Из «Фиолентовой тетради»
(мыс Фиолент, 2013)
* * *
Я голос потерял среди шумов и толков,
внутри, снаружи, в суете осколков,
как в гари и чаду
бреду в бреду,
как в стонах дыма,
душа моя больна,
неисцелима.
Но, всё же, слышу я,
как тонкую струю,
как лучик света, – это я пою
сквозь рык во мне,
сквозь скверну и проклятья
я слышу пение молитвенное, братья.
Я жив – отрадно, снова
я флейта исцеляющего слова,
я слышу бисер неземных дождей,
я вечностью пленён,
я вновь ничей…
Мне надо разобраться навсегда:
быть правильным иль вольным, как вода,
быть чистым и простым
и литься, литься, литься…
О, как мне от себя освободиться?
И как противна мне судьба раба.
Освободиться, слышишь, навсегда
от ложных чувств, от бреда наносного
и быть посланником лишь истинного Слова.
* * *
Я чувствую, я связан духом тьмы.
Я знаю, что душа в большой опале,
как слёзы, что на землю не упали,
как зло, как смерть, как око сатаны,
как боль бесплодная,
как покаянья фальшь,
как бубен карлика
безносого, смешного,
как смрадное дыханье ветра злого…
Я чувствую, я связан духом тьмы.
* * *
Оторваться бы…
к Богу взлететь и запеть,
зазвенеть в вышине идеального лета,
лёгкой птицей исчезнуть,
сокрыться за твердь
невечернего первого Света.
Без ума, без иллюзий, без претензий на явь,
словно тайна какая –
то объяснима, то нет,
– эта песня божественно неуловима,
описать её, вымолвить
гения нет.
Ни в бреду,
ни в чаду,
ни в рубашке пространств,
вольно, чисто и ясно
услышать святое:
О, как искренне просто
Воплощённый Свет спас!..
В облаках лишь руины погоста.
Подожди,
подними слух,
замри,
и настрой
своё сердце, как нить струевую,
– это льётся
и радость,
и скорбь,
и любовь…
Слышишь?..
– с ангелами
танцую.
* * *
Не написал своих стихов.
Зачем так сильно притворялся,
зачем же так с судьбой тягался,
наделал множество грехов?
О, слышишь, сердце, распахнись
навстречу вольной чистой песне,
в струе наитья интересней,
всегда прекрасна неба высь.
О, города, о, суета,
больные киборги повсюду
и что же я, как тот иуда,
теряю вольности алмаз?
Как ненавистна суета,
какая фальшь и показуха,
а сердцу просто нужно друга,
и чтоб текла слеза из глаз.
* * *
Так просто сесть и медленно писать,
вот в этом весь и труд,
спокойно ждать,
как дождь, строка с строкой совьётся
и в сердце золотое разольётся,
сверкая, озеро молитв и вдохновений,
и медленно дышать, и в явь из сновидений
пустить стрелу желания... Какого?
Какое вымолвить таинственное слово,
чтоб «душу рассказать»?
Ах, невозможно!
Молчать, иль петь?
Всё в мире ненадёжно.
Терпеть, или словами скрасить боль,
какую предпочесть любовь?
Нет смысла объяснять.
Сиди и жди,
пока за окнами спускаются дожди.
* * *
Как будто нечего сказать,
а грудь болит,
как будто кто-то изнутри
в ней говорит,
пророчит что-то или так кипит, –
идёт работа. Кто же победит?
Вокруг да около, как мыши в небесах,
мелькают помыслы, чтоб прорасти в словах,
то медь, то олово,
то света серебро,
но будет золото,
старатель,
не везло
давно добытчику
без барыша бывать,
но как же девушку любить и целовать,
как милу баловать, за пазухой гроши,
трудись старательно, лови слова в тиши…
И если вымолишь улыбчивую смесь,
живи и радуйся, –
надежда в свете есть.
* * *
Ни выразить, ни вымолвить не в силах,
как распечатать вечности окно,
когда уже, казалось, песня спета,
а внутренность гудит,
ей всё равно
наружу вырваться желанно,
расплескаться,
излиться речью чистой и живой,
подобно искреннему утреннему снегу,
играть под солнцем искрой золотой.
* * *
Что делать мне с любовью,
говори,
когда легко пленил твой образ сердце
и в серебре струящейся ночи преследует меня,
и никуда не деться.
И медленно смотрю в твоё лицо,
как в пропасть,
больше не летать
свободно над землёй мне…
…крылатый бумеранг – надломленная лопасть –
как нить рассёк струну, и я стою немой.
* * *
Стрекотанье кузнечиков ближе,
чем сплетни философов,
мнения богословов,
кто справа, кто слева к божественному Мудрецу
в Царстве Его возляжет, –
всё споры и хитросплетенья,
а Христос в стороне,
забытый, как мальчик в углу,
Он слушает пение
кузнечика
и говорит:
маэстро, вы правильно
уловили
учения моего тишину,
вы нежное пение,
золото в голубом,
ах, если бы гении
мысли и ремесла
оставили прения
горе-учителя
и просто увидели
бабочку в небесах…
…увидели бабочку,
как минуя молву и агонию
бедного
человека,
просто скрывается в тишину
перелёта с цветка на цветок,
то, может быть, люди
простили бы Бога,
как Я им простил…
И снова кузнечик,
и утренний разговор дачных уст,
и море целуется с небом, а небо – наоборот…
не надо мне книг
больше,
тише,
хочу подойти поближе
к тебе просто так,
как к Отцу,
и голову положить на колени,
и – слушать:
Ах, Марфа, ах, Марфа,
Мария благую же часть избрала…
Сверчку благодарность – три точки.
* * *
Ты, ветер, не видел, куда подевались огни с перешейка,
где море и море маяк разделял скрупулёзно,
сигнал световой посылая в пространство и время,
где воды, подобно песку, сквозь пролив проливались?
Ты, ветер, не видел, кто честный маяк погасил?
Он старый и верный служака, ему доверяли
пираты и капитаны, теперь же не знаем,
здесь ночь, и что же нам делать?
Пойми, мы ведь люди, и как мотыльки должны видеть,
куда нам стремиться, когда на закате провалится солнце и звёзды
закроются тучами, как одеялом верблюжьим.
Пустынные наши глаза, в них испуг и смятенье.
Зачем ты украл наш маяк, безответственный ветер?
Иль просто завистник лукавый, скиталец бесцельный?
Не станем с тобой церемониться, свяжем по праву
владык над стихией, и в банку, как джина, и в море,
как джина-злодея…
Ах, ветер, ах, ветер, скажи, наконец, кто похитил
огни с перешейка…
* * *
Жизнь безопасна, когда ты в тени,
а в небе путеводные огни,
и верно знаешь, кто тебя ведёт,
кто направляет планетарный флот,
и все заранее расписаны пути,
жизнь безопасна, хоть с горы лети,
не размышляя, в пропасть головой,
жизнь безопасна, ангелы с тобой.
И можно падать, можно вверх лететь,
серьёзно думать и наивно петь,
ходить во фраке, или нагишом,
быть древним старцем, или малышом,
всё, что угодно, только захоти,
жизнь безопасна, доброго пути!
* * *
Утренние звуки,
врачеванье сердца,
то жужжанье мухи,
то цветочка детство.
Утренние краски,
в нежно-голубое
розовая ласка
над морской волною.
Тихое шипенье,
где-то стрекотанье,
шелестенье, пенье,
лаянье, жужжанье…
* * *
Не касайся ты струн на вечерней заре,
когда линии неба прощальны и кротки,
и мечтаешь о новом певучем добре,
о хрустальном мотиве бубенцов в серебре,
о побеге свободном из трёхмерной решётки.
Там, за золотом неба, где иные миры
воспевают блаженные духи,
где мотивы, как нити, во свет вплетены,
где не ложны сердца и все влюблены,
и не ведают души разлуки.
Там пусть будет сокровище наше с тобой
над шумами, над красками мира,
лёгким облаком чистым, святой тишиной,
в обретеньи друг друга услышим: ах, пой,
невесомая вечности лира.
* * *
Не останавливай стихи,
пусть так текут,
не в суете, а у реки
твой дом и труд,
не у станка, не на войне, а в тишине,
пусть будут думы у тебя
не здесь, а вне.
Вне говорливости пустой,
вдали трибун,
пусть будет чистым голос твой
и вечно юн,
вдали бесплодности наук
и вне систем,
вне спекуляции умов,
вне теорем,
в улыбке сердца, в простоте креста,
пусть будет музыка твоя всегда чиста.
* * *
А стихи превратились в молитвы,
а ладони в раскрытые крылья,
а глаза в дождевые слёзы,
а дрожащее горло во флейту,
сердце в мерные тамбурины
и в певучие барабаны,
вены в стройные фуги-реки,
а ресницы в хрусталь флажолетов.
И теперь мне не страшны ночи,
улетучились детские страхи,
и свободный из всех одиночеств
вас приветствую, звёзды-птахи.
Пусть струятся молитвы-песни,
пусть врастают в седьмое небо,
из архангельских светлых высочеств
льётся вечность вина и хлеба.
Стану словом простым и ясным,
превращаясь в огонь и воду,
быть источником ненапрасным,
славословием, Богу одой.
* * *
Живому Богу говорю: прости
за все предательства, за все мои измены,
из злого сердца слёзы источив
в надежде покаянной перемены.
Извилистости речи избежав,
без шахматных конструкций и гамбитов,
в отчаянной надежде прибежал
в Твой дом, где воскрешаешь Ты убитых.
Ты здесь врачуешь блудных и хромых,
замученных фальшивостью бытийной,
слепых, глухих и просто одержимых,
отечески простив, Ты исцеляешь их.
К живому Богу подниму глаза
в молчании, и в плаче животворном,
сквозь слёзы-линзы вижу небеса,
струящиеся светом благородным.
Я вновь прощён, я снова призван жить,
как благодарность, золото и ладан,
как тот талант, который не зарыть,
как дар, который навсегда оправдан.
* * *
Слушаю птиц на закате в саду,
листья не шелохнутся,
слов не найду и смиренно жду,
сами слова найдутся.
Так в безмятежном теченьи плывут
тихие краски и время,
белые перья на голубом,
нежности кроткое семя.
Краткий отшельник, почти задремав,
пью исцеления воздух,
я с наслаждением небо обнял
и исчезаю – отдых.
Ты сотворил для меня тишину,
ласки её несравненны,
только её ненасытно люблю,
подлинно, самозабвенно.
* * *
Как чужие слова для души тяжелы,
как противны чужие одежды,
ты уж лучше молчи, говорить не спеши
и родятся слова безмятежно.
Песни плача и смеха, ручья и луча,
звуки линий и лилий из сердца взовьются,
всё свободно и просто, иначе нельзя
быть счастливым, а там соберутся
лики ангелов, эльфов причудливый хор,
зазвенят, заиграют потешно,
и услышишь небес ты святой разговор
удивительный, тихий, неспешный.
* * *
Не оторвать лица от облаков,
таких пушистых утренних снегов,
небесных странников,
врачующих мне душу
покровом нежным,
море, ветры, сушу
объемлющих целительною влагой,
несущих каждому отраду, негу, благо…
Не оторвать лица от облаков,
хранителей небесных берегов.
* * *
Нет, как-то напряжён я и зудит
во мне пересечение обид,
а с неба льётся, льётся без конца
раздвоенная линия лица,
и никому умом не объяснить,
как сердце вдруг рождает слова нить
за грань, за время, за круги понятий,
в неописуемость души занятий,
в надмирность, в выспренность,
в свободу, в тишину,
в которой с наслаждением тону.
* * *
Скажите, есть на свете ремесло,
с которым мастера
назло
врагу
из воздуха плели
живые лестницы
и с неба до земли
спускали ангелов,
и сеяли в пыли
морей
сады из кораблей,
где ветры тишины
и моряки
бессмертьем рождены,
и всем
везёт,
везло
и будет впредь везти,
но где же мастеров таких найти?..
* * *
Может, вырастет, может, и нет
это слово в прекрасный куплет,
это зёрнышко в лес шумовой,
этот камешек в дом с трубой,
этот птенчик в крылатый полёт,
этот пар в отрезвляющий лёд,
этот ветер в оркестров дурман,
этот взгляд в поцелуй и обман,
этот вечер в начало судьбы,
эта пауза в соло трубы,
эта тишь в новизны благодать,
эта девочка в мудрую мать.
Что-то вырастет и порастёт,
порастёт, порастёт и умрёт,
как подумаешь: вздор-ерунда,
но за этим – другая вода.
Смотрите в небо!
Небо надо мной,
как пена у воды береговой,
как сломленная выступом волна,
как продолжение чарующего сна,
как заросли туманные лесов,
как вздохи первобытных голосов,
как дымчатость или грибы в горах,
как смыслы нераскрытые в словах,
как тайное, как нежность и как соль,
рассыпанная поперёк и вдоль,
как чувства наши – покрова любви,
одежды лёгкие заката и зари,
руины, что скрывают небеса,
как хлопок, что подрезала коса,
как отрешенье, чуждое земли,
как шлейф, что рисовали корабли,
как пепел, как туман, как серебро,
смотрите в небо – в небо как в добро.
© Радислав Гуслин, 2013.
© 45-я параллель, 2013.