Рита Круглякова

Рита Круглякова

Четвёртое измерение № 29 (413) от 11 октября 2017 года

Третий том романа о любви

Евины глупости

 

В райском саду не бывает зимы и холода –

Здесь не Земля, сотворённая для трагедии.

Евино тело всё так же свежо и молодо,

Будто и не было прожито три столетия.

 

В этом саду, где цветы и трава душистая,

Сочные фрукты, прохлада ручья хрустального,

Еве светло, ведь она, как вода в нём – чистая,

Ева не знает ни тёмного, ни печального,

 

Делится с птицами маленькими секретами.

Но, оставаясь одна вечерами тихими,

Ева... тоскует?.. Но ей о тоске неведомо.

В горних садах о тоске никогда не слыхано.

 

Света к четвёртому веку ничуть не меньше, но...

Евины глупости заперты в сердце наглухо.

Мудрый Адам ни на йоту не верит женщине

И не берёт у неё никакого яблока.

 

Взросление

 

Оставлено, даровано, сквозь сито дней пропущено

цветное, монохромное – былое и грядущее:

написана история, воссоздана из хаоса.

Судьба моя настояна на тёплых травах августа,

на звёздных сновидениях, на эликсире солнечном,

на вытяжке безвременья, сгустившейся до горечи.

Там гулко и размеренно звучит церковный колокол,

и тащит ветер с севера предштормовое облако:

опять из рая изгнаны рассерженные демоны...

В библиотеке жизненной романы и поэмы, но

ни одного учебника. Вздыхая над страницами,

всё меньше ждёшь волшебников и благородных рыцарей.

Здесь все дороги скатертью, и вспять от замков с башнями.

На пыльной полке памяти храню себя, вчерашнюю…

Бредущая во времени, с собою в чемодане я

Ношу благословенные свои воспоминания.

 

Глупые тёти

 

Что замолчал ты, перебирая струны?

Песня твоя утешит её, быть может.

Что ты так смотришь, мальчик кудрявый, юный?

Тёти, бывает, плачут. При людях тоже.

 

В шёлковых платьях, яркие канарейки,

В флёре ванили, мускуса и тимьяна

Тёти бессильно падают на скамейки

Где-нибудь в тихом скверике у фонтана.

 

Глупые птицы! Где их так больно ранят?

Это пока не ясно тебе и странно.

Тёти – они смешные в своём желанье

Вечной любви и верности, как в романах.

 

Сердце твоё – ещё не стальное – чутко.

И, наплевав на шутки друзей, отважно

Ты укрываешь глупую тётю курткой.

В юности – это правильно, это важно.

 

«Кажется, Вы замёрзли слегка. Возьмите…»

И потеплеет вечер сырой, беззвёздный.

Тётя поверит в то, что её хранитель

Рядом, и улыбнётся ему сквозь слёзы.

 

Человеку

 

За капризным мартом пришёл апрель,

Бог разводит синюю акварель.

Начался отсчёт сорока недель –

Прорастает семя.

Для того, что сбудется в декабре,

Дождевую каплю принёс Борей,

В этой капле – воды из двух морей

Продолжают время.

 

Ты – моя река, я – твоя река.

Из такого разного далека

Протянулись ниточки ДНК:

Наполняясь ими,

Изнутри ласкают меня моря...

Сопричастный, в сетке календаря

Сосчитай недели до декабря

И придумай имя.

 

Мы замедлим свой беспокойный бег.

Из сиянья лун, из слиянья рек

Здесь, под сердцем, начался человек,

Чтобы в мир вглядеться:

Написать роман, полететь к звезде...

Счастье в этом чуде и простоте –

Подержи ладони на животе –

Там, где бьётся сердце...

 

Тима

 

Раннее утро. Спит ещё детский сад.

Только в одном окошке сейчас светло уже:

Тиму приводят первым – в шесть пятьдесят

И оставляют ждать остальных, со сторожем.

 

Тима ко мне пускается, как стрела,

И говорит обиженно и растерянно:

«Доброе утро! Где ты всю ночь была?

Я по тебе соскучился, Алексеевна!»

 

Тима меня не слушает. Никогда.

И на прогулке тащит мне «чай» из лужицы.

Я возмущаюсь. Он мне: «Моя звезда!

Я же мужчина, вот ты меня и слушайся!»

 

Он победит злодеев на всей Земле,

И в Новый год, в мороз, в темноту, в метелицу

Он приплывёт за мною на корабле,

Белом-пребелом. И непременно женится.

 

Мир изначальный

 

Мир изначальный, душистый, древний

Так по-крестьянски смугл.

Солнце наклонится над деревней,

Выйдешь вдохнуть весну.

 

Вьётся по лугу тропинка лентой…

Словно мальчишка, юн

Солнечный май. Приграничье лета:

Шаг – и уже июнь:

 

Будут нестись облака на север,

И зацветёт, румян,

Четырёхлистный медовый клевер –

Розовый океан.

 

И, подчинясь травяному зову,

Смыслу, где суть проста,

Чинно по лугу пойдут коровы,

Как по волнам суда.

 

Сыплются долу цветки акаций.

Кажется, что слышны

Отзвуки прежних цивилизаций

В музыке тишины:

 

Здесь об утраченном нами рае –

На миллион веков –

Звонкий рожок пастуха играет

Песню Больших Лугов.

 

Выбери

 

Сердце сожмётся в горячий тугой комок:

«Каждому смертному будет дано по вере».

В эту минуту покажется: рядом Бог,

Только тебе он подсказывать не намерен.

Шансы равны. И они у него в руках.

Каждый из них – путешествие без возврата.

Ты – отражение в тёмных его очках,

В зеркале мира, придуманного когда-то,

И, словно книга, зачитанного до дыр.

В эти минуты Всевышний не носит нимба.

Ты вместе с ним сотворяешь дальнейший мир

В новом проекте: «Осознанный личный выбор».

Главный экзамен – подумай и выбирай.

Бог – наблюдатель, не дремлющий на работе.

На перекрёстке с дорогами в ад и в рай

Ты до последнего вздоха ещё свободен.

А наверху счетовод подведёт итог,

Нити судьбы завязав на гроссбухе в узел.

 

Выбери самую трудную из дорог,

Выбери самую хрупкую из иллюзий.

 

К чаю

 

Ты мне колдуешь. И руки твои легки.

В месяц осенней горечи листопадной

Пахнет лиловою дымкою Шри-Ланки

Солнечный, упоительный чай с лавандой.

 

В медленном тиканье комнатной тишины,

Не опасаясь густой заоконной хмари,

Машут ушами и гулко трубят слоны,

Пляшут браслеты на девушках в пёстрых сари,

 

Светятся в джунглях кошачьи глаза Багир,

Делая ночь и таинственней, и бездонней.

К чаю сегодня мне подан огромный мир

В прикосновениях тёплых твоих ладоней.

 

Одна из Маргарит

 

Сквозь окошко – луч, полоса:­

Зачеркнуть прошедшие дни­

В стриженных её волосах,­

На щеках, белей простыни.­

На карнизе два воробья,­

И один похож на неё.­

И она приходит в себя­

И негромко что-то поёт.­

 

 

«Зябко, птички! Я и сама­

Тяжело живу в этот год –­

Чересчур лютует зима.­

Ничего... И это пройдёт­

По законам календарей.­

Главное не плакать, молчать:­

Люди в белом вышибут дверь­

И привяжут к койке опять.­

 

 

Здесь такая, братцы, тюрьма!­

По утрам всё тело болит.­

Слышали: Булгаков, Дюма?­

Я одна из тех Маргарит!­

Мастер умер месяц назад...­

Мне сказали: «Надо дышать!»­

А ещё они говорят:­

У меня больная душа.­

 

 

Хорошо вам в царствии птиц!­

У меня тут стол и кровать,­

А у них – таблетки и шприц,­

Чтобы мучить и убивать!­

Каждым утром, день ото дня­

Я сдаю им кровь, а они­

Всё равно не верят в меня.­

Не читают, видимо, книг...­

 

Доктор хмуро цедит в ответ:­

«Вылечим! Осталось чуть-чуть!»­

Только... Дома Мастера нет...­

Значит, я туда не хочу».

 

Утро Малевича

 

Этой ночью не впервые он пытался рисовать

Беспредметность: звуки скрипки, тишину и шелест крыльев.

 

Рассветает… За стеною скрипнет старая кровать,

А за окнами проснётся, посветлев, февральский Киев.

 

Громыхнёт дверями лавки пожилой сосед-еврей,

У колодца звякнут вёдра вышивальщицы Альжбеты.

Казимир опять натянет одеяло до бровей,

Чтоб отсрочить ненадолго наступление рассвета.

 

Близок март. В покрове снежном стало много чёрных дыр...

Как всегда, отец закурит, собираясь на работу,

Приговаривая: «Что же, подрастает Казимир,

И, глядишь, меня заменит в управлении заводом».

 

Мама мягко улыбнётся и на стол поставит чай:

«Слава Езусу, Марии – Казимир у нас хороший!

Полседьмого?! Пан Малевич, ты гляди, не опоздай!

Очень слякотно сегодня – не забудь надеть калоши!»

 

Пахнет тмином и анисом неволшебный тесный мир –

Если мальчику пятнадцать, он давно не верит в сказки.

Мама сядет у постели: «Просыпайся, Казимир!

З днём анёла, ладны хлопец!* Я тебе купила краски».

___________________

* З днём анёла, ладны хлопец! (польск.) – С днём ангела, милый мальчик!

 

В этот день

 

В этот день, без пяти четыре,

Я не вспомнила ни о ком.

В холостяцкой твоей квартире

Пахло кофе и табаком.

 

И, дыша на сыром балконе

Неприветливым сентябрём,

Мы не знали ещё, что тонем,

Мы не верили, что умрём.

 

И, как два существа бескрылых,

Исполняя чужой каприз,

Балансируя на перилах,

Мы стояли, не глядя вниз.

 

И привиделись мне, быть может,

Два трепещущих мотылька,

Оставляющие на коже

Запах кофе и табака.

 

Бабье лето

 

Тсс! Заря, выдыхая влагу

Синеватой туманной ночи,

Возвращает ушедший август,

На своём языке бормочет:

«Время снова цвести – не чахнуть,

Вечно юной хмельной весталкой...»

Но уронит в лесу Арахна

В небывалых узорах прялку:

В незастывших ещё росинках,

В разноцветных блестящих стёклах,

И растащит на паутинки

Ветер пряжи седой волокна

Между звёздами и мирами,

Между тьмою и белым светом...

И запахнет в саду кострами,

Сидром, грустью и бабьим летом.

Пригубишь из прозрачной чаши

Хризантемный настой из солнца,

И покажется: день вчерашний

Непременно ещё вернётся.

А наутро зимы полозья

Скрипнут глухо и отдалённо,

И возляжет в долине осень

Тициановской рыжей донной.

 

Лабиринты

 

Мы с тобою – дурак и дура.

Всё до боли в висках знакомо.

И луна улыбнётся пьяно,

Окунаясь в глаза твои.

В пункт приёма макулатуры

Отнесём мы свои два тома

Неудавшегося романа

О взаимной большой любви.

 

И пойдём налегке оттуда,

Унося в портмоне копейки,

Чек с печатями: «Опыт собран»,

«Карма пройдена», «Ноша с плеч».

Мы потратим всё это мудро:

На вино и свиные стейки

В ресторане «Счастливый Гоблин»

За свободу и сбычу мечт.

 

Там зеркальные стены манят

Лабиринтами отражений…

Как ошпаренные паяцы,

Побежим, ускоряя ход,

По дорогам своих желаний ,

По дорогам своих сомнений,

Чтоб мучительно натыкаться

Друг на друга из года в год.

 

И однажды смешно и горько

Мы поймём, что у нас ни шанса

Удержаться на этом пике:

«Не-ищи-меня-не-зови».

Мы вернёмся в свою каморку

И продолжим писать с абзаца

Третий том бесконечной книги

О взаимной большой любви.

 

Случайное

 

Что-то случилось… Может, последний гром

Ночью октябрьской стал для тревог причиной.

Утро проснулось. И за моим окном

Остановилось облако-бригантина,

Пересекая времени океан.

И, отложив в сторонку мольберт и кисти,

Осень бульварный села писать роман,

Комкая и бросая на землю листья.

В лужах лежать остался вчерашний дождь –

Видимо, этой ночью напился пьяным.

Ловишь себя на том, что чего-то ждёшь,

И понимаешь, как это, в общем, странно:

Если вчера казалось, что никогда

Не повторится время таких мгновений –

Так, впереди предчувствуя холода,

Вдруг расцветает хрупкий цветок осенний.

Ветер бродячий рвётся в моё окно.

Было бы славно сдаться ему на милость!

Что позади останется – всё равно…

Кто-нибудь знает, что же со мной случилось?!

 

Все дороги ведут в Рим

 

Не иду по следам твоим,

Но поспорим, я знаю, где ты:

На дорогах, ведущих в Рим

Из любого конца планеты.

 

Скажешь: «Риму хвала и честь.

Он кому-то, бесспорно, нужен.

Только, знаешь ли, в мире есть

Города, что ничем не хуже».

 

Призадумавшись, постоишь,

Дашь надежде другое имя.

Ночью вылетишь жить в Париж,

А проснёшься – и снова в Риме.

 

Напрочь вышибить этот клин

Ты упрямо решишь отныне.

Ты покинешь проклятый Рим,

И... назавтра проснёшься в Риме.

 

Хмыкнешь: «Впору снимать кино

С географиями такими –

Хоть беги на Аляску, но

Просыпаться придётся в Риме».

 

Остановимся. Помолчим.

Все попытки свободы – мимо.

Все дороги, как в вечный Рим,

Неизменно ведут к любимым.