Provincetown, MA
Я люблю этот город − город нетрадиционной любви и нетрадиционных людей, люблю его узкие булыжные улицы, маленькие магазинчики и галереи, смущающие своими откровенными картинами. Попав сюда в первый раз, я не могу избавиться от чувства, что это просто уличный театр, − не могут же всерьёз эти двое бородатых мужчин застывать в страстном поцелуе посередине улицы. Или эти, − чинно идущие нам навстречу дамы с безупречным макияжем, одетые в классические английские костюмы и туфли на высоченных каблуках, − определить, кто есть кто, можно только по размеру обуви. Я с интересом всматриваюсь в их лица, манеру поведения, жеманную походку...
К вечеру начинаю подозревать, что в этих людях нет ничего необычного – скорее что-то неправильно со мной. Вечером мы с мужем заходим в ресторанчик. У столика появляется официантка необыкновенной красоты. Причёска Натальи Гончаровой: ровный пробор и тяжёлый узел на затылке, грамотный, практически невидимый макияж, длинное тёмно-бордовое платье с большим декольте, белоснежная кожа...
«Му name is Julia, how can I help you?» − звучит глубокий мужской баритон. Я опускаю взгляд: чёрные лаковые туфли тянут на 46 размер.
Сдав наш заказ, официантка выходит с сигаретой на улицу. Я сочувственно спрашиваю, не тяжело ли целый день стоять на каблуках. Ответ искренний и чисто женский: «I want to be lovely, Rita!»
Возвращаясь домой, мы останавливаемся у бензоколонки купить сигарет. «Camel, please!» − обращаюсь я своим фирменным басом к пареньку, покрытому татуировкой. Протягивая мне пачку, он отвечает мне неожиданно тонким голосом: «Good choice – enjoy it, sir!»
Диета
Каждый год в конце марта я садилась на диету. Морально подготавливалась к ней, начиная с февраля. Надевала не застёгивающиеся на том, что когда-то называлось талией, брюки, привычно засовывала внутрь бока, с трудом натягивала сузившиеся за зиму пиджачки... На тактичные замечания друзей, что я поправилась, опускала глаза и каждый раз давала себе клятву начать диету с понедельника. Учитывая неумолимо приближающуюся Дату, ела впрок: хлеб, масло, сало, сливки, мороженое − одним словом, жила сладкой и полной жизнью. Наконец наступал назначенный мной день – я становилась на весы. Муж, не любивший терять свою собственность, в эти дни был печален и раздражён. Определённого плана диеты у меня не было. В течение трёх недель я ела только салаты, тунца из баночки и гречневую кашу. К середине апреля результат был налицо – точнее, на осунувшемся, покрытом морщинами лице. Тело предъявляло обвисший живот, слабый намёк на талию и подтаявшую «филейную часть» – это являлось причиной моей особой гордости.
Потеряв за месяц шесть килограммов, я шла в магазин и покупала гардероб на два размера меньше. Спустя короткое время я начинала стыдливо отщипывать сначала корочки хлеба, потом намазывать их тонким слоем масла, потом... Да что говорить о деталях – сами знаете, как бывает...
Последнюю диету я пережила два года назад. Она проходила медленно и особенно тяжело. Организм боролся за каждый кубический сантиметр плоти и мстил мне, посылая по ночам яркие натуралистические сны, в которых я, обезумев, поедала кремовые торты и эклеры, закусывая их селёдкой. В один из таких напряжённых вечеров к нам пришли гости с большой коробкой шоколадных конфет (должна отметить, что к шоколаду у меня особая слабость). Я привычно сделала ужин и, поставив на стол графинчик с водкой, обречённо открыла себе баночку тунца. В дни больших Диет я не пью, но в этот раз нарушила свои правила. Водка пошла в благодарный желудок удивительно легко, и я моментально опьянела. После ухода гостей в коробке ещё оставалось штук десять конфет. Боясь искушения, я вытащила их из коробки и спрятала. Проснулась под утро с единственной маниакальной мыслью: хочу конфету, только одну, хотя бы откусить, хотя бы лизнуть... Рот наполнился слюной, затряслись руки, и я бросилась на кухню. В голове было пусто: я не могла вспомнить, куда засунула конфеты. Моему обыску в доме позавидовало бы гестапо. Я обшарила все потайные уголки, куда давно не ступала рука человека, кухонные шкафчики, полочки, морозильник... Я даже заглянула в помойное ведро – тщетно, конфет не было.
После повторного обыска я обнаружила их зарытыми в большой коробке с овсянкой и через десять минут, с наслаждением и лёгкой тошнотой доедала последнюю...
Плоть победила!
Парадный китель
Я смотрю в далёкое детство. Мне двенадцать лет. В маленькой кухне аппетитно пахнет борщом. На столике, покрытом клеёнчатой скатертью, стоят четыре тарелки, сметана и хлеб. Папа откладывает в сторону газету:
«Наливай, Клара!» Мама всегда наливает сначала папе, потом нам, и последней – себе. Мы с братом перешёптываемся и толкаем друг друга под столом ногами. Мама, подперев ладонями лицо, обеспокоенно смотрит на папу. Несмотря на свои двенадцать, я уже знаю продолжение и нервничаю вместе с ней. Мама ждёт одобрения. Через пять минут, не выдержав паузы, она спрашивает: «Ну как, Мойсей, вкусно?» От его ответа зависит её настроение и наше тоже. «Молодцом, Клара!» − отвечает папа, и мы с мамой облегчённо переводим дыхание. Борщ сменяют котлеты с гречневой кашей. Мама всматривается в папино лицо.
Он молчит... «Мойсей, что-то не так?» − опять тревожится мама. «Чеснока маловато», − выносит папа приговор. Я смотрю на мамино несчастное лицо и переживаю вместе с нею.
Мой папа военный врач в звании майора. Они с мамой поженились незадолго до войны и воевали вместе. Мама демобилизовалась в 1944 году, а папа вернулся после Победы. Мама чувствует себя его солдатом, никогда не обсуждает его приказы и сопротивляется, только когда это касается нашего наказания.
Мы очень любим маму. Она человек поразительной доброты, открытости и какой-то детской наивности. Моя мама – заведующая городской аптеки в нашем маленьком городке. Каждый месяц у неё недостача. Ей неловко брать деньги от родственников, знакомых и соседей – по одиннадцать, восемнадцать или двадцать копеек. Многие часто берут в долг, но забывают о нём, и, конечно же, маме неловко им напомнить. К концу месяца набегает серьёзная сумма. Мама боится признаться папе в недостаче и каждый раз, одалживая у соседей деньги, покрывает её.
Мой папа – умный, начитанный и строгий. Мы с братом уважаем его и побаиваемся. У папы два образования: педагогическое и медицинское. С нами он педагог. Брат оправдывает папины ожидания: он легко решает математические задачи и прекрасно учится. Со мной сложнее: я вхожу в ступор, пытаясь определить расстояние от точки А до точки Б, дружу с неподходящими детьми и всем этим бросаю тень на безупречную папину репутацию.
В день Советской Армии обед не удался. Куриный бульон недосолен, а биточки жестковаты. Подавленная мама моет на кухне посуду. В столовой на стуле висит папин парадный китель с планками военных наград и начищенными до блеска пуговицами. Я старательно делаю домашнее задание, обмакивая перо в чернильницу-непроливайку, и прислушиваюсь к звукам на кухне. Неожиданно (или ожиданно?) рука задевает чернильницу. Я испуганно и зачарованно смотрю на синие тонкие струйки, стекающие по кителю... Следующие две недели я наказана: я должна сидеть дома и думать о своём поведении.
Я думаю...
На стуле висит новый парадный китель, сшитый из запасного отреза...
Право руля
Я сдала экзамен на водительские права с пятого раза. Каждая моя попытка заслуживает отдельного рассказа, но, чтобы не испытывать ваше терпение, попытаюсь сделать небольшую зарисовочку штрихами.
Невозмутимый Беня, равно как терпеливые и любящие друзья, учили меня водить машину в течение трёх месяцев. Начинали с азов вождения на ночных парковках, постепенно выпуская меня на улицы города. Я научилась ездить прямо, но повороты направо и налево ещё не освоила, не говоря уже о переходе из одной полосы на другую, не подсекая идущие машины.
Я панически боялась встречных машин, будучи уверена, что они идут на таран, и трусливо прижималась к обочине.
Первая моя попытка закончилась, не успев начаться. В машину сел огромный чёрный полицейский и коротко сказал: «Go ahead». Я, полностью парализованная присутствием власти, дала задний ход и врезалась в дерево. «Go away», – хмуро бросил он.
Второй раз я решила попытать счастье в Ньютоне. Щуплый рыжий ирландец с весёлыми глазами повторил уже знакомую мне формулу: «Go ahead!».
Я нажала на газ, и машину на большой скорости вынесло на улицу с односторонним движением. Очнулась я от того, что он выкручивал руль к обочине и кричал, что ещё не готов умереть, что у него трое детей и старая мать, и перемежал свою пылкую речь известным мне словом «fuck».
Третья попытка оказалась, на мой взгляд, более удачной. Не допустив ни одной ошибки, я объехала весь Ньютон. Перед самым концом экзамена мне было сказано повернуть налево, что я послушно и сделала. «Here is no left turn. Go away», – повторил он знакомые слова. Спорить было бесполезно.
Предпоследняя моя попытка была практически безупречна. Благожелательно настроенный индус похвалил меня и, уже выходя возле полицейского участка, предложил параллельно запарковаться между двумя стоящими автомобилями.
Последствиями этого сложного манёвра были снесённый бампер задней машины и разбитое вдребезги зеркальце передней. Бесславно возвращаясь домой, я уже подумывала об инвалидном самоходе.
В пятый раз со мной поехал муж, нарушавший своими репликами привычный ход мыслей о неизбежном провале. На сей раз это было в Кембридже. Полицейский – поляк, рассказами о котором пугали начинающих водителей, – славился своей придирчивостью. Счастливчиков, сдающих у него экзамены, было немного, но, как вы заметили, чудеса иногда случаются. Спустя полчаса он поздравил меня с успешной сдачей экзамена, мимоходом заметив, что я похожа на его сестру.
Интересно: его сестра тоже сдавала на права пять раз?
Проект
Большую часть дня Беня проводит в лаборатории с загадочной ПЛАЗМОЙ. Я стараюсь не отвлекать его от возможных открытий. К примеру, вот уже год на потолке погасли лампочки. Муж посмотрел наверх и миролюбиво сказал, что непременно их вкрутит, но это − ПРОЕКТ. Постепенно в ПРОЕКТ вошли машина, стирающая вещи только кипятком, − за неимением холодной воды, выставленные в гостиную кухонные стулья с поломанными ножками и подтекающий холодильник.
Я отношусь к слову ПРОЕКТ уважительно и терпеливо жду. Один из серьёзных ПРОЕКТОВ − замена окон с перекошенными рамами. Года два назад приятель попытался открыть одно из них. Вторая рама гильотиной упала ему на пальцы, а стекло покрылось трещинами. В окна стало задувать.
Последний раз знакомое слово я услышала в октябре, перед отъездом на конференцию. Ко мне зашла подруга и, глядя на меня с сочувствием, задумчиво сказала: «Бенуа, конечно, обширного ума мужчина, но с этим нужно что-то делать…»
Готовясь к приезду мужа из Калифорнии, я отбивала деревянным молоточком мясо. Идея приблизить решение ПРОЕКТА пришла неожиданно и была проста. Я повернулась к окну и с силой стукнула его тем же молоточком. Вместо трещин появилась большая дыра, в которую можно спокойно высунуть руку и помахать прохожим. Вернувшийся из конференции Беня позвонил в компанию по замене окон и невозмутимо сказал: «Я же говорил, что это ПРОЕКТ. Стёкла будут готовы через пару месяцев».
Январь. Холодно. Теперь в квартире вместе с незнакомой мне Плазмой живёт и ПРОЕКТ.
За ними присматривает Бенуа.
Работа
Шёл второй год нашей службы. Муж целыми днями пропадал на своей радиолокационной станции, а вечерами приводил подчинённых ему солдат к нам на ужин. Первого мая командир части неосторожно доверил Бене провести взвод по центральной улице Пантелеймоновки. Меня, к сожалению, при этом не было. Впоследствии очевидцы рассказывали, что когда Беня по-граждански неторопливо повёл солдат, бравурный военный оркестр от неожиданности сбился с такта. Теперь мужу доверяли только станцию.
В один из длинных зимних дней я решила устроиться на работу.
Деревенская женщина из нашего военторга уходила в декрет, и ей искали замену. Командир части, с которым у нас к тому времени сложились тёплые отношения, долго отговаривал меня, объясняя, что я не потяну, поскольку эта работа имеет определённую специфику. И вообще, − я жена какого-никакого, но офицера, и он не может позволить мне стать рубщиком мяса... Беня, после моих недолгих уговоров, позволил. Через несколько дней я вышла на работу. В мои обязанности входило быть на подхвате у продавщиц, протирать прилавки и полы, а по четвергам − рубить мясо.
Четверг в военторге был особым днём. С утра, в ожидании мяса, выстраивались большие очереди взволнованных предстоящим событием офицерских жён.
В мой первый четверг меня привели в подсобку. На длинном каменном столе лежало несколько больших ножей и молоток. На стене висело два топора. Я почувствовала себя неуютно и вспомнила слова Ивна Семёновича про «определённую специфику работы». В помещение вошли два солдата и со стуком взгромоздили на стол что-то большое и замороженное. Это что-то было коровой. В своей недлинной жизни я не встречала ничего страшнее.
Она лежала на спине практически в человеческой позе. Её обледеневшие ноги были вытянуты вверх, когда-то мягкие губы в недоумении изогнуты, глаза открыты... Я сняла со стены топор и встретилась с ней взглядом...
В подсобку с криком забежала продавщица: «Ты что, блядь, стоишь, как вкопанная? − Народ требует мяса!». И действительно, из переполненного магазина доносился возмущённый гул. Я повесила топор на место и позвонила Бене... Через 10 минут прибежал один из его солдат, быстро и умело разделавший тушу моей коровы. С работой было покончено. Я по-крестьянски посмотрела на небо и решила заняться разведением кур.
Такси
Нашей первой машиной в Америке было старое такси. Мы его купили за символических 50 долларов. Перекрашивать машину было не на что, и надпись «TAXI» осталась. Большую жёлтую машину клиенты узнавали издалека. Беня, впервые в жизни севший за руль, осторожно объезжал их. Муж у меня невысокого роста, поэтому с улицы водителя можно было разглядеть не сразу. Беня ездил на интервью. Садясь в машину, он подбадривал себя знакомой фразой: «за каждого задавленного – по рублю!» и исчезал до вечера. Географическим кретинизмом в нашей семье страдали все. Зато Беня прекрасно разбирался в картах и вечером отмечал стрелочками свой скорбный путь. Чаще всего это не помогало: он поворачивал в противоположную сторону и через пару часов звонил, что находится недалеко от Нью-Йорка, потому что «немного заплутал». Меня всегда удивляло, что дорогу домой Беня находил безошибочно. Вскоре стали приходить большие конверты с одним и тем же словом «Insurance» на незнакомом мне тогда языке. Беня невозмутимо складывал их в стопочку, не открывая. В другой стопочке неуклонно накапливались маленькие жёлтые конверты – штрафы за превышение скорости и неправильные парковки. На мои взволнованные вопросы муж безмятежно отвечал: «Не думай, женщина, я разберусь». Оказалось, что за первые несколько месяцев вождения Беня тюкнул штук шесть машин – в основном, со старушками. Судя по горке конвертов, старушек было гораздо больше. В конце концов он разобрался – вернее, пострадавшие разобрались с Беней: страховка повысилась вдвое, мы оплатили долги, и он стал внимательней.
Но каждый раз, когда муж уезжал на очередное интервью, перед моими глазами возникала картинка из фильма ужасов: несущееся жёлтое такси с невидимым водителем, идиллические звуки песенки: «На свете старушка спокойно жила, сухарики ела и кофе пила...» – и внезапный глухой звук удара...
Цена счастья
Я живу в Америке уже 27 лет. Меня давно не удивляет изобилие товаров в магазинах и, более того, утомляет их выбор. Иногда мне вспоминается одесский толчок, и я скучаю по чувству азарта, подъёма и надежды, которое охватывало меня каждый раз, когда я туда попадала. Обычно я встречалась с модой, когда она уже шла на спад. Притворяясь, что мне безразлично, я с тайной завистью провожала взглядом ярких девочек в коротких кожаных курточках, джинсовых юбках и модных сапожках на пробке. В течение года я откладывала деньги для похода на толчок, но к тому времени, когда я была готова, мода уже менялась.
Этот день был для меня, пожалуй, самым волнующим днём в году и самым скорбным для моих близких. Толчок напоминал блошиный рынок, занимающий огромную территорию. Там продавалось абсолютно всё, от старых гвоздей до новёхоньких импортных шуб, привезённых моряками. Кофточки, платья, юбки, косметика, разнообразнейшая обувь – всё в ярких пакетах с манящими картинками и наклейками: Париж, Япония, Лондон... В стороне от главной толпы кучковались молодые парни подозрительного вида. Они украдкой передавали что-то друг другу и не таясь пересчитывали деньги. Мимо сновали прикормленные милиционеры, привычно не замечая нарушений и невозмутимо сплёвывали на землю шелуху от семечек.
Через плотную, галдящую и зазывающую толпу было сложно протолкнуться, но меня вела неумолимая рука Судьбы. Странным и необъяснимым образом она подводила меня к одной и той же – или очень похожей на неё – крашенной пергидролем блондинке, в руках у которой и был предмет моего ежегодного вожделения. Блондинка окидывала меня опытным взглядом и, в зависимости от того что я хотела, точно называла размер. «Сколько?» – спрашивала я, зачарованно глядя на нежно-голубой мохеровый свитер с воротником в виде хомута, который так элегантно ляжет у меня на груди…Ответ всегда был один и тот же: «Только для вас – восемьдесят», но меня почему-то не настораживала одинаковость цифры. Я торопливо протягивала ей деньги и брала красочный пакет. Этот момент, длящийся не более десяти секунд, и был пиком моего счастья, невероятным эмоциональным взлётом. И не имело значения, что свитер моей годичной мечты был тоже крашеный, как и блондинка, – это выяснялось только дома, – или на нём висели противоречивые этикетки: «Made in Paris» и «Made in Japan», как и не имели значения сочувственные взгляды мужа или злорадные – свекрови... Я уже знала, что 10 секунд счастья стоят восемьдесят рублей, и с понедельника начинала снова копить деньги.
© Рита Александрович, 2016–2018.
© 45 параллель, 2018.