Павел
Логинов

* * *

... пил пиво требуя долива
немедля по осаде пены
но всё у нас невечно тленно

не выпить поминая Блока
и глядя из широких окон
на церковь, где его отпели
попы и братья-менестрели

долива требовать напрасно
пивко в стекле зеленоглазом
во мне – уж больше чем в бутылке
допью – поеду в гости к милке

всё завершилось – пиво с Блоком
живя в эпоху эпилога
пора к законам вычитанья
привыкнуть уж и пусть не тянет

в когда-то милые места
в них не осталось ни черта
Смоленка быстрая мелеет
желтеет кладбища аллея...

поеду к милке – пусть обнимет
пока не иже с Херувиме
средь облаков легко порхая
всё позабыв и всех прощая

* * *

«Познай себя», – твердил философ…
Себя я мрачно познавал.
Ответов менее вопросов
я получал, чем задавал,

бродил, на лоб надвинув шляпу,
с подъятым воротом пальто,
пия портвейн, водяру, граппу,
жуя порой чёрт знает что…

Поскольку в человеке бездна
сокрыта, что вмещает мир,
юн – знать, попытка бесполезна
настанет старости кефир,

приблизив к Горним Сферам звонким,
где сонмы Ангелов и Сил
и с мозгом древнего ребёнка
я б Мудрость Божью вопросил:

«Кто я? что я? почто я создан?
влачусь в тенетах Бытия?» –
от Гласа содрогнётся воздух:
«Живёшь, чтоб прославлять Меня!»

* * *

Днём теплынь, но морозит под вечер…
И, закутавши горло шарфом
(снова вынуты тёплые вещи),
отправляешься в город пешком.

Да не город, а так – городишко
порешили что город – и всё:
пара улиц весьма симпатичных,
ярко-жёлтой листвой занесён.

Весь – ограды, заборы, колонки,
двор у церкви, дворы у домов
и бульвар, что стекает по склону
одного из прибрежных холмов.

Для чего этот город построен
здесь, наверно, не знает никто,
чтоб с кирпичной глядеть колокольни
на сентябрьский денёк золотой.

Жить не хуже, чем в прочих, не легче
пить, рыбачить под плоскими мостом,
на окраине в глину улечься
под невзрачным бетонным крестом,

чтобы время всё начисто стёрло,
смыло дождиком лет через ... дцать
ибо там перед Божьим Престолом
нам ни имени нет, ни лица.

Но по-новой закрутят пластинку –
кто-то так же потом, может быть,
побредёт по осклизлой тропинке
в город водочки шведской купить.

* * *

И обживаешься подспудно,
и просыпаешься легко, –
здесь солнце тусклое под утро
глядит чуть заспанным зрачком,

здесь дым от печки полосатят
его неяркие лучи,
и плоской холм, и небо сзади
теперь нетрудно различить

в пронизанности лёгким светом
туда – за рощу, на восток
где голь растрёпанная веток
и пахнет прелью холодок.

Вот солнце сквозь пустые ветки
сквозь раскалённо-жёлтый клён;
блеснёт в развалинах беседки
портвейна выпитый флакон.

А там, где тень черней и гуще,
где стыло тянет сквозняком,
фарфоровое блюдце лужи
уже прихвачено ледком.

* * *

бледны последние листочки

держась на ветках кое-как

и облака Борей полощет

как простыни как белый флаг

я житель северной природы

сырой погоды не боюсь

пусть хмуро отражают воды

фигуру хмурую мою

пусть облако творит полёты

пусть дождь пойдёт – я крайне рад

ведь дома в печке беззаботно

пылает красный листопад

сойду в расхлябанное кресло

расслаблюсь заиграет Бах

звучит торжественная месса

и исчезает в облаках

вот скоро осень завершится

слепя глаза придёт зима

скрыв память о весёлых ситцах

в свои льняные терема

пускай в Покров она накинет

на всю окрестность снежный плат

но полыхай в печных глубинах

гори октябрьский листопад

* * *

в дом вернулась и дачная скатерть
позапрошлого века кажись
и свободные пёстрые платья
(помнишь эту бездумную жизнь!)

всё теперь и ненужно и лишне
в пионерский засунь чемодан
и захлопни картонную крышку
(так и кажется что навсегда!)

пусть лежат в глубине антресоли
в пустоте в темноте и в пыли
ароматы цветущего поля
запах выжженой твёрдой земли

мы туда ненадолго вернёмся
дни сентябрьские в полдень теплы
на веранде и в комнатах солнце
на квадраты расчертит полы

там ещё в чём-то огненно-красном
неожиданный явится гость
или это лохматые астры
и рябины холодная гроздь

* * *

вот так – ничего не осталось

прервана с Небом связь

лишь снег – серафим усталый

свалился в ночную грязь

и мы навсегда солдаты

отрезаны от своих

всей госпитальной ватой

где рассвет кровавит бинты

убитые командиры

улеглись под кресты

лишь холодом тянет в дыры

от пуль поразивших их

чернеет в углу икона

нерадостен лик её

хором орут вороны

а муза сверчком поёт

как реки течёт здесь время

да скоро сковано льдом

покроет моё отраженье

серым-серым рядном

* * *

И.Н.

звучала прозрачная флейта
в отверстых для флейты ушах
припомнилось душное лето
и солнца высокого жар

а в дудочке лёгкой двойное
дыхание – только оно
и слышишь его за стеною
и слышишь его за окном

оно проникает сквозь кладку
сквозь пористый красный кирпич
почти незаметно украдкой
преградам каким-то оприч

и тонким раздвоенным звуком
бессмертно поёт вдалеке
под ритмы сердечного стука
под боль в поседевшем виске

И. Н.

*

мне говорили, что Его распяли –

я до сих пор не уверен в Его существованьи

друзья мне показывали посвящённые Ему зданья

учителя рассказывали о Его жизни, детально

освещая все эпизоды –

зачатье, учёба, карьера, смерть, посмертная слава –

в журналах помещены Его детские фото,

в книгах Его фото в университете (Он – третий справа)

о деталях Его биографии есть разные точки зренья,

они собраны в толстых томах, изучаются каждодневно

говорят, Его тело избежало тленья,

хоть было так же, как наши тела, бренно

говорят также, что Он жил с блудницей,

якобы об этом в Его досье имеются показанья,

но знакомые мне компетентные лица

заработали башли на книгах, где отрицали

этот эпизод как позднюю выдумку римлян,

но есть несколько изображений

его и некой Н., но что было между ними?

хранить эти фото является государственным преступленьем

некоторые говорят, что Он был простым парнем,

выходцем из простого народа,

зачат, как все мы, по-пьяни на старом диване,

отец Его – слесарь с механического завода

Он окончил школу, перебиваясь с двойки на тройку,

но уже тогда проявил способности к пропаганде,

после школы год проработал токарем,

заочно учась на философа в Ленинграде

другие утверждали, что Он знатного рода –

порода была видна даже во всех движеньях,

тяга к знаньям была у Него в природе,

школу и вуз Он окончил без всякого напряженья

был капитаном футбольной команды,

подрабатывал вечерами, танцуя в Киров-балете,

перевёл с немецкого на китайский Канта –

этот перевод считается лучшим переводом на свете

разнообразные мненья о Его жизни

заставляли меня сомневаться в Его существованьи,

хоть это и является одной из непреложных истин

и сомненье может привести к расстрелу, лагерям, изгнанью

*

раз в два или три дня все отмечают

тот или иной эпизод Его блистательной жизни –

радиоприёмники в эти дни заполнены речами:

выступают политики, одинокие мужчины, актрисы

в перерывах звучат сочинённые Им пасторали и фуги,

хоры, исполняемые лучшими в нашей стране тенорами,

в эти дни я просто загибаюсь от скуки

самое весёлое – глядеть во двор, прижимаясь к раме

в эти дни Его портреты висят повсюду,

в эти дни наши флаги повсюду реют,

миллионы людей в ожиданье любого чуда

отправляются на его родину в Галилею

чудеса порой происходят, и потом телевизор

неделю показывает исцелившегося от гонореи –

больной, жена больного, дети – всё счастливые лица

тенор Б., поющий из эмпирея

я всё равно не уверен – был ли Он хоть когда-то,

не является ли вся история газетной уткой,

в Его биографии явно не совпадают даты,

хотя дело явно не только в датах, тут и

эта история с женщиной – почему,

всплыв, она породила паническую истерию,

считается, что всё человеческое было чуждо Ему,

что всю жизнь его занимали вопросы иные...

мне показывали фотографии, где Он заснят в кафе

с этой особой, несмотря на качество фоток

(снимали на камеру в телефоне, плюс скверный свет),

Он был узнаваем: глаза, решительный подбородок

рядом за столиком сидела она –

милая, но не красавица, в недорогой енотовой шубке,

перед ней на столике бокал вина

усталые глаза, слишком ярко накрашены губы...

ничего особенного – с такой встретишься и

пройдёшь мимо – постаревшая одноклассница, училка по пенью

работает каждый день до шести,

в отпуск ездит к маме в деревню...

ничего особенного… так себе... но Он

был явно счастлив – Он сжимал её руку,

они не замечали снимавшего это фото,

они любили друг друга

*

когда Его казнили, то говорят,

Он себя вёл достойно, сохранял присутствие духа,

находившиеся там запомнили спокойный взгляд,

Он что-то сказал палачам негромко и сухо

когда его ладони приколачивали к кресту,

Он чуть заметно вздрогнул

и прошептал куда-то (всем показалось, что в Пустоту):

«…не оставляй меня, ради Бога»

казнили Его зимой – холод, снег,

из-под снега торчат кусты, венчики засохшей сныти...

был один из самых коротких дней

в году, когда произошло это событье

темнело; разбрелись, кто был там,

переругивались, мешая арамейский с армейской латынью,

позёмка извивалась у подножья креста,

змеями скользила в пустыню

в показаньях некоего Матфея, каковой брёл

последним, сразу за некими Лукой и Марком,

читаем: «…когда я спустился в дол

то от мороза остекленели ... ( далее тут помарка)

я оглянулся и увидал,

как к кресту бежала женщина; из низины

было плохо видно, но она была не молода,

бежала с трудом, путаясь в полах длинной

шубы, каблуки увязали в снегу,

она иногда падала, поднималась, снова бежала,

что-то кричала, но что – сказать не могу,

мы были уже далеко, да и мало ль

может, почудилось, может, просто метель,

просто лоскут темноты мотался на фоне метели –

я чётко видел лишь тело, обвисшее на кресте,

холодно было, темно – мы тогда добрели еле-еле…»

показанья Луки и Марка приложены к делу – в них

ничего нового по интересующему нас эпизоду,

эти показанья опубликованы в наши дни

в популярных изданьях и доступны народу

а та фотография висит у меня на стене –

я гляжу на неё, засыпая на скрипучем диване....

странно, но почему-то только во сне

я порой не сомневаюсь в Его существованьи...

* * *

море плещет в берег финский

пенясь бьётся о гранит

солнце в соснах золотится

мил посёлков дачных вид

Феокритовым утехам

летом предавался аз

флейту лёгку ради смеха

вырезал себе не раз

посылал по звонким рощам

ионийский флейты лад

вёдро было ль, лил ли дождик

аз всему был, грешный, рад

пой же лира славны годы

воспевай прекрасны дни

что тиранства, что свободы

равно были мне они

* * *

никого теперь на озере

тишина и простота

все забыли нас и бросили

в эти дачные места

вдалеке собака гавкает

да моторка тарахтит

над рабочими бараками

над посёлком впереди

вот о сваи старой пристани

бьётся мелкая волна

и коричневыми листьями

вся облеплена она

и мостки не огорожены

плотник явно не мудрил

просто пара досок брошено

никаких тебе перил

никакого благолепия

выкрутасов мастерства

коль живём на свете временно –

всё сколочено едва

* * *

он был поэтом

философом

местночтимым святым

жил на Петроградской

Васильевском

неизвестно где

я его знал уже стариком

в расцвете сил

совсем молодым

его биография – толстый том ин-кварто

в покетбуке

на одном листе

он предпочитал одиночество

некрасивых женщин

красивых мужчин

не любил диктатуру

демократию

солёные огурцы

верил в бессмертьё

не верил в бессмертье

верил в бессмертье души

писал стихи

не писал стихов

не читал Лао-Цзы

дом где он жил сохранился

разрушен

он там никогда не жил

издано всё что он написал

издан только один трактат

издана брошюрка о...

там всё очень абстрактно

удивительно глупо

точно схвачены типажи

к старости он обрюзг

похудел

оброс жирком

он умер в Эстляндии

в деревне под Вологдой

в Свободной Литве

перед смертью ругал Россию

стал русофилом

писал стихи

сжёг все стихи

написал поэму

всё держал в голове

много ходил пешком

слыл домоседом

не видели не бухим

достоверно о нем известно одно...

(дальше не разобрать, текст испорчен, большое пятно)

Осень-2007

* * *

снова в стране Калевалы
в доме меж ёлок седых
тёмная осень застала
серый дождливый кердык

в вымокших мхах коченеют
ягоды с вкусом травы
между сосёнок линейных
подле тропинок кривых

где полыхает зарница
куцым брусничным кустом
вдруг электричка промчится
свистнув за дальним мостом

хочется вновь по-чухонски
эти места окликать
неба промозглого плоскость
над медяком сосняка

горстка брусники горчащей
под невысокой горой
пахнет еловою чащей
тусклой еловой корой

но в опустевшей кофейне
чистый и светлый уют
и за немногие деньги
вкусного кофе нальют

* * *

чуть разогреть засахаренный мёд
и пить его тягучими глотками
он сохранил июльский запах сот
как некую торжественную память

о насекомых на дневных цветах
сосущих сок горячий и протяжный
глоток – и мёд втекает в жажду рта
так сладок, тяжек

и душное жужжанье летних пчёл
кружившихся в густых июльских травах
и жёлтый зной по языку течёт
речь древняя, как древняя отрава