Синица
Суетливые стены и добрые сильные люди,
Защити меня, жизнь, успокой и накрой с головой.
Если верить в слова, то других вариантов не будет,
Лишь остаться с тобой.
Если слово – туман, и настольная лампа не греет,
Вытри кожу свою от следов надоедливых мух.
Если слово нежней, чем дыханье пустой батареи,
Но шершаво на слух,
Отпускай каждый день по синице на волю
И загадывай, чтобы синица вернулась сама.
То ли кончились спички, и надо проветриться что ли?
Но тюрьма есть тюрьма.
Тюрьма
Ты скорпионна и пьяна,
Вокруг тебя плывёт луна,
Вокруг тебя мычат шторма,
Вокруг тебя – моя тюрьма.
Простые дни гудят страной
Запущенной и нежилой,
Ты этот улей перельёшь
Во времени дырявый ковш.
И встанет на колени тьма,
Руками обхватив дома.
Взойдёт, но не опишет круг
Окоченевший солнца труп.
Мечтам несбыточным моим
Сгущаться вечно в жадный дым
Вокруг тюрьмы твоих ночей.
Я без неё – ничей.
Луна
Над землёю Луны солнце выцвело, тени сгустились,
Братский космос нам шлёт свой бессмысленный Ом.
Я твой спящий вулкан, разбуди во мне горькую сырость.
Ты и я и Земля и Луна – вчетвером.
Я с тобой сгоряча, полбеды до немой катастрофы,
До помехи в эфире, до сладкого вкуса грозы.
Забеги на полшага вперёд, расстели свою кровь и
Возвращайся назад в день, воспетый укусом осы.
Коридора коррида, висят переспевшие лампы.
Быть большим – не бояться своей темноты.
Быть уставшим – попасться в уютные лапы
Так заботливо смешанной с водкой и сном пустоты.
Через час, через миг (вот, уже?) ты вернёшься обратно
В позапрошлую память, откуда недавно пришла.
Одевайся теплей, там довольно прохладно,
Там космический холод. Там звёздная мгла.
Мера
Апрель замедлил ход,
И демоны слетелись
Доклёвывать погасшие бычки.
Простой теплопровод.
Парад постелей.
Ритмичные толчки.
Всё в мелкой дрожи нот,
Тебе до пробужденья
Осталось только сбросить тень.
Расстаться с ней. И вот.
И что же ты наденешь?
Когда уйдёшь в раздетый день.
Всё правильно, взгляни,
Такая лёгкость всюду!
Пластмасса и стекло, пыль и вода!
Твой телефон звонит,
Как поцелуй иуды,
И демоны любви на проводах.
Построен интеграл,
И Бог вполне доволен
(Практически смеётся вслух),
Что не существовал.
И был уволен.
Или одно из двух.
Зверобог
Срывал Зверобог зверобой,
И был он босой и седой,
И солнце его обожгло,
И в ноги вонзалось стекло.
Мерещился где-то покой.
Он гладил землистой рукой
То полки больничных палат,
То рёбра уснувших гранат.
Стучали взахлёб топоры,
Садились на лоб комары,
Маячил небесный зрачок
То влево, то вправо: щёлк-щёлк.
Скрипела матёрая жизнь,
Пылила житейская смерть,
Сползала по строю страна,
Точь-в-точь, как седьмая струна.
И музыки медленный бог
Смотрел Зверобогу в висок.
Ходи, мой хороший, пока
Молчит молоточек курка.
Детвора
Скоропостижный день.
Седая детвора
Возьмёт тебя к себе, в обитель устаревших.
Смотри, как длится тень,
И как растёт гора
В объятиях двора под песни местных леших.
Смотри в стеклопакет,
Смотри в него насквозь,
Не то упрётся взгляд в униженное нечто.
Вдруг закричит паркет:
В нём шевелится гвоздь,
Не понимая, что он вбит туда навечно.
Коварство матерей
Поймёшь, упрямый сын,
Рождённый без вины на неродной планете.
Возьми большую дрель
Во славу выходным!
И помолись часам, что б не старели дети.
Ну да
Где на жабры их жабо
Обменяли раки,
Будет впаривать Рембо
Мне гашиш во мраке.
Потому что десять дней
Дождь слюнявит окна.
Всё вода здесь, а по ней
Кто идёт? Никто к нам.
Вусмерть пьяный трудовик
Вывернут изнанкой,
Кормит то пыльцой из книг,
То небесной манкой.
Благодать ни обглодать,
Ни украсть, ни выпить,
Слава Богу, в эту гладь
Залезает Припять.
Ночь черней черновика
Старшего Капицы,
Ночи гладкая рука
Гладит наши лица.
Я живу и вижу: мы
Выгнуты и вгнуты.
В первом случае – из тьмы,
Во втором – в минуты.
Но протянется рука
Хитрого Артюра
В зазеркалье пиджака.
И моя – к купюрам.
Распутица
Есть дерево-и-свет,
Его листва права.
Как будто в мире нет
Ни тени волшебства.
Как будто всё поклон,
Земной поклон земле.
И всё заволокло
Распутицей полей.
Память
Великое стояние берёз.
Как этой белизной не заболеть?
Какую память принимать всерьёз,
Каких проигнорированных лет?
Прощальное петляние тропы,
От плевел отделившее зерно,
Простившее досказанную пыль
Ушедшего не дальше, чем давно.
Замри на стыке ветра и травы,
Замри под преждевременный рассвет.
Твои воспоминания равны
Костру из непрочитанных газет.
Зерно
Я пугало себя,
Я мёрзлых зёрен вкус,
Я трусость воробья,
Запрятанная в куст.
Зачем идти сюда,
Свой заполняя след?
Немотствует вода
Под чернозёмом лет.
Наполнило бы мир
Молчание шагов
До самых облаков,
Когда б не знали мы,
Что нет среди снегов
Ни зёрен, ни богов.
Рождение травой
Вечная рыба всплывёт
Из тела промокшей воды,
Заточенный вверх небосвод
Наделает в космосе дыр.
Останется только глазеть,
Как медленно льются слова
Из толщи небесных газет,
Здесь что ни слова – то трава.
Здесь галки летят на восток,
Смыкаясь в пернатой дали,
Здесь просто пустить на постой
Ростки параллельные лип
В свои чернозёмные сны.
А дальше – молиться смоле,
Набившейся в космы весны
В молельнях еловых аллей.
Как будущей крови своей.
Как будто ты знаешь весь мир,
Прощупав с пелёнок его.
И мир тебя жизнью кормил,
И мир тебе дал ничего.
За это ты станешь цвести
И лезть изо всех пустырей,
И каждый протянется стих
От тонких прозрачных корней.
Когда же ты скажешь себя,
Продлившись какую-то жизнь,
Прикинься пером воробья.
Строкой воробья окажись.
Солжение
Скажи меня, Боже, скажи!
Пускай мной щебечут стрижи!
А если не хочешь сказать,
Солги, почему не солгать?
Соври меня, просто соври,
Пусть думают все пустыри,
Что я, этот лживенький я –
Действительно часть бытия.
Пусть знают, что я был реком
Ручьистым твоим языком.
И травы столпятся у ног,
Застелют тревогу дорог,
И раны затянут тайком
Берёзы зарёванным ртом,
И клёны укроют стеной,
И встанет тогда надо мной
Твой жилистый смех на прощанье.
Мы все твоё, Боже, молчанье.
Бы
Бредовые кедры,
Угрюмые бобры,
Достать бы мне кеды
И в путь сразу вот бы.
Пахучие чукчи,
Текучие чайки,
На сон бы грядучий
Побольше заварки.
Темны твои скорби,
Светлы мракобесья.
Предложишь ли орбит,
Иль голову пёсью?
Хожу ли, брожу ли
Один я у свалки,
Не чую пачули.
Не чую, а жалко.
Двугорбый огонь
Отдыхает у бака.
А рядом спит конь,
Приглядишься – собака.
Выдох
Сентябрь завершился во вторник,
Такой же, как все остальные.
Попытки сказать бесповторник
Окончились личным уныньем.
Несут, непременно, снаружи
Транзитные снаруженосцы
Простуды. Я ими контужен.
Но, в целом, без лишних эмоций.
Да нужно ли это кому-то?
Подраненные психопаты
Своим восковым итыбрутом
Заполнят родные пенаты.
И липким пятном обернется
Кровавый челябинский выдох,
Ползущий до самого солнца.
Последний.
(Но только для вида)
Орфей
Голос данный Орфею, Орфей подарил петухам,
Что б неслись лучше куры в его раскалённом Крыму.
И теперь только феню Орфей, как законченный хам,
Почитает искусством и, в целом, сидит на дому.
Неликвидные боги ему иногда говорят:
Прогуляйся, тряхни напоследок, давай, стариной.
Только слышит он вовсе не их, а другой звукоряд
И не внемлет шуршанью богов.
Как говаривал Ной:
«Бегство – лучший ответ».
Да и много ли ставить на кон?
И Орфей различает знакомый безлюдный причал,
И Харон поправляет костистой рукой балахон,
Резюмируя: «Быстро доплыли, накинешь на чай?»
© Роман Япишин, 2017.
© 45-я параллель, 2017.