Пепельное
прикрываю глаза,
ибо внутренний свет ярче света наружного.
когда жарко внутри, на поверхность сочатся слова.
растекаясь чернильным пятном, избавляюсь от самого нужного.
высыхаю. и снова чертовски болит голова.
мне становится холодно.
холодно.
холодно.
ярок свет, и прикрыты больные глаза.
я – сгоревшее тело, но мною полна эта комната –
заливается светом из клякс в середине листа.
* * *
В обращении поэта к Христу
Истина прибита к кресту.
Человек говорит человеку:
«Господи, и зачем мне это?
На воду смотрю – вижу дно.
Скажи, это точно оно?».
В обращении поэта к кресту
Человек говорит Христу:
«Расскажу тебе анекдот,
Открывай шире рот и держи живот.
Как просмеёшься, подам воды,
А потом перейдём на “ты”».
А когда перешли на «ты»,
Человек с человека снимал кресты,
Поджигал и сжигал стихи.
Господи, у меня есть ты.
* * *
1.
Что видишь ты, рождённый в истоке Дуная?
Летит дирижабль на восток – Златокрылый Гагарин,
Не знать мне твоей седины, ни слезы, ни лозы виноградной,
Взращённой из косточки, не знать мне твоей седины и слезы.
Взлетал ли когда-нибудь майский жук с твоих пальцев?
Взлетал ли когда майский жук с твоих рук?
Поил ли ты кур, златокудрый Гагарин,
Поил ли ты кур, собирал ли грибы?
2.
Язык ли раздвоен иль немота с колокольни –
То рыба-звонарь раздулась и поднялась над землёй.
Смотри на неё, сильнее скрещивай пальцы,
Прислушайся к небу – там небо бормочет псалом.
* * *
Кто из вас поэт, поэты?
Кто может выразительно молчать:
Рифмуя тишину со звуком,
Облизывая высохшие губы?
Кто жизни не боится?
Услышите ещё свои творенья
На популярных роликах в YouТube:
Когда бубнят приговорённые к расстрелу,
Молитв не знающие, заменяющие их
Словами, строками твоих стихотворений,
Что ты почувствуешь тогда,
Скажи, поэт?
За каждое слово твоё,
За каждую правду твою
Хватит ли стыда твоего?
* * *
В хоспис имени Харуки Мураками
Дедушка мороз по коже
Принёс подарки
В честь столетия революции
Уильяму Шекспиру собрание сочинений
Уильяма Фолкнера
Кашель
Снегурочка подметает волосы
Морфий
Кто не боится боли
Боль-ль-ли
За помещением помещение
Чем же заканчивается безумие
Каким-то взводом солдат
И выдохами
Выходи
Стройсь
Пли
Общей могилой
Кустом сирени
Птичьими трелями
Боль-ль-ю
Хосписом имени Харуки Мураками
* * *
Одна из белых собак в кошмарном бреду моём
Носит твоё лицо, смотрится в водоём,
Нюхает руки мне, лижет моё лицо.
Сердце от стука сводит – это ночной танцор
Бил мне по рёбрам танцем, чтобы проснулся, и
В горле саднила рана, чтобы остался крик,
С тихим воздушным свистом чтобы ушла душа.
Если так умирают, то чёрный воздушный шар,
Сшитый огнём и пеплом чёрной души моей,
Станет огромной птицей. Нет её в мире злей.
* * *
Отец говорит:
– Верую в то, что делаю.
А сажаем мы с ним сухое дерево –
Он его притянул с того берега.
– Каждый мужчина должен посадить дерево.
Я мужчина, а он тем более.
Осень стылая, очень холодно.
Он копал, я подкапывал, сверху капало.
Посадили мы дерево.
Всякому
Человеку видней, чем нам.
А меня поливать заставляет отец –
И хожу с ведром каждый день и час,
Жду, когда оно зацветёт уже.
* * *
Дай мне имя –
Я буду твоим,
До тех пор,
Пока буду свободен.
Птицей падаю
В тёмные льды.
Говорят –
К перемене погоды.
Да и пусть говорят.
Но отчаяние то,
Когда лёд превращается в реку,
Пережить нужно, чтобы понять.
Назови меня
– вновь –
Человеком.
* * *
– Почём мандарины?
– По двадцать.
– Для души отдаёшь?
Просто так?
Моя мама любила испанца
До того, что сломала кровать.
Я родился.
А вишни бродили,
угорев, переспев в облаках,
в тех садах, что растут у Кастильи.
Их испанец сажал,
просто так.
Для души.
Ведь падение яблок
означает по-своему жизнь.
Я родился, и ссыпали с яблонь
наливные большие плоды.
Говорят, что плохое приходит,
когда только надумаешь жить.
Так великий писатель героям
на прямые и виражи
разделяет судьбу и судьбину,
так и мне от ворот поворот
на закатное солнышко злое.
Капал только тринадцатый год,
я ушёл, а за мною поднялись
и дожди, и подсолнух, и мак,
реки сдвинулись, горы сломались,
я ушёл, как уходит моряк.
То и правда – подался на море,
по большой, сердобольной воде,
я к угрюмому солнцу собрался,
не попал, в звездопад, на звезде.
Я увидел, услышал и понял:
быть беде – заболело внутри.
У меня на ладонях, в ладонях,
будто свечи зажглись и костры –
так горело, как солнце сгорает,
словно пепел, просыпалась ночь.
Мне тринадцать, а кожа чужая,
будто уголь, и уголь точь-в-точь
согревает и тлеет, краснея,
оставляя лишь пепел и боль,
и от края земли и до края,
как чума, вдруг пошёл разговор.
– Человек, состоящий из солнца,
я, фруктового сада сын,
отдаю тебе золото даром,
ибо слышу тебя, господин.
* * *
«Боже праведный, дай мне в руки любви», –
Шепчет стихотворение лейтенант, –
«Утром погибну, как обгорелый танк».
У танков водится бог и душа внутри.
Танк танку – брат, а это уже – семья.
Вся по скамьям, а над скамьёй икона,
Икона стонет, им отвечая: война,
А у войны исподволь свои законы.
Плавится и ломается человек,
Смерть устаёт, как устают металлы,
Пишут молитвы, хлеба прося и снег
Белый и нежный, как сарафан и саван,
Ангел как будто, и белый, как правда, снег,
Белый, как сажа, сажа – душа у танка.
Пишет стихи и молится человек,
Тот, что останется навсегда
Лейтенантом.
* * *
Остановилось время на стене.
Я тоже часть стены,
Я – жёлтый камень,
И стрелка, задрожав на мне,
Остановилась,
Дёрнув память,
Как одеяло поднимает мать,
Пытаясь докричаться, добудиться.
И вот, шумя волнами, поднялась
И принялась за грязное пространство.
И в этом страшно мёртвом море кит,
Огромный кит,
И берег-фортепьяно,
Гранит скалы, как будто полка книг,
И облако, как рожа обезьяны.
Сыра стена
И сгорблена,
Стара.
Я часть её:
Немой седой кирпич,
Усеянный огромной сетью трещин.
Я просто вспоминаю слово «жить»
И снова возвращаюсь к одеялу,
Пытаясь с головой себя укрыть.
Мой сон о том, что стены плачут стоя,
Что не хватает солнца и любви,
Что не одна стена слыла героем
Среди мирской и мирной суеты.
К ней прикоснись – и остановит время
Седой старик, безумный часовщик:
Один из тех, всё могущих, евреев,
Что любят, позволяя не любить,
Что позволяют беспокоить память,
Укрытую столетнею тоской.
Как будут эти стены плакать –
Они-то знают,
Начиная бой.
б-е
в этом доме жил малыш, но не было Карлсона.
в это окно перед сном было видно две звёздочки:
ближнюю звали Ка, а дальнюю – Лёрточка.
из краюшка одеяла их зазывал по имени,
и два светлячка прилетали в форточку.
на уголёк, что летит по воздуху,
след за собой оставляя огненный,
были похожи, милые Ка и Лёрточка.
сон мне писали
лоб целовали
и улетали в форточку.
не разговаривал, но им я рассказывал сказки,
книжку читал про малыша и Карлсона.
ма мне не верила, и мы ходили к доктору
в стол-кабинет, к той голове-качалке,
из-за которой был десять дней без сна:
шторы задёрнуты, да и окно без форточки,
комната шире, душно, и не могу уснуть.
губы шевелятся: «здравствуйте Ка и Лёрточка,
сон мне рисуйте цветной,
липкий,
тяжёлый, как ртуть».
я вспоминаю детство –
давит виски и сердце,
и не могу вздохнуть...
* * *
В песочном городе идут дожди.
Размыто всё: аллеи, скверы, парки...
Я ощущаю, как уходит жизнь
Прощальной каплей на почтовой марке.
Сезон письма из хмурых, точных слов,
Стеной стихов, где стёрт автограф Гёте,
Где много одарённых дураков,
Бумажных кораблей и самолётов,
Где пляшут тени – призраки тепла.
Огниво вечно – бесконечно пламя.
Добра не видел и не знает зла,
Не мучает, не будоражит память
Песочный город. Будто золотой,
Любимый мной как жителем и богом.
Я сам придумал этот город свой
И сам разрушил.
Вместо эпилога
В себя не верю и не верю всем.
Элегия окончена. До встречи.
Я зарекался не касаться тем,
Подобных этой,
но
песочен
вечер.
Если останусь жив
женщину жду каждую злую ночь.
кажется мне, что в неё верит бог,
пишет её слово за словом в стих
и на глазах не продолжает жизнь.
ночью фонят радио и ветра,
сердце болит, что она умерла.
тьма беспросветна, а ночь глубока.
я – рыба, и горе – моя река.
женщину жду несколько лет подряд,
рано встаю, завтрак ношу в кровать,
слово шепчу – слово чужой любви.
бог обещал ей написать стихи.
горе вернёт, сердце растопит льды,
вера умрёт, жизнь пролетит во лжи.
буквы себе я сложу под язык,
встречу её. если останусь жив.
* * *
знаете ли вы, что снится кипарису?
горы маиса?
Иса?
медленный поезд в стылое утро,
и остановка как будто
пора выходить или вставать.
мама, застелите за мной кровать,
соберите меня на работу/в школу,
я сейчас ко всему готова.
тают оковы, тают.
знали ли вы, что нас читают?
знали ли вы, что нас пишут
по строчке в день за унцию риса?
мама, мы сон кипариса.
по тёплым ладоням дождём стекаем.
мама, я в вас души не чаю.
если хотите – сделаю чаю.
если бы вы знали, как я скучаю,
только от случая к случаю снюсь.
мама, мама сонники врут,
врут толкователи:
мир – это ложь,
помните, мама.
волнуется рожь,
ветер над полем, и чёрные тучи.
снюсь вам от случая к случаю.
© Павел Полозов, 2015–2017.
© 45 параллель, 2017.