Роман Поплавский

Роман Поплавский

Все стихи Романа Поплавского

* * *

 

В твоём полотняном мешочке

Руническое письмо

На деревянных дощечках.

Мешочек стянут тесьмой.

В нём знаки стихий, предметов,

Животных переплелись.

И в переплетении этом

Умеешь читать ты жизнь:

Когда покидает дощечка

Мешочек, что отчий дом,

Ты что-то над нею шепчешь

И знаешь, что будет потом,

Какие ещё кометы

Промчатся в нашей судьбе.

И мне говоришь. Но, скептик,

Я лишь улыбаюсь тебе.

 

Весталки

 

В наши дни обнаружены лица лишь трёх из вас.

И те не при вас – всё хранится в музее сейчас.

Не восстановить ни ног, ни плавных изгибов плеча.

Такую античный рок оставил на вас печать,

Такую печальную ношу, мрачной эпохи каприз –

Напоминать о том, что империи катятся вниз,

И равно о том, что опалу сменяет когда-то фавор;

Что вору не кажется мало, когда он истинный вор;

Что сердце учёной жрицы, несмотря на данный обет,

Упорно стремится биться, верное лишь себе.

 

 

* * *

 

Войны местного значения:

Вдоль по Средиземноморию

Крабы делят территорию.

Есть такое развлечение.

 

Тропы топчут, роют бункеры,

Озорно бряцают клешнями.

У одних глаза – черешнями,

У других глаза – карбункулы.

 

Но какого б роду-племени

Крабы-воеводы ни были,

Все пойдут навстречу гибели:

Морю дела нет до прибыли,

До войны, границ и времени.

 

* * *

 

Времена меняются не к лучшему –

Поворачивают на обочину.

Солнце прячется за снежной тучею,

Все надежды на весну просрочены.

Все надежды на весну проиграны,

Видно, зря мы на неё поставили…

Но снега, пока ещё не стаяли,

Изошли следами, словно титрами, –

Возвращаются с зимовки стаи.

 


Поэтическая викторина

Гитарист

 

Пальцы в разбег по грифу

На пять ладов.

Флажолеты и рифы –

Каков!

 

Звук гитары то терпок,

То лиричен.

Он точно знаком с Эвтерпой

Лично.

 

Как он может так, не фальшивя?

По какой науке?

Будто в нём поселился Шива

Многорукий.

 

* * *

 

Город призраков, не заметных для масс.

Ещё витает в воздухе завод пластмасс.

(Круглая баня едва спаслась.)

 

Недалеко от реки, в историческом центре,

На ладан дышит призрак Спасской церкви.

Колокола гремят, что цепи.

 

Речной вокзал красного кирпича

Заселили: земля-то была ничья –

Никого ни в чём не уличат.

 

Раковинами высохших моллюсков

Дома деревянные на Сургутской.

В них вещи – тени хозяев. В нагрузку.

 

А на Центральной площади, хотя ещё не призрак,

Указывает путь и высится капризно

Напоминанием о чужой отчизне

Дымка давняя призрачных времён,

Идей, пространств, несостоявшихся похорон.

 

* * *

 

Замшелый памятник, и никого окрест,

Как водится зимою нелюдимой.

Сметают воробьи в один присест,

Смеясь медлительности голубиной,

Ржаные крошки – суета и бег,

И это понимают однозначно

Стоящий на морозе человек,

И тот, что в бронзе пережил свой век,

И ёлка, сбросившая с веток снег,

Как балерина, сбросившая пачку.

 

* * *

 

Зеркальную гладь озёрную легко рассекают вёсла.

Так мы с тобою расходимся. Проходят зимы и вёсны –

Озёрная гладь качается и снова встаёт, как была.

Так мы с тобою встречаемся – до следующего весла.

 

* * *

 

Как с пересаженным бычьим клапаном

В минуты страданий сердце мычит:

Глухо, протяжно, днём или за полночь.

Недоумевают врачи.

 

Не понимают и слушают, охая,

Тревожное, тяжкое, громкое «муууу».

И переводят с коровьего: «Плохо мне,

Как никогда никому».

 

«Случай нечастый и требует творчества,

Дискуссий, анализов, проб. А пока

Мы предлагаем Вам от одиночества

Парного попить молока.

 

Важно, чтоб тряпкой никто не размахивал.

Известных оттенков. И в этой связи

Книги прочтите по тавромахии.

В среду – повторный визит».

 

 

* * *

 

На языке, как на ветке,

Слово повисло.

Наливается смыслом,

Падает метко

Яблоком спелым –

Становится делом.

 

* * *

 

Не дальше, чем на три штыка

Лопатных залегают корни –

О том, что глубже, я не помню,

И оттого строка легка.

 

Её не тяготят века,

Не облепляют глины комья.

И вот почти порожняком я

Иду-бреду издалека.

 

Пустой, беспочвенной свободе

Неудержимо счастлив, вроде,

Но понимаю головой,

Что проплутаю, словно Каин,

В краю скитаний, неприкаян,

Без пут системы корневой.

 

* * *

 

Неуёмная ты моя, не сидится тебе,

Не живётся спокойно, в сытости и достатке.

Гавриил-архангел трубит на трубе,

И Георгий копьё поднимает в схватке.

 

Неприличная ты моя, не жалеешь слов

Ни любви, ни ненависти тем паче.

Тот, кто бился всерьёз за твою любовь,

За неё пострадал и в сторонке плачет.

 

Истеричная ты моя, ты не знаешь мер

И на слово одно отвечаешь дважды.

Как одна из самых странных химер

Для того, кто забыл о тебе однажды,

 

Непреклонная ты моя, в полуночный сон

Ты приходишь без спроса, звонка и стука

И твердишь о величии тех времён,

Тех, которым я предпочёл разлуку.

 

* * *

 

После дождя церковь в Калемегдане

Упёрлась крестом в асфальт, отразившись в луже.

За руки вдоль Дуная двое влюблённых гуляли:

Так горело внутри, что было видно снаружи.

Так горело внутри, что отблески танцевали…

Или то был фонарь, скорым закатом разбужен?

 

Впрочем, влюблённым свойственно (вы ли не знали?)

Видеть чуть шире там, где кажется уже;

Слышать чуть звонче там, где кажется глухо –

Сердцем ли или каким-то особым слухом;

Помнить всё то, что из памяти, кажется, стёрто;

Жизнь находить в каждом мазке натюрморта.

 

* * *

 

Прекрасный ангел, что ж ты, горяча,

Нещадно рубишь с хрупкого плеча?

 

Забыв о том, что нет суда на «нет»,

Не терпишь отрицательный ответ

 

И требуешь повсюду и всегда

Ты от меня безропотного «да».

 

Скажи, зачем в размахе нежных крыл

Я неземную красоту открыл

 

И не заметил сразу – вот дела! –

Два сажей перепачканных крыла?

 

* * *

 

Рисуй с меня всё, что хочешь,

За музою следуй, автор!

Я буду в твоих натюрмортах сочных,

Портретах, особенно авто.

 

Придай мне любую форму,

Представь, что я – заготовка.

Великим ваятелям дашь ты фору –

Ведь лепишь живое, чертовка!

 

Вложи в меня страсть и рвенье,

Вкус мёда и нотку мяты –

Чтоб, как неудавшееся творенье,

В сердцах не сожгла меня ты!

 

А впрочем, сожги, если хочешь!

На то твоя воля, автор!

Я вновь проступлю в натюрмортах сочных,

Портретах, особенно авто.

 

* * *

 

Рыбка на заднем бампере «Шевроле» напоминает о силах,

Что превосходят нас в сотни, тысячи, если не больше.

Сотни, тысячи, миллионы лампад на могилах

Первой ноябрьской ночью в Польше.

 

Сотни, тысячи, миллионы колен преклонённых.

Столько же слов, обращённых в воздух,

К тем, кто нашёл удивлённо

Пажити в звёздах.

 

К тем, кто начал ab ovo

Силой святого,

Живого

Слова.

 

 

* * *

 

Сегодня ровно две луны,

Как мы расстались. Что же?

Кого винить? По полвины

У каждого, похоже.

Чуть больше, может, у меня,

Но не принципиально.

 

По-прежнему на простынях

Твой дерзкий запах в спальне.

Я две подушки на кровать

Бросаю, как обычно,

И на твою претендовать

Не смею, по привычке.

 

В моей упрямой голове

Ещё блуждает счастье:

Я режу яблоко на две

Примерно равных части

И с каждым разом по чуть-чуть,

Борясь с самим собою,

Остатки памяти и чувств

Срезаю с кожурою.

 

* * *

 

Сердца стук отдаётся в желудке

И немного в печени.

Я зашёл на минутку

И уйду незамеченным.

 

Я зашёл понарошку,

Из научного интереса,

Чтоб узнать осторожно:

В то ли время и место?

 

Я зашёл несерьёзно

И стою у стоп-крана:

Как нажать, чтоб не поздно

И не рано?

 

* * *

 

Симпатичный пономарь

Даше душу поломал.

 

Лишь посмотрит на неё –

Сердце бьётся! Ё-моё,

 

Как он бьёт в колокола! –

Вся с округи детвора,

 

Соберётся у ворот

Поглазеть, разинув рот.

 

Даша машет, ну а он –

Знай, трезвон да перезвон.

 

На Февронью и Петра

Даша с самого утра

 

Собралась пономарю,

Наконец, сказать «люблю».

 

А его и след простыл –

Он подался в монастырь.

 

* * *

 

Стою над течением речки,

В догадках тону:

Какой же фальшивомонетчик

На дне отчеканил луну?

 

* * *

 

То ли ангел напел языками,

Не знакомыми человеку,

То ли путь указала река мне –

Та церквушка седьмого века,

Чьи нагретые солнцем камни

Я запомнил на ощупь, вехой

Стала в годы моих скитаний.

 

Неприметный проём оконный.

Дым свечей. Еле слышный ладан.

В полутьме я смотрел на иконы,

И казалось мне, что от чада

Плакал пеший святой и конный,

И старушка, что у колонны

Оказалась со мною рядом.

 

И стояла, словно влитая,

Без единого вздоха и слова...

Каждый всполох жара свечного

То являл её мне, то снова

Пропадала она, выцветая.

Только отсвет огня живого

Выделял её очертания.

Очарованный этим, иного

Я подумать не мог: «Вы – святая.

Отчего мне Вам не молиться?»

 

По дороге от церкви шагая,

Я искал в незнакомых лицах

Тот же свет. В ясном небе птица

Выгорала кусочком ситца –

Ближе к солнцу и ближе к раю.

 

* * *

 

Тяну дрезину. Транспорта иного

освоить мне не довелось, увы.

Меня другие обгоняют снова,

осмеивая с ног до головы.

 

Тяну дрезину, размышляю: если б

стелился под ногами не асфальт,

а крепкие, проверенные рельсы,

я б чуть быстрее устремился вдаль.

 

Пока же в сутки маховая сажень,

и раздражает аж до тошноты

вокруг не прекращающий миражить

пейзаж небесноватой красоты.

 

Меня уже облюбовали птицы.

Так чешется макушка под гнездом,

что подмывает антиутопиться,

как только набреду на водоём.

 

* * *

 

У бога времени много –

С него не убудет.

На часок зарифмую бога –

Верну его людям.

 

Забронирую номер удобный,

С двумя кроватями.

Заночуем мы с богом, словно

Братья.

 

А под утро, лишь солнце встанет

И скользнёт по крыше,

Бог уйдёт, на подушке оставив

Томик Ницше.

 

 

* * *

 

У его супруги на всех пальцах –

кольца…

А. Вознесенский

 

У моей супруги на всех пальцах – кольца

(словно от рожденья у неё они):

есть на них драконы, дерево и солнце,

вот Изида плачет, наполняя Нил.

 

У моей супруги на всех пальцах – кольца.

Мне она на каждом в верности клялась:

древними богами, деревом и солнцем,

пламенем дракона – неразрывна связь!

 

 

* * *

 

Удивится жена, если я в разговоре

На особый, из детства язык перейду,

И представит внушительный ворох историй,

Как писал первый матерный стих на заборе

Мальчуган, не стесняясь, у всех на виду.

 

В подворотне не рос я, но малая площадь,

На которой ютилась семья впятером:

Мама, дядя, сестра, я, бабуля – полощет

До сих пор в моей памяти денно и нощно:

То погаснет, то вспыхнет далёким костром.

 

Я читал день-деньской всё подряд, и вначале

Бранных слов не водилось в моём словаре,

Но помалу словарный запас наполняли

Нецензурными фразами ссоры, скандалы

И ребята – друзья-недрузья – во дворе.

 

Каждый вечер, ворочаясь в тесной кровати,

Слышал я, как сосед на ребёнка орёт.

Забивая мне в уши бетонные сваи,

Где-то ниже врубали на всю «Вороваек»,

А за стенкою дядя включал «Depeche Mode».

 

Фильмоскоп

 

Помню, как с холода, сбивая с ботинок сугроб,

статный, красивый и не облысевший ещё,

сродной сестры отец нам подарил фильмоскоп.

И научил смотреть.

(Он тоже потом ушёл.)

 

Помню зелёную ручку, при повороте которой

кадры, как в жизни, один за другим менялись:

вот меня с аппендицитом увозят на скорой;

вот, повзрослев, друзья со двора потерялись.

 

Помню возможность жизнь прокрутить до конца,

радость без ограничений – как подобает ребёнку,

взгляд исподлобья, добрый чужого отца,

хруст, с которым кончалась каждая плёнка.

 

* * *

 

Хотели, как всегда, а вышло – мырк.

И вот сидим: кто в шаге от тюрьмы,

Кто – от сумы, но выбираем сами

Из этой пары зол, хоть нелегко

И стол дубовый гнётся под платком,

Наполненным ржаными сухарями.

 

А как иначе, если дальше мрак?

Точнее – мрык. На печь Иван-дурак

Забрался кое-как, тесня соседей,

И слышит всюду колокольный звон,

Но не поймёт, зовут ли на поклон,

Войну, поминки или на обедню.

 

Всё пасмурнее сводки новостей.

Как продвигаться в этой темноте

И как альтернативный путь нащупать?

Не по воде Христом – по льду шагать

И по старинке руки в прорубь – ать!

А вдруг там щука?

 

* * *

 

Что принесли Христу волхвы? –

Кусочек сахарной халвы.

 

Великовозрастный Каспар

Принёс младенцу куклу в дар.

 

Сберёг лучину Мельхиор

И от неё зажёг костёр.

 

Сам Бальтасар к яслям присел

И колыбельную напел.

 

И ангелов бессчётный сонм

Вязал носочки в унисон.

 

* * *

 

– Обрюхатил –

и хватит

с тебя! –

Так сказала ему, теребя

полы платья.

– Играть я

уже

в эти игры не стану! –

Туше.

И сквозь слёзы:

– Серёжа,

прости!

 

В животе вдруг ребёнок затих,

будто понял, что кроме него

в жизни матери нет никого. –

Первым лучиком новой зари

он погладил её изнутри.