Радислав Гуслин

Радислав Гуслин

Четвёртое измерение № 30 (378) от 21 октября 2016 года

...благослови, о Небо, на скитанье

* * *

 

…благослови, о Небо, на скитанье,

пути блаженных неисповедимы…

 

Долина, поглощенная болотом,

стрелы безжалостное предназначенье,

шамана пляс,

заклятье и проклятье,

зрачков распущенные чётки,

что пали с неба,

                        неба градом щедрым,

рассыпались

                        и закатились в щели,

и каждый шаг теперь имеет цену…

 

Лишь тот свободен,

чьи нити оборвались

стеклом разбитым,

тенью ветра знаком

отмечены их взоры и одежды

прозрачности хрустальной,

что в лохмотья

разодранные тяготой скитаний…

 

О, Вечное…

Любовь и Поединок!

 

* * *

 

О, Господи, огради от ошибок,

научи меня мудрости видеть первым,

подари мне мелодию и дай силы

натянуть и настроить опухшие нервы.

 

Ночью дарит мне небо золотой глаз,

лишь на четверть дыхания вижу

у небесной дороги свой корявый крест

и струну одинокую слышу.

 

Не протоптана, не проезжена,

буй конём-горбуном не хожена,

расцветает трава подорожная,

там могилка моя заброшена.

 

Я зелёная кровь колокольчика,

я мелодия его нежная,

расцветает трава подорожная,

не прохожена, не проезжена.

 

Пусть останется ночь,

больно плачет свеча

без желанья мечты и зависти.

Доведи меня, Господи, до святого креста,

удостой меня этой радости.

 

Я зелёная кровь колокольчика,

я мелодия его нежная,

расцветает трава подорожная,

не прохожена, не проезжена.

 

«Дыра»

 

…так ночь мне открылась,

свободным виденьем

любых представлений…

 

Может, и не было ничего,

Так же

      больной Фонарь

           в паутине ресниц,

Словно чей-то утраченный Глаз,

и дыра …

в голове…

где жили когда-то Двое…

 

                                       …Был…

многого цвета внемысленный хаос,

глумящий юродствами диковных красок,

то были зловещие пляски видений,

то были оргии империи масок.     

то кони,

          с оторванными головами,

                  харканием пенны,

                          кровавы их дроби,

топтали глазницы,

          с корнями рвали,

                  жевали ресницы

и, обезумев, неслись по границе,

неся стременами забытые ноги…

то … дрожью взбесилось изображенье,

то унеслось до мутно седого…

 

И Голос невнемный,

подобие стону

Великой Струны,

распятою между

Небом и недром,

отпел упокой незабвенным

                  забвенной страны.

 

Свободный из хора голосов

разорванных тел

старинное ныл ариозо,

гудами гудел.

То были органы могил,

озаривших озарево зрений,

грядущих скитальцев

абсурда мировоззрений.

 

Подобные змиеву вены,

игривые алчущим жалом,

раскосым в два поцелуя,

покинули бренное тело

                          и стены

                увили алым

потоком, венкуя.

 

Привитые трупному духу

сползались гиены,

то кара охрипшему уху,

руладой сирены

Пастушия линет Свирель

в стадливые мовны,

и странные небом

понуро бредут серафимы

 за Рыбой и Хлебом…

 

Всё та же Дыра,

            Но не Та,

И страшнее её темно-Та,

И теперь…

В ней поселился зверь…

 

* * *

 

Ещё не светел я, ещё не время пить

Прощальную зарю и линии заката.

Но я уже учусь благодарить,

И стойкости учусь у вечного солдата.

 

И слышу звуки с берегов иных.

Животный страх переполняет сердце.

О, сколько нас блуждающих слепых,

Толкущихся у потаённой дверцы...

 

Кукушка и река

 

Кукушка и река. Одна течёт.

О, вечность. А другая – режет время.

И, словно такты, голос – дух совиный.

Я не считаю – всё равно, как будет.

 

Я не исчезну больше. Стану светом,

блистанием огня, приветом нежным,

спелой тишиною.

 

Всей головою

погружаюсь в бездну,

всей головою.          

 

Бездна

по-прежнему зовёт и призывает

Бездну.

 

Всем телом, всей душою.

 

Псалтирь настрою снежно-голубую

Раскрою книгу. Напишу в тетради

Ироглиф странный. Как туман, чернила

то вдруг рассеются, остынут, и такую

жестокую ведут беседу, что бумага

дымится под углём упорным, смелым.

 

Деваться некуда. Река и птица

всё ближе, ближе – не остановиться.

 

* * *

 

Мы все находимся в тайне

И странно плывём к причалу,

На пристань без чётких линий,

Вне всякого определенья.

 

И вечер – всё вечно алый,

И пение – пение – пение.

 

* * *

 

Не разгадана Слова загадка.

Сны и явь – между ними улыбка.

И над городом лёгкая скрипка

Проплыла, ничего не сказала.

 

И стоишь в ожидании неба

Посреди бытия тротуара,

И выходит: достаточно хлеба

Облаков – молока и пара.

 

* * *

 

О, Авва, видишь, я к тебе стремлюсь

И всуе дней и в немоте ночей?

Ты не отвергнешь, дверь не затворишь

В чертог надзвёздный ангельских очей.

 

Ты медленно сойдёшь каскадом крыш.

Прекрасными и кроткими устами

Вдруг  запоёшь – и  это будет тишь,

Святая тишь навеки между нами.

 

* * *

 

О, пролейся, как соло,

Лентой тёмной виолы.

Тихий шлейф за кормою

Уходящей гондолы

В лабиринтах души.

 

Мир под арками тесен

Мандариновых песен

в путешествии сонном

в серебре заоконном

У невольниц паши.

 

И бросаю на ветер,

И не тёмен, ни светел,

Ожиданья гроши.

 

* * *

 

О, раскрыться и плыть в светлых тайны лучах,

Раствориться в нездешней воде.

Эта жизнь превращается в бред или крах,

Взгляд скользит от надежды к беде.

 

Разверни меня, ветер святых перемен,

Я запутался в прелести снах.

Парус выцвел в сомненьях тоски и измен,

Лишь Любовь побеждает страх.

 

* * *

 

Омой меня, Авва, омойте меня, дерева,

Водою листвы, закипающим ветром вершин.

Сквозь вас проступает и льётся с небес синева

И чуда немного. Я снова один на один.

 

Прохладные ветви. Послушно слетает листва.

И не о чем думать, хотя среди тысячи дел.

Забитое сердце, но, благо, пуста голова.

Вот так бы и жил здесь, в рассвете, укрывшись от стрел,

Вот так бы и слушал простые деревьев слова.

 

* * *

 

Осталось потерпеть ещё чуть-чуть.

На веки лето! Веки закрываю

И вдруг ныряю глубоко вовнутрь,

И забываю всё, и затихаю.

 

Плыву сквозь ночь по медленной реке,

Сквозь страхи, бред, обиды, преступленья.

И свет со мной, персты руки легки

Ткут нить судьбы,

Нанизывая бисера мгновенья.

 

* * *

 

Пристань. Синий забор

и вода полосой,

полосой…

рябь – покой.

 

Кто-то тихо не видный и лёгкий бежит,

По листам, по прибрежной траве…

Муравей.

 

Вот впервые увидел его,

а ведь май на дворе,

а ведь май.

 

Где я был до сих пор?

 

Словно вор

я у жизни своей,

словно вор.

 

Суета…

 а Ты здесь… вечно здесь и сейчас…

 

Тихий скромно, как прежде, стоишь

у сердечных дверей.

Пей, душа моя, пей!

Дуновение вечности, пей!

 

Фавор

 

Ещё до креста

До агонии смерти

Небес красота

Просияла на тверди.                                             

 

И камни лучились белее снегов.

И Отчее слово из сред облаков:

Сей Сын мой возлюбленный, плачьте и верьте,

Он выведет светом из тьмы круговерти.

 

Ещё до Голгофы Фавора начало

Белее снегов о спасенье кричало.

Апостолы пали, так тихо в них стало:

Нам здесь хорошо, наше сердце устало

 

Бродить средь толпы прокажённых и нищих.

Давай мы построим простое жилище,

Три кущи: Тебе, Илие, Моисею.

Три сени – и мы остаёмся под нею.

 

Безумны глаголы, наивны слова,

Но музыка счастья  в них вечно нова.

 

* * *

 

Словно сонное небо река,

облака и вверху и внизу,

хоть на голову встань.

Так распахнут, что чайки сквозь грудь

пролетают туда и сюда.

 

Спящий ум, словно ртуть.

Берега, горизонт, синий лес,

как туман. Не пытаюсь поймать

этот день.

 

Просто ясно обнять

Все теченье прохладных минут.

У реки от тоски

Исцелиться и в путь.

 

Как-нибудь к небесам,

как-нибудь. И я сам

умолкаю, как сон.

 

Всё течёт – всё течёт – всё течёт.

 

Кто не станет огнём,

тот уже ни о чём,

ни о чём не споёт.

 

Всё пройдёт…

 

Небо режет меня,

Нежно облака край

Прорезает в душе моей рай.