Роман
Файзуллин

«горем падут сады»

я никуда не пойду

я прогуляюсь лесом

выброшу в лужу звезду

ей у меня слишком тесно

ей у меня темно

я ей плохой хозяин

мразь на моё зерно

пасть свою разевает

«горем падут сады»

ты мне всегда говорила

я отдаю плоды

мною взращённого мира

лживый господь покалечен

умер цветок без влаги

руки свои на плечи

ты не клади мне ангел

«он больше вам не должен»

сегодня узнал
что один мой старый знакомый
скончался от передозировки
в сидячем положении
его нашли по прошествии суток
уже не свежего
его и кого-то там ещё 

успел ли он кайфануть?
не знаю
думаю нет

когда мы подходили к его подъеду
на двери висел лист с надписью
степанов такой-то такой-то
 

ДОЛЖНИК

мой друг сорвал листок
скомкал и выбросил

«он больше вам не должен»

Балкон (Вад – Дарку)

Могу нарисовать балкон. Могу проклясть балкон.

Шансы – сказка, есть только святая книга…

Я плевал на этот чуждый и отвратительный сон.

Этот мир, это балкон, и как не крути, а придётся прыгать.

Вот Она, придёт, как будто добрая и в золотой оправе,

И в голосе Её, грядущего ужаса для тебя ничего не выдаст.

Скажет: «Привет…» Даже улыбнётся, но потом… раздавит.

И за что нам такая, правда, за что нам такая милость?

Так и будет, до конца всех минут висеть на нас панцирь…

И руки, и шею не снимаемые будут давить кольца.

Беспощадна Она. Не сказать. Не выдохнуть. И не развязаться.

Да и можно разве, ногами дойти и руками взять Солнце?

И собирался из ангелов, из ангелов болезненных поход.

И виделась правда не сквозь радость, но сквозь чёрные линзы.

Им сказали боль терпеть, а они взяли, да всё наоборот,

И заткнулась Она, хоть на миг перестала плести свою низость.

Это всё не всерьёз. Это всё – там ли, здесь. Это всё на бумаге.

Но твари вставать должны, как прозвучит Ваше имя, сударь.

И я даю поклон, как отражению, за то, что на миру был ангел.

Ненавижу любовь. Любовь – зло. И я там буду. И я там буду…

Бездна 

посвящается Марии Малиновской

Опоздавший рыцарь на пустой дороге,
Он будет помнить тебя,
Как белую птицу
На белом
Единороге.
Веня Д’ркин

Радость моя непомерная,
где же ты?
Сердце моё потрескалось от мороза.
Разум с рождения не был светлым.
Внутри разрывающий и поедающий меня огонь.
Я стою у пропасти и кричу в пустоту.
Ужасающая моя бездна
противопоказана тебе.

Но у меня появилась иллюзия,
а, вернее, уверенность,
что Ты единственный человек в мире, 
кто может 
спасти меня.
Но ты не станешь этого делать,
потому что 
ни тебе, ни мне это не нужно.
Потому что все мы навсегда отдельны.
И обречены. И каждый будет
вечно скитаться в своей внутренней пустыне.
Я же в своей 
давно задохнулся и умер.

Мне не нужно спасения.
Всё идёт по сценарию.
И в конце герой умирает мучительно и тяжело.
Может быть, так он сможет
искупить, хотя бы небольшую часть 
своей вины?

Покаяние моё прими,
как высшую покорность,
как единственный свет мой,
как абсолютное преклонение.
Как бледное эхо того,
что когда-то было Мной.

Вот пройдёт всё.
Останутся строки.
Лучшие из них были Тебе.
Потому что ты лучшее, что я встречал Здесь.

Заклинаю тебя
никому из «них» никогда не верь.
Но более всего 
не верь мне,
ибо я 
самое ужасное 
из всего возможного,
а ты – яркий Свет,
который 
я Люблю.

Бескрылые подснежники

В небе летают бескрылые подснежники,

Обречённый на казнь спрятан в шкафу.

А если и возьмёте меня в руки, то потом изрежете.

Сколько можешь не вспоминай Её и слово «живу».

Номера, сердца не для меня, витрины, –

Как могли, и сколько могли, отражались в озёрах…

К счастью, никто не сравнится с тобой, не будет такой красивой…

Как земли, в которые я бросал холодные зёрна.

И зёрна эти молились и росли как на каторге,

Ну и что мне с того? – Я сотру твой номер.

Мое небо во мне и глаза терпеливые закатаны –

Без тебя/с тобой, мне сидеть в этой коме.

О том, что я не видел, я могу говорить бесконечно.

В том, что я не видел, ты не отыщешь логики.

«Прощай» – это карта, которую мне крыть нечем.

«Привет» – мы были не такими, какими нас запомнили.

Боже, я «не знаю о Её жизни ничего»…

Моё тело лежит в глубине, в шкафу…

Но может, это ты была то чистое волшебство?

Но может, это ты приравняла к нулю слово «живу»?

Ты никогда не узнаешь, как ты была дорога.

И я даю тебе слово, что монах ударит в колокол…

Пел о тебе, или не о тебе про какие-то снега…

И, может, всё-таки в твои руки я бросал серебро да золото?!

В Англетере

Эта проволока на дне, в Англетере,

На которой подвешен месяц.

Сколько лет – не жди и не веруй!

Свыклось всё, ни ветра, ни песен.

Ну родился. Не сдох. И что же?

Закрывай теперь небо рукой,

находя в **дарасах-прохожих

отвращение к массе людской.

Это место – огромный роддом.

По-залёту сюда залетели

бабы голые. Их крестом

рисовали – они песни пели,

как доились коровы – мычали быки.

В тишине эти звуки воняют, я знаю.

Воду пить – умирать, да не с чистой руки

находя пустоту, покрываясь слезами…

Это так. Во мне… В Англетере…

Это – мерзкая ноша, но дивный приход.

Сколько лет – не жди и не веруй.

Хватит ныть. Рот закрой. Всё пройдёт.

Весна по Файзуллину

Весна по Файзуллину невозможна в принципе,

а любовь – штука редкая или же её нет вовсе.

Ярко-мутное поле усеяно слепыми лицами,

что руками бросают мне в грудь кости горстями.

И от того, наверное, скребёт внутри «некто»

и на все вопросы молчит – усмехается. Отнюдь.

Это то, от чего становится не важен вектор,

от чего, проснувшись, хочется снова заснуть.

Завтра бежать, куда хочу, вряд ли сумею.

Сердце в рюкзаке, за кого мне нести на свалку?

Когда только камни холодные и тёплые змеи

на всём побережье вечно осенних зданий…

Но надо терпеть,

                    так сказали в асфальт упавшие мученики.

Стёртых глаз

                    не продавай,

                                        не отдавай им…

Обсуждай позы, а я

                    за ушедшими,

                                        не ставшими лучшими…

каплю крови, понесу, ниже всего,

                                                            над

                                                                 головами.

Голубь

(Год спустя)

«Он, Она, оно, они…

Голубь мёртвый у двери».

Так, я сказал год назад.

Всё врут глаза мои – мои глаза…

Растаял образ – осталась куча говна.

Боль моя, ты – мой бог и сын, и Ты – одна…

Говорила со мной, не отрекаясь.

Обвивала мне шею холодными руками.

И уже не тошнит, не болит старая память,

обрываясь на дне, дабы после ничего не оставить.

Наполнится, опустошаясь, превратившись в то, что ест…

(Такое ощущение – поверх него не спеть.)

Водою в пустотность: из «да» перетекает в «нет».

Летит, уже не светлое, к кому? К Тебе?...

Повремени немного. Повремени

с отходом на тот, на последний приход.

Мы здесь невыменяны, мы здесь одни.

До нас небу глухо, до нас высоко…

И тех рук не найдёшь, что не вторичны,

чтоб кентавром тем или этим не загажены…

Голоса умирают, голоса, как лица птичьи…

Хотел радугой рисовать, а получается – сажею…

Вывожу и вывожу, всё один узор – зимы

нескончаемой, как ошейник из проволоки…

Мусора сколько внутри, да не найдётся метлы,

ибо на пустом месте были обрезаны и обколоты…

Кашляю, поперхнулся. Может, кто вспомнил?

Шаг – два… Ещё один и побег.

Дорога забирает свою дань кровью.

Ну так кровь есть, а меня уже… нет.

И нет осознания, нет узла.

Всё врут глаза мои – мои глаза…

Голубь мёртвый у двери

Он, Она, оно, они…

Голубь мёртвый у двери.

Голубь живой летает в подъезде,

Ах, золотая моя, и мы тоже исчезнем.

Ты – дрянь, и я – дрянь, и люди – всё дрянь,

Но, пожалуйста, не подтверждай этих слов, перестань.

Я бы снял с тела и подарил бы Тебе медальон,

Да тобой не дано путей к этому поступку.

Взял бы сердце – камень и положил бы на холм…

Всё отдать: до последнего крика, последней буквы.

Из тишины твоего номера, из комнаты вакуума

Течёт или летит эта река в руке неживой…

О, каким же ужасным было то, о чём ты так плакала.

Здесь ничего. Здесь помнится и хранится голос твой.

Голос твой.

Никто из нас друг другу не показались,

Но ты поедала меня, незримо, не ведая, без соли, без сахара…

Все, исполняя свой отвратительный танец,

Раздавливая, убивая меня в этом невыносимом холоде вакуума.

Он, Она, оно, они…

Голубь мёртвый у двери.

Жду подарка

Жду подарка – подарок сожрал кентавр,

отравив последний, единственный светлый корабль.

Жду подарка – того, что мой по праву.

Почему-то он не ждал меня. Почему-то упал на грабли.

Жду, конечно же, жду, что же в этом такого?

Жду нетраханных черт первозданной мечты.

Закрываю глаза, отплываю и вижу я снова

свалки светлых иллюзий, из которых смеёшься мне Ты.

Жду, что станет уже не слишком отравлено,

пока смотришь приходы застывших во льду…

У тебя в волосах не была бы заколка оплавлена,

если б ты хоть немного знала, о слове «Жду».

Жду. Давно уже здесь рассудили,

кто – кентавр, а кто – обдолбанная свирель.

Птицу белую в руки – да грязной водою умыли.

Так слепили крыла, на причастие ей не успеть.

Жду, что скажешь опять, что нужен тебе я.

И что злые факты реальности скоро потухнут.

Жду, – конечно же, это тупая затея.

Жду, хоть и ждать мне чего-то искренне глупо.

Женщина и Собака

Я сегодня видел во сне

Ты была как тогда прекрасна

Как тогда улыбалась мне

С горьким привкусом светлая сказка

А потом а потом а потом

Как всегда я тихо заплакал

Это сон а над этим сном

Эта женщина и собака

Мириады глупых смертей

И одна лишь правда – неправда

И забыть не дают о тебе

Отворённые двери ада

Жизни не хватит постигнуть

Только воздух, всё тяжелее.

И это то, что наверняка

возьмёт тебя, обласкает в полной мере

под шёпот этого, всё сжигающего тростника.

Голове думать плохо,

а не думать, задыхаешься.

Каплю воды в окно – око,

где большое Солнце, звезда алая.

Я для себя отделю и греть буду реальность иллюзии.

Всё этому подчинить захочу, а «всё» – это как бы не умирать.

Находя жизнь только в глазах твоих и слушая музыку,

того, что не отберут. Затем, чтобы когда-нибудь, хоть что-то… узнать.

М. М.

дайте мне эту девочку
что проглотила сотни книг
Манн, Гессе, Достоевский, Гофман, Эко, Маркес, Гамсун...
я растворюсь в её насыщенном сладком голосе
буду слушать её тысячу лет
и не скажу не слова
молчать и слушать
умирать молча
наслаждаться осознанием того
что ЗДЕСЬ есть что-то
настолько прекрасное
НАСТОЯЩЕЕ настолько
что даже не верится в реальность его существования
и глаза слепит
все остальные – никто
все остальные второстепенны
взгляд секунда отражение
сказочно удивительно невероятно
я теряюсь в догадках когда вижу этого человека

Между прочим

Позапрошлой зимой вечером

Я был жив и согрет

Со мной рядом была женщина

От которой исходил свет

Жизнь светилась и радовала

Вспышки брызги огни

А потом всё оказалось отравлено

Какими-то людьми

Но дело конечно не в людях

Они

просто

серый фон

Тебя как всегда обманули

Выйди пожалуйста вон

И я выхожу я не против

Душою сквозь снег напролом

И снится мне в ядерной рвоте

Сожжённый в беспамятстве дом

И женщина жутко хохочет

И дьявол мне бьёт по плечу

Но этой зимой между прочим

Я умирать не хочу

Мечта

И фотографии твоей не отдам в грязные лапы,

И не упаду, и не сожгу псалма.

Ребёнок – ребёнок, мама найдёт тебе папу…

Ребёнок – ребёнок, я сошёл с ума…

Сидит на кухне, красивая, в одеяле.

Говорит с не прощённым человеком по телефону.

Фиолетовый праздник был – цветы рвали…

Стонет-плачет убитый ею ребёнок.

Я же, тебе никто. Называй меня просто «даос»,

Ещё добавь буквы твоего странного имени.

Незачем открытый – в небо вбитый гвоздь

Вчера с тобой говорил. Глаза у тебя красивые.

Красивые…

На зимовье

Всё бы мне пить ртуть и мазут,

да разбирать отходы людопроизводства…

Камень били, о камень – выбили слезу,

но слеза не проросла от зелёного солнца…

А солнце полетело за хреновой любовью.

Говорят, здесь, случка – не грешный поиск.

Живи здесь, оставайся на зимовье,

всё – равно, сольётся в ком, да под поезд…

Ах, птичка ты моя, птичка родная,

за что ты мне такая, такая свободная?..

Пером птичка рубит, как топором

и смеётся в телефонную трубку…

Ты, наверное, не видишь, мой серый дом,

он цветком испепелённым хочет

упасть в твою руку…

Полетело солнце за хреновой любовью.

А ты и птица и солнце, ты текла на «вокзал»

Живи там птичка,… живи на здоровье.

Только помни, что здесь, без тебя умерла слеза…

Не бывают

Чувства не бывают сильными или слабыми.

Всё это похоть. Стилет. И новостройка.

Ложбинка дьявола. Уголовщина сплошная. Продажа.

Продажа и пропажа. И ликвидация залежавшегося на складе товара.

Синтепон за витриной.

Засолившийся мох у нехорошего большого. Большого и больного.

                        И везде и повсюду всё пронизывающего.

Едкого и очень редко, порой, невообразимо чарующего.

Как мутная вода под четырьмя ногами.

Как две единые руки от двух разных совершенно людей.

Как Рыжая осень – моя эмблема воина.

Как цветок погасший в засохшем жёлтом конверте.

Навсегда и то же самое, что и на мгновенье – Вечно.

Недолгая луна

пусть я останусь плохим человеком

вправе об этом ты пожалеть

солнце молчит и цветов больше нету

правда всё это правда но ведь

я не хотел терять свою церковь

просто живое ушло и померкло

просто родное стало отвратным

и не вернуться воинам обратно

много на свете тёмных пристанищ

все они выглядят все как одно

и каждый день с кем-то тихо прощаясь

я обращаюсь всё больше в стекло

голос охрип мой и плохо я слышу

ты не узнаешь меня – я иной

и мне не больно что ты где-то дышишь

чьей-то счастливой недолгой луной

Перевёрнутый

Перевёрнутый антимир снова съеден.

Уж в который раз кто-то горько так подавился…

выдыхая слова, как старые, рваные деньги,

от которых исходят, едва уловимые искры

кем-то купленных, и кому-то за это же проданных.

Переваренных. И распада остался продукт.

Исходя из тебя, входя предсмертными водами

в корень светлого, туда бы не стоило рук…

Я бы сделал так! И когтей бы своих я не распрямил.

Наравне бы нагадил, сказав, что всё это данность.

Погружаясь в томящий, съедающий внутренность ил,

но не смог бы так дальше, и знаю, подох бы я рано.

Я всё это собрал и змеям отправил на корм…

Лишь в груди горький шлейф – дорог колея..

И дождавшись, увидел в глазах её дом,

и едва ли теперь усомнишься, что Я – это я.

По накатанной

Пусть идёт – по накатанной.

Пусть идёт, чёрт с ним.

Испепелённой улыбки заплаканной –

глаз, насквозь видимых в крови.

Там где нет дороги жить, надо умирать.

И в этом, моя рациональность осознающей себя ошибки.

Знай своё место. Там, где родился, дыра –

заделай её телом своим, подобно тому, как удушье душили.

Слишком мало в судьбе слов…

Слишком много в словах от судьбы.

Чувствуешь? Как подыхает в руках то,

что когда-то и наполняло слово «жить».

Жить не так, как получилось, а так, как хотелось бы.

Но ты должен знать своё место, довольствоваться скрипом пружин…

ржавых, что так ничего доброго и не сыскали.

Ты прости, что я иллюзорный, прости, что аморфный

(Реальный, давно уже мозгом подружился с асфальтом…)

В первый раз, за сто лет, увидав людей, улыбнулся и запер окна…

Ползи-ползи, мой сизый крест,

в твоих глазах миры умирают просто.

Как путник, что сказал «спасибо» здесь.

Как кошка, прыгнувшая под колёса…

По черепам...

По черепам едет моя повозка. 
Я лежу в ней, укрытый старым овечьим тулупом. 
Лихорадит меня 
вот уже третье десятилетие. 
Давно сошедший с ума и переступивший грани 
– я продолжаю извращаться. 
Нет мне прощения. Я подлец. 
Клеветник, перегретый когда-то 
райским Солнцем. 
И асфальт внутри меня, 
холодный и потрескавшийся, 
серой стеной стоит 
безжизненно. 
Это уже не увядание 
и даже не прощание 
с самым главным. 
А просто завершение 
банальное, как предательство. 
Привычное, как жестокость 
или смерть. 
А дальше уход 
в небытие 
наконец-то.

Подопытная крыса

Побывав однажды подопытной крысой

И насильно оставив свой лабиринт

Я смотрю равнодушно как небо зависло

Я иду там где сердце сильнее болит

И тошнит – не спасают таблетки от рвоты

Всюду люди слепые – и нету Её

Я жду стука в свои замёрзшие окна

Жду команды чтоб снова уйти в забытьё

Капли крови густой я роняю на краску

Я пытаюсь дерьмом заменить пустоту

Но потуги мои в этом деле напрасны

Я в нелепом созвездии пылью расту

Я ем сахар и пью молоко чтоб не сдохнуть

Кто-то тянет меня своей серой рукой

В некрасивой судьбе и жизни короткой

Находя свой единственный чёрный покой

Родись со мной

Родись со мной.

И больше не пиши, что Ты вещь

в руках какого-то… кентавра.

Собакой подстреленной у ног твоих лечь

И с тобой умирать, а без тебя и подавно.

Родись со мной.

Забудь, что сожительствовала

в ожидании болезненного мне звонка…

Я не жив без тебя, предположительно.

Нет, я даже уверен, наверняка.

Родись со мной.

Раздели со мной этот остаток.

Стань непосильной, держащей ношей.

Родись со мной.

И больше не делай никогда так…

Никогда так не делай больше.

Сказка (для Н.Л.)

Это ничего. Это навсегда, а всегда ограничивается жизнью.

Рождение – диагноз, который непросто оспорить.

Вот он: смешной, нелепый,

отразившийся в глазах Маленького Принца

Он не видит, но его тошнит от всех этих историй…

Сейчас будет сказка, которую не сказал Ганс,

И придёт потоп, и всех нас проглотит…

Из всего этого, больше всего люблю слово «транс»

Вот он, он кричит, он из крови и плоти,

Которую резали, резали, резали – и не раз.

Он подурачится и скажет: «Я люблю Фею»…

Потом как обманутая рысь повесится на сосне.

Он так мне сказал, я не могу ему не верить,

Ведь, если я не поверю ему, он не поверит мне.

Потом вы накроете стол и скажете:

«Идите вы на …, о милостивый сударь.

Идите, идите, на вас не осталось посуды…»

От безысходности я льщу сам себе, вот меня приперло

Изба сгорела, собаку убили, и ты…– перережь мне горло.

На ковре неба я нарисовал дивное озеро

И это только начало, это даже не середина.

Посмотри, какое небо звёздное,

Посмотри, какое небо звёздное…

Прости меня, Каролина. Прости меня, Каролина…

Слова для Анж

Эту книгу я не даю читать, трогать, кому попало

Чтобы взять её, надо чтоб руки были посеребрёны...

Все-таки жизнь бывает сладкой, а кровь горячей и алой

Ты живая, и ещё… ветра синие волны

Я дышу, у меня в руках твоя книга

Твой «Голос», я читаю молитву

Неужто ты, как и я, питаешь презрение к земным играм?

Так хочется верить, что ветер не стихнет. Ветер не стихнет…

В моём доме всегда мёртв телефон, и не греют батареи

И этот ветер постоянно несёт чего-то обрывок…

Если б мне сказали что ты бог, я бы им не поверил

Разве может быть бог таким красивым.

Мир не достоин такой, как ты,

Слышишь? – это слова для тебя Анж.

Тебе можно рассказать про небо, и про… Сальму Хайек.

Каким бы не был склеп, он будет не твой, не мой –

может быть их, но не наш.

Только ветер в избитых руках, и то, что она никогда,

никогда не узнает…

Снежинка

По распятой мечте человек шёл к утёсу.

За неверие всем, платил ржавой игрой.

Но окно – есть окно... а прекрасное – просто.

Я стучусь в Твоё небо. Открой.

Эта жизнь, как снежинка, растает в асфальте,

проявившийся снимок оставит осадок…

Всё о чём, серо-жёлтые реки не знали:

«Просто рядом быть, и больше не надо…

ничего». По заснеженным, дымным дорогам

тёмный вакуум, душная правда и Ты,

детских фильмов, желаний пожизненно долгих,

не загаженных ветром тупой тошноты.

Я гулял по крышам – там нет ничего,

а увидев Тебя, те прогулки я проклял.

(Правды нет.) Но в красивом

                                                  и чистом, живом…

(Мечтать!) Никогда не шагнуть в облезлые окна.

Странная эйфория

М. Малиновской

Странная эйфория
после разговора с тобой,
по прошествии нескольких часов
переходит в привычное состояние 
осознания обречённости.

Эти охапки глаз.
Эти кучи людей,
считающих, что опять...
Снова, снова и снова...

Какой смешной траур
маленького мессии,
не вытягивающего свой крест...

Как будто дешёвый актёр
поёт на углу 
провинциального переулка
невнятную песнь
из кусков разложившейся плоти
и чистейших пёрышек ангелов,
взывая к Так необходимым,
но недосягаемым
звёздам.

Уголь

(Из поэмы «Оклахома сквозь голограмму»)

Как голограмма возникают,

Когда-то, для кого-то, что-то значащие буквы Н.Л.

Наивные бабочки летели на свет, но падали на угли…

«Ты ещё пожалеешь!» – кто-то кричит мне, но я уже пожалел,

что оказался в этом подъезде, в этой квартире, у этой земли.

Мне, или кому-то похожему на меня

Тесно в этом душном и родном подъезде,

В этой квартире, в этом доме…

Привиделась мне любовь, но это – змея

И петь для неё болезненно и бесполезно,

И захотелось мне остаться с сестрой

Где-нибудь в Оклахоме…

У комнаты есть только дно, есть только угол…

Нет дверей и рек, красивых берегами…

Ты свет. Мы никогда не увидим друг друга!

Но тебя это совсем не испугает.

Ты стелешь постель… Скажи, ведь ты стелешь постель...?

Как страшна твоя постель в звоне моих нарисованных бус…

План такой: всё увидеть, всё узнать, всё успеть…

И ничего... И цветка запредельного не сорвать с твоих уст.

Но только Ты, и в глазах красно-чёрный оттенок…

Любишь Ты? Ну и дои его, как телка...!

Те, кто убивают таких, как я, знают своё дело,

Они словно Ты, и у них не дрогнет рука.

Фотография Н.Л.

Твоя фотография во втором ящике моего стола.

Твоя фотография – самое ценное, во втором ящике.

Когда я подохну, никто не тронет её, не узнает, что Ты была…

Твоя фотография – самое ценное здесь, самое настоящее.

И выльется и застынет правда из месяца и креста…

А, нужного слова не взять с твоих божественных уст

И соберутся послушать Сказку (для Н.Л) у холодного костра

Совы и вороны, некто без имени, и ещё орел и мангуст…

Год – два и Ты услышишь… Год – два и Ты узнаешь…

В чём камень прост, в чём тяжесть и на чьи плечи.

И не увидится Тебе свет, за теми, что из груди моей вырастут камышами…

И немного позвенит, а потом и вовсе растворится жемчуг…

И не дотронутся до меня твои руки сквозь ледяной панцирь.

Так должно быть. Так должен тлеть парашют.

Но твоя фотография... Ты прекрасна. Ты прекрасна. Ты прекрасна…

Я эти слова так берегу, я на них не дышу.

Сам с глазами закрытыми, а душу сквозь асфальт…

И у дверей окна высматривает. А ничего у них не найдётся.

Так тому и быть. На том и закончится. Пускай…

И всё ж не будет кричать. Всё ж и эти разорвутся кольца.

Вот такая вот сказка немая. Позвенит монетами, да ничего не купит…

Вот так вот выпадет из вчера – завтра, и не останется на сегодня…

Всех голубей, что отпускал, цветами разукрашивал. Никого не вернули…

Наверное, летают теперь без имени, без слов Её, на свободе…

И умерли они, не у Неё на руках…. Не в песни своей, не в словах её.

А монеты те, я собирал по капле, там, где Зелёная Мечеть…

Но они не в пользу, они в тягость, от них всё живое не поёт.

И кричали они, не у неё на руках, что надо: Не петь. Не петь. Не петь…

Хэппи-энд

Ты, позорная, дай порадоваться жизни хоть один день.

Ты, что берёт не то под своё крыло.

И больше не умирай никогда и никому не верь

На радость всем им и им же назло.

А ты любимая не пиши о своём симбиозе.

Симбиоз вещь такая – назавтра может лишить тебя меня.

Кто-то взял и бросил мне, в разрезанное горло звёзды,

А звёзды укутала собой, всё фиолетовая змея…

У тебя глаза святы,

а голос свеж, как у ребёнка.

Руки отрезать тому,

кто прикасался к тебе когда-то…

А мне глаза выколоть,

и им скормить без соли… Бессонный…

Бессонный, да ещё стоит пред ней на коленях.

Умоляет стать женой, плачет на свет…

И прожить с ней каждый день нездешний и последний.

Только я никогда не верил в хэппи-энд.

бежим из этого сюрреализма

вот нас было трое
и мы бежали из города роботов
из города гуманоидов
потому что кто-то должен был спасти землю
от нашествия искусственных людей
и каждый из нас троих
был вариацией одного и того же человека
но с разной судьбой
кто-то был успешен и богат
но не имел достаточно навыков 
физической борьбы
второй тоже не лыком шит
да к тому же боец отличный
третий обычный работяга
или мелкий клерк
он единственный 
которым был и я тоже
(как и те двое)
бежал не имея на себе ботинок
и прочей одежды
и понимал 
что так он далеко не убежит
по асфальту усеянному
осколками стекла и кусков железа

а после в полиции
в каждою субботу
должны были праздновать
день женских половых трусов
и от каждой женщины 
у них имелся кусочек говна
чтобы различать кому принадлежит бельё
кто от кого

и никто из нас не вышел из сюрреализма
не один видимо
не смог спасти или спастись
потому что я просто
не смог открыть
глаза

болезнь головы

у человека болезнь головы

впрочем обычное дело

очень легко посыплете вы

ваши признания пеплом

будете так же смотреть в глаза

искренне улыбаться  

лик ваш повесят на образа

можете не сомневаться

после останется камушек зла

тёмного и не простого

если б понять ты это могла

не повторилась бы снова

у человека болезнь головы

спутались дни и ночи

у человека умерли Вы

это ужасно очень

в подъезде мёртвая птичка

в подъезде мёртвая птичка

голубь убитый котом

нет у меня наличных

чтоб расплатиться за дом

чтоб расплатиться за радость

что пережил давно

ну а теперь вот не надо

снегом цветы замело

и свет оказался лишним

и мир оказался – слизь

знать бы где Ты родишься

ждал бы там всю свою жизнь

в чёрных пятнах

стареют руки

стареет жизнь

на корабле гниют матросы

а ты забудь и расскажи

мне про нетронутые звёзды

я труп ребёнка на руках

твоих заляпанных любовью

я так устал тонуть в песках

и так устал Тебя не помнить

вот годы –

много их прошло

я опорочил свою клятву

разбил священное стекло

и моё небо в чёрных пятнах

и жизнь стремится замолчать

как бык на гаснущей корриде

и я боюсь тебя опять

когда-нибудь живой увидеть

война усиливает море

война усиливает море

и в небе звёздочка горит

так будь же робок и покорен

когда с тобою мир молчит

в дороге нет ни сна ни яви

лишь след от сонной колеи

лишь жизнь – холодный мёртвый камень

и глупые мечты твои

они уходят лёгкой тенью

но долго помнит город наш

как у мессии в день рожденья

играли похоронный марш

всадник в облаках

все мы когда-то увидим

хотя бы перед тем как

белые-белые лилии

всадника в облаках

мы

ехали прижавшись друг к другу

мир был полон любви

и я никогда не забуду

эти сказочные дни

но всё одинаково кончается

и потом как всегда как всегда

увядают цветы и небо распадается

на бессмысленные кусочки льда

всё-таки Чернышков был прав

и всё-таки Чернышков был прав

в 2008-ом году

утопая под снегом

в том что мы в аду

из которого нет побега

в том что Ты никто

просто разовая утварь

как ты умираешь легко

так и оживаешь наутро

но может когда-то когда-то

когда это всё отболит

и с неба мне рухнет прозрачный

на голову метеорит

я буду смотреть и смеяться 

среди одиноких скал

и будет легко отказаться

от жизни которой не знал

выжжена жизнью земля

Машечке Малиновской

выжжена жизнью земля

потомкам оставить нечего

обними ты меня

ангел в теле девичьем

я умереть не смог

храм оказался безбожен

дай кислорода глоток

ты одна только можешь

я постою и пройду

как и положено – мимо

останься в моём саду

самой живой и красивой

пусть неизменен вектор

свыше написан план

буду тебе заветной

лучшим из каторжан

буду сдыхать без влаги

петли вязать из петель

только не верь мне ангел

мне никогда не верь

боль этой жизни бездонна

бог извращён и раздет

и я негодяй и подонок

просто увидел Свет

даже если

вот вам тело ребенка гиеной покусано

первозданные вздохи уже не важны

что плохого в том чтобы отсутствовать

что хорошего в том чтобы жить

всё страшнее страшнее падает день

догорает остатком внутри в глубине

дева светлая чёрную медленно стелет постель

в чистоте захлебнувшись смеётся и кается мне

вот и всё всё тебе навсегда насовсем

это было не больно оставшись без выбора

я дарил тебе тяжесть дарил я и свет

береглось до конца то но было проиграно

эта жизнь не примет жизнь не простит

солнце с грязью и холодом смешаны в мерзлом окне

неразменное светлое только двоим лишь для двоих

я с тобой даже если меня уже нет

дно колодца

тихо падает мёртвый камень

дно колодца привычно к смертям

проклинающий небо и пламя

я иду по затёртым следам

и во мгле беспощадны морозы

не согреться с Тобой у костра

небо нынче мертво и беззвёздно

мир из проклятого серебра

я как Каин в одном и Авель

я как серый оплёванный лёд

даже музыка не спасает

и поэзия не бережёт

забей на боль

забей на боль забей на горе

всё это важно до поры

пока не умерло то море

в котором ты топил дары

своей убогой глупой жизни

и вёл войну за пустоту

и яркие глотая брызги

живи чтобы увидеть Ту

в которой жизнь твоя хранится

и свет потерянных зеркал

а Эти каторжные лица

забудь приехав на вокзал

пусть люди – мёртвые машины

пусть выбито твоё звено

не всё на свете разрешимо

но Главное ожить должно

кино больной земли

а потом мы плыли в поднебесье

но ни дьявола ни бога не нашли

я сидел в шатающемся кресле

и смотрел кино больной земли

умерли те двое истреблённых

что питались хлебом и водой

и в пустынном обожжённом поле

мир их обратился пустотой

тина горькая из провода сочилась

и песок сквозь пальцы исчезал

а земля по-прежнему крутилась

запирая пленников в подвал

любимой

было было помню мы были совсем детьми

нас кололи резали мы оставались такими

вот стихи последние любимая ты их возьми

не кори не вини что горьки прости их

слов ещё сказать тебе как много надо

в нерешённых не прощённых тяжких днях

тех которых никто не тронул не окорябал

не молчат то ангелы а неслышно так говорят

говорят что терпеть надо терпеть до боли

всё что есть двоим а что будет не важно

всё в руках согрето великое и простое

глух наш день от снегов а воздух влажен

всё тебе отдано до конца до последней крови

было было помню мы были никто не сотрёт

а цветы стихи плывут и гуляют дана им воля

и прощения нет но не плачь ты уже всё пройдёт

маленький бультерьер

мне снился маленький бультерьер

и я его очень боялся

пустыня попойка и сквер

и жизнь сквозь немытые пальцы

и снег что похож на тюрьму

в которой все люди ослепли

ведущий их компас ко дну

и голубь оставленный в клетке

и был разговор обо всём

но мало кто знал что ответить

и ночью и утром и днём

ломались кленовые ветки

на коленях у тебя

ненадолго отстраниться

от огня и бытия

мир по-прежнему мне снится

за отсутствием Тебя

снится речка небо звёзды

шёпот твой и тёплый дом

твои руки смех и слёзы

это память о былом

вспоминать того не надо

только горько по утрам

и в дверях слепого ада

я тебя увы предам 

это страшная разгадка

нету правды без огня

я усну сегодня сладко

на коленях у тебя

невероятно ужасно

невероятно ужасно

невероятно темно

у ангела сердце сжалось

и он завис надо мной

краски дороги похоть

всё течёт под дождём

а я пытаюсь не сдохнуть

на облаке сером своём

и что-то в груди моей колко

её отзывается след

и я ужасаюсь насколько

насколько её уже нет

насколько памяти жалко

оставить открытым окно

здесь невероятно ужасно

и невероятно темно

ну когда же?

пароходы эти проклятые пароходы 

непорядочные дочери гаубицы невзгоды

всё это слишком легко и слишком просто

а вчера на небе исчезли все звёзды

и стало как-то грустнее 

в общем хуже

и захотелось под землёй схорониться

и я перелистывал жёлтые страницы 

но всегда попадал на одну и ту же

мне вспомнилось лето т.е. наше детство

твоя улыбка рыжие волосы и задорный смех

а потом я плакал и всё спрашивал смерть 

ну когда же

я изживу тебя в себе наконец-то?

под крестом

Марии Малиновской

пришла беда на все мои сады

окутан холодом безумный дом

здесь только слёзы и немые льды

и сердце высохшее под крестом

и время будто бы взглянуло вспять

и стёрт давно порочный разум

прости – я не могу тебя обнять

я переполнен липкой грязью

во мне всегда сидит змея

камней безмолвных тянет груда

и это Всё чем был здесь я

и снова чем уже не буду

позже Вы всё поймёте

позже Вы всё поймёте

и может быть даже простите

птица сгорает в полёте

мечта в разбитом корыте

а дальше всё хуже и хуже

глубже неотвратимее

мир этот больше не нужен

небо бездонно синее

руки шёпоты шелесты 

красных живых лепестков

как-то вдруг захотели вы

вытащить это из снов

но сны не сулили хорошего

хоть было всё так хорошо

и сказки полынью заросшие

смеялись над глупой душой

и вот опустились сумерки

а позже кровавые брызги

и мир в котором Вы умерли

стал непригоден для жизни

потому что ангелы никого не спасают

бордель имени всех живых
так как мёртвые не в борделе
одни не понимали других
было холодно
голод и бомбардировка
с воздуха
с земли
и ещё откуда-то
с третьего измерения

мне велели остаться
отступать было некуда
я терпел
кроме меня никто
так сильно не блевал в тот год

снег и болезни
камни и пустота

я видел лицо ангела
но оно меня не спасало
потому что ангелы никого не спасают

* * *

прости

просто прости когда всё закончится

и за то что я выбросил плюшевого кота

подаренного тобой когда было так солнечно

«Я люблю тебя. Сегодня и навсегда».

у него в лапках была ещё маленькая мышка

светлое счастье пойманное ненадолго

но свет гаснет наступают холода и никто никого не слышит

и среди всего этого не остаётся ни людей ни бога

двери отворены вынесен приговор качается веточка на ветру

тёмное небо укрывает одеялом вечной мерзлоты

видишь как он о чём-то молчит и плачет рано поутру

храня под подушкой эти давно засохшие цветы

сгоревшие

Не верь поэту.

Не верь врагу.

Не верь тому, кого ты любишь.

Я не приду. Не помогу.

Я презираю потому лишь

тебя, что ты живёшь, как все.

Как все, плодишься безмятежно.

Не воспевая тонкий свет,

таящийся во тьме кромешной.

И это повод для вражды.

Для ненависти бесподобной.

Мои сгоревшие сады –

Любовь продажная до гроба.

Моя больная кровь горит,

хоть образ твой во мне всё глуше.

Мой мир из тонких нитей сшит,

из душ в болотах утонувших,

погрязших в похоти личин

и мёртвых, жаждущих покоя.

Да, нас когда-то Бог любил

и нас когда-то было двое.

Теперь же давят холода

сердец, которые растлились.

И нету жизни после дна,

которому

мы покорились.

силуэт

 замри

 умри

 и доживи до часа

 когда

 станет ненужным говорить «прощай»

 и отпадёт необходимость возвращаться

 к обыденным и ничего незначащим вещам

чернеют розы затухает мята

и бесполезен твой подаренный мне клевер

и всё на свете как и Ты понятно  

я раньше жил и даже в счастье раньше верил

так много было там и так ничтожно здесь

где ты живая но тебя как бы уже и нет

так странно голубь падает с небес

и в облаках рассеивается женский силуэт

скоро мы все узнаем

скоро мы всё узнаем

и ты расскажешь мне

как поднимала знамя

и лежала на дне

для меня

для меня лишь

для остальных – успех

главного не оставишь

главное – это снег

это зима и осень

жизнь без надежды и сна

я собираю кости

кости с нашего дна

воздух сырой и плотный

пепел сгоревших крыл

помню я звонкий смех твой

а лицо позабыл

снег заветный

люди всеядны

и я тоже

но только не в плане людей

ангел бежит по болезненной коже

будет всегда и везде

лучик рождённый мгновением

жизни ушедшей давно

биомашины и тени

смотрящие через стекло

и ты повторишь то лето

сменишь немало тел

но этот снег заветный

останется только мне

тяжесть завета

вместо бога отравленный яд

вместо жизни дорога ко дну

я уже не вернусь назад

и тебя к себе не прижму

вместо лиц убогие рыла

что так любят хвалиться крестом

это небо двоих не вместило

а один умирает в нём

и листва умерших деревьев

засыпает упрямую память

ртуть течёт и в отсутствии веры

и надежда стремится оставить

вместо рук твоих тяжесть завета

вместо жизни дорога ко дну

я уже не вернусь в наше лето

и Тебя там не обниму

удушье

Анжелине Полонской

почитай
и скажи мне
ведь это 
что-то другое
ты видишь смерть в жизни
ты видишь огонь в слепоте
беспомощности

когда двадцать восемь
неполных 
лет
непонятное русло рвёт тебя
и на самом краю
ты боишься уйти
потому что ужас открывающийся там
вполне живой
и осязаемый

вот моё тело – оно более не оружие
вот мои слова – они более не истина

я натравлен как слабый пёс
на безмолвную бабочку
и нет мне воды кроме комы

от бездушия жизни
задыхаясь кричу
но не слышу 
звука

уезжай

уезжай шарлота из берлина

скоро будет взрыв большой

корабли плывут они из глины

эта глина это так нехорошо

здесь ничего тебя не ждёт

и даже вечно спящий мальчик

ставит все не выше слова ложь

и сделает не больше чем заплачет

в тайне всем и никому отныне

никому ведь это не игра

покатилась капля от который жили

самые заветные крыла

уезжай не жди все кончено

что хотелось

                    то лишь сборище голодных смертных

хоть и виделись с тобой мы наяву воочию

ты мудра и как не знать на самом деле

уезжай тебе нельзя все это видеть

да и лучше б ничего не знать сначала

не касаться не одним из перышек красивых

всё забудется ты просто жизнь листала