Роман
Япишин

Бы

Бредовые кедры,

Угрюмые бобры, 

Достать бы мне кеды 

И в путь сразу вот бы. 

Пахучие чукчи, 

Текучие чайки, 

На сон бы грядучий 

Побольше заварки. 

Темны твои скорби, 

Светлы мракобесья. 

Предложишь ли орбит, 

Иль голову пёсью? 

Хожу ли, брожу ли 

Один я у свалки, 

Не чую пачули. 

Не чую, а жалко. 

Двугорбый огонь 

Отдыхает у бака. 

А рядом спит конь, 

Приглядишься – собака.

Выдох

Сентябрь завершился во вторник,

Такой же, как все остальные.

Попытки сказать бесповторник

Окончились личным уныньем.

Несут, непременно, снаружи

Транзитные снаруженосцы

Простуды. Я ими контужен.

Но, в целом, без лишних эмоций.

Да нужно ли это кому-то?

Подраненные психопаты

Своим восковым итыбрутом

Заполнят родные пенаты.

И липким пятном обернется

Кровавый челябинский выдох,

Ползущий до самого солнца.

Последний.

(Но только для вида)

Детвора

Скоропостижный день.

Седая детвора

Возьмёт тебя к себе, в обитель устаревших.

Смотри, как длится тень,

И как растёт гора

В объятиях двора под песни местных леших.

Смотри в стеклопакет,

Смотри в него насквозь,

Не то упрётся взгляд в униженное нечто.

Вдруг закричит паркет:

В нём шевелится гвоздь,

Не понимая, что он вбит туда навечно.

Коварство матерей

Поймёшь, упрямый сын,

Рождённый без вины на неродной планете.

Возьми большую дрель

Во славу выходным!

И помолись часам, что б не старели дети.

Диптих

1.

В небе без дна беда.

Молча звезда сюда,

Как слюдяной плевок

Жалок и одинок,

Сорванная глядит.

Берег ломает кит,

Сыплется соль из ран,

Рай переходит грань.

2.

Ты от пустой звезды

Недалеко стоишь.

Густо врастает дым

В плоть обнажённых крыш

Мира, что не продлён.

Где даже я – мираж.

Мир, что идёт на слом,

Ты никому не отдашь.

Дядя

По двору гуляет дядя

Непрерывный, в смысле пьянки,

Непрерывные останки

С багровеющим лицом.

А ему навстречу мысли

В обрамлении прохожих,

Мысли «чтонажралсярожа»,

Мысли «чтодуракнажрался»,

Мысли «цойживцойживцой».

По двору бегут собаки

В отрешении глубоком,

Кто вперёд бежит, кто боком,

Как сплошной собачий импульс,

Наступают на себя.

И собачье созерцанье

Вытесняет жажду «алко»

Мне их жалко, жалко, жалко.

Как же можно, не любя?

И струится им навстречу

Обязательная Баба,

И не прям-таки, что «Баба»,

А конкретный индивид.

Потому что индивиды,

Как сказал вчера мне космос…

Вру, конечно же, не космос,

Я всё сам придумал. Просто

Из окна убогий вид.

Зверобог

Срывал Зверобог зверобой,

И был он босой и седой,

И солнце его обожгло,

И в ноги вонзалось стекло.

Мерещился где-то покой.

Он гладил землистой рукой

То полки больничных палат,

То рёбра уснувших гранат.

Стучали взахлёб топоры,

Садились на лоб комары,

Маячил небесный зрачок

То влево, то вправо: щёлк-щёлк.

Скрипела матёрая жизнь,

Пылила житейская смерть,

Сползала по строю страна, 

Точь-в-точь, как седьмая струна. 

И музыки медленный бог

Смотрел Зверобогу в висок.

Ходи, мой хороший, пока

Молчит молоточек курка.

Звуки

День застёгнут в глухое пальто,

День шершав, как смешок моряка.

Населенья в количестве толп

Покидают чертог четверга.

Солнце бросилось прочь от окна.

Обступают закат фонари.

Рать фонарная разъярена,

Обнажает заточенный крик.

От него у ночных мотыльков

Пропадает желание быть,

И теснятся они у костров,

И костры не дают им остыть.

Ночь издаст вопросительный скрип.

Подражая фальцету петель,

Ветры-волки споют, что открыт

Слабый мир для окрепших детей.

Зерно

Я пугало себя,

Я мёрзлых зёрен вкус,

Я трусость воробья,

Запрятанная в куст. 

Зачем идти сюда,

Свой заполняя след? 

Немотствует вода

Под чернозёмом лет. 

Наполнило бы мир

Молчание шагов

До самых облаков,

Когда б не знали мы,

Что нет среди снегов 

Ни зёрен, ни богов.

Луна

Над землёю Луны солнце выцвело, тени сгустились,

Братский космос нам шлёт свой бессмысленный Ом.

Я твой спящий вулкан, разбуди во мне горькую сырость.

Ты и я и Земля и Луна – вчетвером.

Я с тобой сгоряча, полбеды до немой катастрофы,

До помехи в эфире, до сладкого вкуса грозы.

Забеги на полшага вперёд, расстели свою кровь и

Возвращайся назад в день, воспетый укусом осы.

Коридора коррида, висят переспевшие лампы.

Быть большим – не бояться своей темноты.

Быть уставшим – попасться в уютные лапы

Так заботливо смешанной с водкой и сном пустоты.

Через час, через миг (вот, уже?) ты вернёшься обратно

В позапрошлую память, откуда недавно пришла.

Одевайся теплей, там довольно прохладно,

Там космический холод. Там звёздная мгла.

Мера

Апрель замедлил ход,

И демоны слетелись 

Доклёвывать погасшие бычки.

Простой теплопровод.

Парад постелей.

Ритмичные толчки.

Всё в мелкой дрожи нот,

Тебе до пробужденья

Осталось только сбросить тень.

Расстаться с ней. И вот.

И что же ты наденешь?

Когда уйдёшь в раздетый день.

Всё правильно, взгляни,

Такая лёгкость всюду!

Пластмасса и стекло, пыль и вода!

Твой телефон звонит,

Как поцелуй иуды,

И демоны любви на проводах.

Построен интеграл,

И Бог вполне доволен

(Практически смеётся вслух),

Что не существовал.

И был уволен.

Или одно из двух.

На улице свернулось молоко

Когда на выползшие звёзды

Наступит сонная заря,

Зашевелится в спальне воздух,

Прокисший воздух октября.

Не понимая всех деталей

Свернётся в кофе молоко,

Произошедшие из талии,

Помчатся ноги далеко.

А я, прикинувшись не спящим,

Пропив не менее пяти

Душевных литров, впялюсь в ящик.

Не в состоянии идти.

Небопашец

Сквозь брезентовых псов отутюженный лай,

Населяющих щедро бездомные ночи,

Небопашец уходит в свой плазменный край.

Исчезает в разводах его червоточин.

Там, вдали, с недопитых землёю болот

Растекаются мутные пресные песни.

Их кисель застывает у ног, этих нот

Хватит на зиму. Сгорбились вещи,

Как протезы времён. Только стадо часов

И стеклянная водка в палёном стакане

Защищают от натиска уличных псов.

По сюжету поставленных кем-то над нами.

Невесомость

В твоих глазах прозрачные коты,

В твоём саду крылатые львы на ветках клёна.

Тебя считают легкомысленной, а ты,

Ты – невесома.

Ну да

Где на жабры их жабо

Обменяли раки,

Будет впаривать Рембо

Мне гашиш во мраке.

Потому что десять дней

Дождь слюнявит окна.

Всё вода здесь, а по ней

Кто идёт? Никто к нам.

Вусмерть пьяный трудовик

Вывернут изнанкой,

Кормит то пыльцой из книг,

То небесной манкой.

Благодать ни обглодать,

Ни украсть, ни выпить,

Слава Богу, в эту гладь 

Залезает Припять.

Ночь черней черновика

Старшего Капицы,

Ночи гладкая рука

Гладит наши лица.

Я живу и вижу: мы

Выгнуты и вгнуты.

В первом случае – из тьмы,

Во втором – в минуты.

Но протянется рука

Хитрого Артюра

В зазеркалье пиджака.

И моя – к купюрам.

Орфей

Голос данный Орфею, Орфей подарил петухам,

Что б неслись лучше куры в его раскалённом Крыму.

И теперь только феню Орфей, как законченный хам,

Почитает искусством и, в целом, сидит на дому.

Неликвидные боги ему иногда говорят:

Прогуляйся, тряхни напоследок, давай, стариной.

Только слышит он вовсе не их, а другой звукоряд

И не внемлет шуршанью богов. 

Как говаривал Ной:

«Бегство – лучший ответ».

Да и много ли ставить на кон?

И Орфей различает знакомый безлюдный причал,

И Харон поправляет костистой рукой балахон,

Резюмируя: «Быстро доплыли, накинешь на чай?»

Память

Великое стояние берёз.

Как этой белизной не заболеть?

Какую память принимать всерьёз,

Каких проигнорированных лет?

Прощальное петляние тропы,

От плевел отделившее зерно,

Простившее досказанную пыль

Ушедшего не дальше, чем давно.

Замри на стыке ветра и травы,

Замри под преждевременный рассвет.

Твои воспоминания равны

Костру из непрочитанных газет.

Распутица

Есть дерево-и-свет,

Его листва права.

Как будто в мире нет

Ни тени волшебства.

Как будто всё поклон,

Земной поклон земле.

И всё заволокло

Распутицей полей.

Река

Щенки рассмеются в мешке,

И смех под водой расслоится.

Укрытая рыба в реке

Потащит на дно колесницу.

Туда, где проета дыра

Отпущенными червяками.

Где ты так давно умерла,

Что небо покрылось песками.

И остервенеет река,

Впиваясь в засохшие русла

Теплом своего молока,

Мычаньем немого искусства,

И станет как счастье тверда,

Как время текущее в камне,

Целуя собой города,

И плач превращая в молчанье.

Прозрачная сущность твоя,

Едва загустевшая в тело,

Вернётся в речные края,

В которых она обмелела.

Когда ты стеклянной рукой

Натянешь речные поводья,

Весь мир обернётся водой,

Влюбившись в твоё половодье.

Рождение травой

Вечная рыба всплывёт

Из тела промокшей воды,

Заточенный вверх небосвод

Наделает в космосе дыр.

Останется только глазеть,

Как медленно льются слова

Из толщи небесных газет,

Здесь что ни слова – то трава.

Здесь галки летят на восток,

Смыкаясь в пернатой дали,

Здесь просто пустить на постой

Ростки параллельные лип

В свои чернозёмные сны.

А дальше – молиться смоле,

Набившейся в космы весны

В молельнях еловых аллей.

Как будущей крови своей.

Как будто ты знаешь весь мир,

Прощупав с пелёнок его.

И мир тебя жизнью кормил,

И мир тебе дал ничего.

За это ты станешь цвести

И лезть изо всех пустырей,

И каждый протянется стих

От тонких прозрачных корней.

Когда же ты скажешь себя,

Продлившись какую-то жизнь,

Прикинься пером воробья.

Строкой воробья окажись.

Рыбы

Расскажите, рыбы,

Как легко тонули,

Те, кто по натуре

Каменные глыбы.

Мы так не смогли бы

Рассказать вам, рыбы.

Рыбы, нашепчите,

Как ваш воздух зыбок

В мире без улыбок,

Без больших событий

Где-то у Таити.

Рыбы, нашепчите.

Начинает сердце

Биться откровенней,

Будто нет делений –

Ритмов, звуков, терций.

Никуда не деться,

Мир – большое сердце.

Это ваши тайны

Проникают с моря

Стройным птичьим хором –

Скрытый, нелегальный

Вид переговоров.

В полосе нейтральной

Тают ваши тайны.

Рыбье рабство

Как тебе живётся в рыбьем рабстве?

Где глаза открыты у прохожих,

Где стеклянные волнуются медузы,

Где снов нет и где их быть не может.

Этот мир для снов предельно узок.

Как тебе живётся в рыбьем ритме?

Между тонких фиолетовых растений,

Где над плавным миром стынет чайка –

Смерть, неотличимая от тени,

Осыпается на воду горстью талька.

Только поднятые волны правы

В бесконечном неземном поклоне. 

Поднимись навстречу им всем телом –

Ветер оцарапает ладони,

Отшлифованные морем до предела.

И когда ты выйдешь на поверхность,

Где-то у дождями сытой Клязьмы,

То в последний раз увидишь, как беспечно

Время вьётся мошкарой и вязнет

В тоне волн. И тонет в волнах вечность.

Здесь на суше только взгляды окон

Так же молчаливо ищут пищи.

Брось им пыльный отблеск по привычке,

Оставляя тело без отличий.

И нырни в подъезд уже по-птичьи.

Светоболезнь

Этот чёрный фонарь, как и ты,

При наличии тьмы – максимален.

Угрожает дойти до черты

Отражением в мелком канале,

Где раскрыли по-рыбьему рты

Сотни спален.

Тем телесней его световство,

Чем надрывней горение окон.

Неспособных внести ничего

Пожелтевшим от вечности током

В притекающий к ним небосвод

Синим соком.

Та же редкая светоболезнь

У тебя, ты – такая же точно!

Внесена ненароком в день,

В ночь – нарочно.

Середины

Нас с тобой разотрут в слова,

Нас с тобой заберут витрины.

Ты – и стонет моя голова,

Ты – и стынет моя голова.

На висках выступает иней.

Бесконечный объём рябит

Фонарей. Фонари, как раны,

Округлённые до орбит.

Резкий свет заполняет быт

Океаном, текущим из крана –

Кто-то мучает нервопровод.

И в чужом отсыревшем доме

Раздражает обилие нот.

Мы отсюда сбежим вот-вот,

Как сбежали сюда. Только помни,

Выходя за пределы нуля –

К нам приложены середины.

И теперь ни с чего и не для

Мы с тобою, других деля,

Обязательно станем делимы.

Синица

Суетливые стены и добрые сильные люди,

Защити меня, жизнь, успокой и накрой с головой.

Если верить в слова, то других вариантов не будет,

Лишь остаться с тобой.

Если слово – туман, и настольная лампа не греет,

Вытри кожу свою от следов надоедливых мух.

Если слово нежней, чем дыханье пустой батареи,

Но шершаво на слух,

Отпускай каждый день по синице на волю

И загадывай, чтобы синица вернулась сама.

То ли кончились спички, и надо проветриться что ли?

Но тюрьма есть тюрьма.

Совы

Кричи, но не горчи.

Разбуженные совы

Взирают на тебя

С продавленных ветвей.

Одна из всех причин –

В тебе так мало крови,

Что валятся слова,

Как прах из тополей.

Замену не найти

Застеленному миру,

Который крепко спит

В неспящих нас с тобой.

Вползает нервный тик

В звенящую квартиру,

Когда шаги за дверь –

Рассыпанная соль.

Осталось отгадать,

Куда уходит запах

С пропитанных твоей

Любовью простыней.

Смещается вода

Из шаткой кружки на пол.

И тянется январь,

Как цепь следов за ней.

Солжение

Скажи меня, Боже, скажи!

Пускай мной щебечут стрижи!

А если не хочешь сказать,

Солги, почему не солгать?

Соври меня, просто соври,

Пусть думают все пустыри,

Что я, этот лживенький я –

Действительно часть бытия.

Пусть знают, что я был реком

Ручьистым твоим языком.

И травы столпятся у ног,

Застелют тревогу дорог,

И раны затянут тайком

Берёзы зарёванным ртом,

И клёны укроют стеной,

И встанет тогда надо мной

Твой жилистый смех на прощанье.

Мы все твоё, Боже, молчанье.

Та

Наблюдай, как меняется час.

У меня для тебя есть имя.

В этом имени меньшая часть –

Это ты. Остальное – пустыня.

От тебя наибольшие сны

Мнутся, распространяя минуты.

Наблюдай за полётом осы,

Наблюдай, принимай вовнутрь.

Как шуршанье увесистых крыль-

ев тебя переносит отсюда

Наблюдай. Я сегодня открыл

Звук сосуда.

Обращённого к ветру лицом,

Обнажившего женское горло.

Наблюдай этот звук, если в нём

Станешь голой –

Это то, о чём я говорил,

Строки будут длиннее и чётче

Ты, напротив, по счёту три

Тонким телом заполнишь мой почерк.

Наблюдай. Отрицание сна –

Это новый прорыв в медицине.

Наблюдай, ты уже не видна

Никому. Только буквы и с ними

Завершишься, понятная мне,

Этим именем *прочерк*. От прочих

Слов отдельно. И наедине

Даже проще.

Наблюдай, заключённая в не-

(без)известном стихе. Вся построчно

Здесь. И родинкой на спине,

Ставшей этой последней.

Там, где

Где кончается жизнь, начинается хвост человечий,

Только как ни крути, не рифмуются вечность и вечер.

От которого я отшатнусь, как от остроконечного края,

Где неспешно гудит и вращается лопасть земная.

Где кончается акт, именуемый праведным делом,

И в дальнейшем уснёт бесполезно полезное тело,

Мы зажмурим сердца, променяем вчерашнюю встречу

На сегодняшний день. Без доплат, нам доплачивать нечем.

Оттого и сидим на божественно сладких колёсах,

Где кончается жизнь, предстаёт красота в разных позах,

Где щенячий восторг обрывается приступом лая,

Где земной красоты – нет, но есть красота неземная.

Тени

Она замедлила глаза,

Густые тени

Текли с неё по волосам,

Вползая в темень.

По неизбежным четвергам

Она вздыхала,

Ложился вздохов каждый грамм

На одеяло.

Земля белела от комет.

Так ждали травы,

Познав осточертенье лет,

Конца, расправы.

Весь миг от смерти до любви

(Точней, оргазма),

Пройдёт вне плоти и крови,

Невиден глазу,

Осев на тонкой полосе

У сновидений,

Куда с неё, в её же сне

Стекались тени.

Тополиный пульс

Тополиный пульс учащается с каждой весной,

Всё ближе и звонче, мерцает и рвётся.

Тополя, возвращаясь с работы домой,

Запинаются о свои кольца.

Переводят дыхание ровно на час.

От усталости птичьей в извилистых кронах

Тополя засыпают у авиакасс,

А проснутся в плацкартных вагонах.

Я стою неподвижно, всё реже смотрю им во след.

Мои корни пропитаны талым бензином.

От мелькания листьев ослеп.

Жду, когда заметут бирюзовые зимы.

Тюрьма

Ты скорпионна и пьяна,

Вокруг тебя плывёт луна,

Вокруг тебя мычат шторма,

Вокруг тебя – моя тюрьма.

Простые дни гудят страной

Запущенной и нежилой,

Ты этот улей перельёшь

Во времени дырявый ковш.

И встанет на колени тьма,

Руками обхватив дома.

Взойдёт, но не опишет круг

Окоченевший солнца труп.

Мечтам несбыточным моим

Сгущаться вечно в жадный дым

Вокруг тюрьмы твоих ночей.

Я без неё – ничей.