тяжел совсем, не тесен.

На тёплых красках он замешан.

И, может, потому безбрежен,

Что он с душой уравновешен.

Он со вчерашним по сравненью

Смирен и чист, как агнец божий.

Он по душе, по настроенью,

И жаль, что канет в бездну тоже.

А, может, буду помнить долго,

Как начинался он рассветом,

Как небо, сшитое из шёлка,

Подсвечивалось мягким светом.

Как акварели и пастели

Полутона преобладали.

Как птицы без умолка пели

И таяли в небесной дали.

* * *

С недавних пор молчанье не страшит,

пропала нетерпимость ожиданья

стихов и писем. Нету и отчаянья

былого и душа не так болит,

как раньше... Видно отболела,

отожидалась, отбоялась. Время

иное было, не было предела

его капризам, и нелёгким бремя,

когда я от него чего-то ждал,

и торопил, и мучился, и мучил,

надежде верил и в счастливый случай,

и многое о чём переживал.

Но что-то неожиданно сломалось...

Смирился? Нет. Смиренье ни к чему,

и безразличье, – если только малость,

но распуститься я не дам ему.

На обречённость тоже не похоже...

А видимо я понял, наконец,

что время торопить совсем негоже

и бесполезно, – ни к чему сырец,

нужна его иная ипостась

оно должно созреть не торопясь,

как яблоко, как женщина для родов,

как, каждый в этой жизни, – до любви,

и, как изгой, до своего исхода...

поэты – до кипения в крови...

Скворец

На лестнице пожарной,

У моего окна,

Сидит скворчишка странный,

Смущает он меня.

Не видит, что я рядом,

Сидит ко мне спиной,

И спитчи и рулады

Творит как заводной.

Зачем скворчит – не знаю.

О чём бы он ни пел,

Ему пора бы в стаю,

Где много птичьих дел.

Где, может быть, скворчиха,

В которую влюблён,

сидит на ветке тихо,

гадает, где же он.

Возможно в мире птичьем

Он лишний, он изгой,

Иль с манией величья,

Или с любой другой.

Он, может, птичий гений

И с птичею душой,

Или погрязший в лени –

Иль труженик большой.

Пусть выскажется вволю,

Пусть о своём поёт.

Но только птичью долю

Здесь вряд ли кто поймёт.

У всех свои проблемы

Иначе говоря,

нет в жизни общей схемы –

у каждого своя.

Но пенья не нарушу –

Не зря он прилетел.

Возможно, птичью душу,

Излить он мне хотел.

* * *

Н.Г.

Случается,

прилетает тоска – чёрная птица,

опускаются руки,

и жить немило,

невезенье, усталость,

нет соломинки, чтоб ухватиться, –

беспомощность всё отравила,

и, кажется, – вот он,

невозврата порог,

но не умираешь,

остаётся какая-то малость,

что тебя спасает,

а ты и не знаешь,

что это было,

думаешь – 

Бог?

Телефонный звонок

– Могу ли говорить? –

не спрашивай меня.

Я для тебя всегда открыт, свободен.

Звони мне ночью,

среди бела дня –

я вне времён и даже внепогоден.

Звони, звони!

Тебе всегда я рад.

И речь твоя приятна мне и голос.

Они звучат с моей душою в лад.

В ней всё сошлось,

что прежде раскололось.

Звони, звони!

Давай поговорим.

Мы так давно с тобой не говорили

о том, что мы не знаем, что творим,

что жизнь прошла,

а мы не долюбили.

И если даже

жизнь пойдёт вразнос

и связь времён внезапно оборвётся,

мы все равно

с тобой не будем врозь

пока живём

и кровь в сосудах бьётся. 

* * *

У этого стиха особый лик –

он из рассвета раннего возник,

из забытья, из утреннего дрёма,

из полусвета дома, окоёма,

из тяжести уже прожитых дней,

скопившейся давно в душе моей,

из поздних разговоров, чаепитья,

из ветра, что успел перебеситься

ещё вчера, а ныне присмирел,

и нет уже в нем даже капли спеси...

Стих зародился в этой странной смеси

до суеты, до предстоящих дел,

и в этой смеси он созреть успел,

и потому он поступил по праву,

вступая в новый день, и мне по нраву

его никем не писанный сюжет –

родится в час, когда рождался свет.

* * *

Уже не доверяю сам себе,

ни памяти своей и даже чувствам.

Проигрываю сам себе в борьбе

своих желаний. Это ль не безумство?

Я на себя смотрю со стороны,

я за собой всё время наблюдаю.

Неискупимой нет за мной вины,

а может, есть, но я о ней не знаю.

Уходит будто почва из-под ног,

сплошная неуверенность, всё шатко,

но не прошу, чтоб кто-нибудь помог, –

такая полоса пришла – упадка.

А может, это возраст знать даёт,

и все, что происходит, так и должно

за прожитое выставленный счёт

оплачивать... пока ещё возможно.

Формула поэзии

Не выстрадав, не надо, не пиши, –

В поэзии не мысль первооснова,

Не разум, нет, а таинство души.

Сначала было Чувство, а не Слово!

Но и когда слова увидят свет,

И ритм и рифмы обустроят строфы,

Поймешь, пришла удача или нет,

По Чувству счастья или катастрофы!

Человек дождя

Я родился в дождливый день

Холодной петербургской осени.

От такой погоды мигрень

У тех, кто жизнью изношены.

А я чувствую себя рыбой в воде

Под шум дождя, под его бормотанье,

И знаю, – не быть беде,

И не случится отчаянье

У меня, явившегося на свет

По замыслу драматурга

В дождь, в холодный рассвет

Осеннего Петербурга.

* * *

Я полон сомнений. Я полон

Печальною музыкой жизни.

Да, я не борец и не воин.

Я так от природы устроен,

Но нет к ней во мне укоризны.

Так вышло.

Так гены сложились.

Такого я племени-рода…

Во мне сквозь века отразились

Печали и горечь Исхода.