Ольга
Корзова

* * *

Будешь в землю положено, злое зерно,

и во тьме, средь тончайших сплетений,

растворишься, смешаешься с ними в одно,

станешь тенью, печальною тенью.

И лежать будешь долго, без думы, без сил,

без надежд на своё воскресение,

монотонно, как дождь, что вчера моросил

или нынче.  Осенний, весенний…

И, пресытившись тьмою и этой водой,

ледяной, до уныния пресной,

ты потянешься к свету, росток молодой.

А взойдёшь ли? - Ещё неизвестно…

* * *

В шестом часу, пока не слышно шума,

Не зажигая лампу на столе,

Подолгу я люблю лежать и думать

О том, что есть и было на земле.

Из тёмных окон, из ночной метели

Мне нравится вытягивать на свет,

Перебирать, как стебелёк свирели,

Какой-нибудь причудливый сюжет.

Не важно – из былого, небылого –

Всё рядом, только руку протяни:

Эллады шум, и торг средневековый,

И чингизидов страшные огни.

Над чудным миром в полумраке рея,

Оглядываю дни и города,

И далеко моя гиперборея –

Страна снегов и стынущего льда.

Пустынная, метельная, родная –

Попробуй оторви её, оставь –

Пристыла. И, чужое обрывая,

Из мира грёз я возвращаюсь в явь…

* * *

Видно, с горем придётся

Немало часов провести,

Чтобы свыкнуться с ним,

Притереться, прижиться,

Сродниться,

Хлеб и соль разделить,

А потом попросить:

– Отпусти!

На свободу хочу

Я к своим воробьям

И синицам.

– Да куда ты пойдёшь? –

Забормочет оно, заворчит. –

Да кому ты нужна,

Кто тебя приберёт-приголубит?!

Самоварчик поставлен

И стол под калиной накрыт.

А чужой тебя разве поймёт?

А любимый не любит…

Что я горю отвечу,

Припав на прощанье

К плечу?

 – Вытри слёзы, уймись,

Не горюй, моё горькое горе!

О любимом поплачу,

А надо – и в крик покричу.

Но сама по себе,

Если нет – так увидимся

Вскоре.

И оно приумолкнет,

Поникнув седой головой,

Я шагну за порог –

И откуда прибавится силы?

И как будто подруге,

Кивнёт мне верхушкой живой

Незнакомая ёлка,

И голубь взлетит сизокрылый.

Возвращение

Хрупкий ваш мир я ничем не нарушу,

просто вернусь в свой заброшенный скит.

Буду лечить там бессмертную душу.

Странно: бессмертна, а всё же болит…

Долго болит от укола любого,

пуще всего – от твоей нелюбви.

Вылечить можно единственным словом,

только слова облетели твои,

сжались, померкли, становятся пылью,

горькой, надсадною, вязкой, как дым.

Знаю: былое покроется былью

и порастёт не одним – так другим.

Ведаю: лечит и время, и дело,

если заполниться им за края.

…В горенке тихой сижу онемело,

в доме своём, а сама – не своя.

* * *

Всё пошло, как водится, с молотка.

Что не надо – отдано просто так.

И остались реки да облака,

да за дальней далью – Иван-дурак.

Шлёт ко мне он весточки каждый день,

только этих весточек нет грустней.

Смски щёлкают – трень да брень,

да не пишет он, как живётся с ней.

И пустынна утром моя изба,

и лежат – не тают весною льды.

Если мне Иванушка не судьба,

может, вовсе нет у меня судьбы?

* * *

Всё такое старое, больное.

Всё такое близкое, родное:

Дом, крылечко, лодка и скворешня,

И деревня, ставшая нездешней.

Вот взмахнёт крылами – и растает,

А меня печалиться оставит.

* * *

Вхожу я в дом, где нынче только гость,

а в доме знаю каждый скрип и гвоздь,

и трещинка на погнутой стене,

наверное, тоскует обо мне.

На лестнице перила льнут к рукам.

Бежит слеза по веку – по векам

оставленным… Отброшенным, как сор,

в эпоху разрушительных реформ.

* * *

Да куда я в Крещенье уеду

от лугов, от снегов, от синиц?

Брат протопчет тропинку.

                                    По следу

побреду за водой.

                             У теплиц,

сиротливо глядящих из снега,

постою. – Далеко до тепла…

Над рекою нахмурилось небо,

И позёмка по свету пошла.

Потянуло, задуло, завыло –

И не выбраться из пелены.

Друг мой милый!

           Да есть ли ты – милый?..

Близок дом. Далеко до весны.

* * *

Дождь усталую землю качает,

Третью ночь не ложится подряд.

То баюкает, то причитает –

Не идёт его дело на лад.

Чуть затихла – и плачет спросонок.

То ей снится пожар, то ковчег,

То растерзанный взрывом ребёнок,

То вода из отравленных рек.

Засыпай! – Далеко до рассвета.

Лишь бы ты до него дожила.

…Спит земля, зябко кутаясь в лето,

От которого мало тепла.

* * *

Едва легла –

проснулась от дождя

и слушала, как где-то

за сараем,

неспешным шагом

к дому подходя,

он вёдра и тазы перебирает.

По кровле деловито

постучав,

в минуту обнаружил,

где протечка,

латал, латал,

спустился в сад,

устав,

бродил, вздыхая,

средь цветов и трав,

и долго тёр

с ворчанием

крылечко.

* * *

Есть время для ветра и снега

И горькой последней любви,

Неяркой, как низкое небо;

Как лес, где молчат соловьи,

Пустынной, безлиственной,

                                странной.

Но вдруг из-за каменных туч

Пробился, блеснув над поляной,

Случайный рассеянный луч.

Глядишь в осветлённые дали,

И сердце плывёт, как река.

Для поздней любви и печали,

Быть может, есть время пока.

* * *

За деревнею где-то

Кричат целый день журавли,

Будто небо кричит

И никак докричаться не может.

И страшит по ночам

Ледяное дыханье земли,

И шепчу, просыпаясь:

«Спаси и помилуй нас, Боже…»

Ты, наверное, прав,

И судьбы мы не стоим иной.

У людского жилья

Вечно пахнет войной и разором.

Если б снова заснуть

И проснуться цветущей весной,

Чтоб сирень бушевала

И утро не веяло мором.

Чтобы настежь окошки,

Чтоб с другом сидеть у костра

И глядеть на огонь –

Не на дымные лики пожарищ.

Возвратится ли завтра

Всё то, чем мы жили вчера?

Так и тянет сказать

Позабытое слово «товарищ»…

* * *

Заснеженным лугом иду не спеша,

и мёрзнет во мне, и болеет душа,

и в сумерках тает дорога.

Здесь раньше ругались за каждую пядь,

а нынче и стога нигде не видать.

Луга без единого стога…

Репейник хватает меня за рукав:

«Зачем ты бредёшь между высохших трав?

Зачем не даёшь нам покоя?»

Разжав его пальцы, спускаюсь к реке,

с немою тоской постоять на песке,

но скрылся песок под водою.

И стынет – не может застынуть река,

и грозно глядят на меня облака,

повиснув над полем вчерашним.

Лучиной сгорают деревни во мгле.

Мы лишние люди на лишней земле.

И горько, и больно, и страшно…

* * *

Знаешь, ни с кем говорить не хочу,

ехать за тридевять вёрст спозаранку.

Мне бы прижаться к родному плечу,

думку свою бы шепнуть, негаданку.

Только зачем эти думки тебе,

вольное слово у нас под запретом.

Маюсь в своей пятистенной судьбе,

вяну, как травы пылающим летом.

* * *

Как вязок зимний быт…

В шуге застряла лодка,

И лёгкое весло

Сломать не может лёд.

Затворницей живу,

А зимний день короткий

Меж сонных берегов

Плывёт себе, плывёт…

Я на него гляжу,

Глядеть не успевая,

Пока бреду с ведром

среди моих синиц,

Пока топчу тропу,

Пока слеза живая

Нет-нет и упадёт

С заснеженных ресниц.

Как сладок зимний быт…

Просторы избяные

Гудят печным теплом,

Разреживая тьму.

И просто, и светло

живу в глуби России,

и радуюсь снегам

и твоему письму…

Кузнечик

Я этим летом радостно живу,

единым днём, как раньше не умела.

Бросаюсь за кузнечиком в траву,

в малинник забираюсь то и дело.

Прости меня, любимый старый дом!

Едва ли разберу твои завалы,

беседуя с весёлым воробьём

и замирая над цветочком алым.

Ленивица, мотовка тёплых дней,

счастливая, в песчинках вся, под вечер

иду домой, а на двери моей

сидит горчичный маленький кузнечик.

Молитва

Забудь моё имя.

Пускай растворится, как дым.

И голос возьми –

Ни к чему бесполезная песня.

Позволь хоть снежинкой

Кружиться над лугом моим,

Над речкой и полем –

Над всем этим краем безвестным.

Пускай не у моря,

Мне только б смотреть с высоты

На эти дома,

на ушедшие в небыль деревни,

на лес поредевший,

стоящие насмерть мосты –

они, как часовни, застыли

в молении древнем.

Позволь мне остаться

На стрелке затерянных рек

Песком или камнем,

Прибрежною белою глиной.

Не дай отступиться,

Когда отступается век

И прадед молчит,

Укоризненно глядя

Мне в спину.

Молитва о себе

Это дурное женское, 

глупое естество

плачет порой и молится,

Просит пустить на волю.

Только не слушай, Господи,

ты никогда его.

Да и куда же выпустишь? –

Лишь на реку да в поле.

Разве сумеет дурочка

жить на другом краю

даже своей деревни,

не то что чужого мира?

Вряд ли неделю вытерпит

и у Тебя в раю,

хоть и не привередница, 

пусть назовут придира – 

всё же не к быту, Господи, – 

хлеба и молока

хватит ей, чтоб насытиться

и не желать иного,

видеть из окон реки,

церковь да облака,

да иногда рождалось бы

и трепетало Слово…

* * *

Моё синичье царство не достанется

Теперь уже, наверно, никому.

Осталось мне смириться и состариться,

Переходя в неведомую тьму.

Но лёгкий стук за окнами послышится,

И хитрый глаз уставится в лицо.

И я пойду, пока живётся-дышится,

С тарелкой корма к птицам на крыльцо.

* * *

Не верилось, а всё-таки пришло.

Кричит кукушкой, зреет земляникой,

утят окрепших ставит на крыло,

цветёт ромашкой, пахнет мёдом диким.

Короткое, желанное, постой!

Дай надышаться вольною прохладой,

пропасть на миг – навек – в траве густой,

с дождём пройтись по высохшему саду.

В лесную даль лукошком помани –

грибов набрать, малины, зверобоя,

почувствовать, как безмятежны дни,

когда они наполнены тобою.

* * *

Не люблю времена перехода.

Вечность рушится, давит сезон,

да вдобавок шумит непогода,

закрывая собой горизонт.

Цепенея в плену бездорожья,

чтоб совсем не изныть от тоски,

вспоминаю родные остожья

и рыбалок ночных костерки,

голос Мельницы*,

вольный, великий,

от разлива до самых снегов,

и тревожные чаячьи крики

с унесённых водой берегов,

и дряхлеющий мост,

и часовни,

и не нужную больше траву…

Засыпаю, прижав к изголовью

землю, где родилась и живу.

___

* – Мельница – порог, образовавшийся там,

      где когда-то была мельница.

* * *

Ночник материнский и лампу отцову

в субботу зажгу я опять.

Их свет, точно отблеск далёкого слова,

которого не разобрать,

пока не послышался звук из заречья,

пока на другом берегу

хромой перевозчик с котомкой заплечной

устало стоит на снегу.

Пока он цигарку свою не потушит,

пока не откроет замка

и ржавой тоской громыхнёт в мою душу

старинная цепь челнока,

пока я люблю, вспоминаю и плачу,

пока ожидаю восход,

помедли, весло, потому что иначе

кто лампы в субботу зажжёт?

* * *

О Тихоне земля смиряет ход,

задрёмывают травы и овраги,

и птица звонко петь перестаёт,

и слово медлит вызреть на бумаге.

К макушке лета тянется июнь,

но шар затих, бока на солнце грея.

На одуванчик ночи белой дунь,

не то застынет время, как в музее.

Пусть шевельнётся, двинувшись вперёд,

гонясь за улетающим рассветом.

Земля пойдёт – и человек пойдёт

дышать июльским воздухом, согретым

желанной сенокосною порой,

где звон косы на дальних перелогах

сливается с вечернею зарёй

и ставят стог, как будто славят Бога.

* * *

Обижаюсь, услышав,

что реки – маленькие,

деревушки – невзрачные,

край – заброшенный.

Для меня каждый цветик –

цветочек аленький,

и о каждой травинке грущу

нескошенной.

И дома называю

хозяев именем,

пусть дымок

не над каждою крышей

тянется.

А весною стою

над морями синими.

Кена, Чурьега, Сондола –

все красавицы.

А когда повезут –

будет день –

дорогами

в наволоцкий край,

на моё пристанище,

мимо серых поженок

с перелогами…

Нет, не мимо! –

Со мною они останутся

навсегда...

* * *

Они – моя родня,

им хлеб крошу-ломаю

и новые стихи

тихонько говорю.

И слушают они

от октября до мая,

и слушать мне велят

от мая к октябрю.

А скроются они –

и странное сиротство…

И человечий мир

беспамятен и чужд.

А сердце из груди,

того гляди, сорвётся,

и сядет воробьём

на облетевший куст.

* * *

Отчего ускользает главное?

Как за ниточку ни держись,

над пригорками, над дубравами

поднялась, улетает жизнь.

Мы глядим, заслонясь ладонями,

чтоб никто не заметил слёз.

Шар цепляется ниткой тоненькой

за сучки, за стволы берёз,

и сжимается сердце горестно:

боже мой, сколь далёк и мал!

Если б сбросил немного скорости

и подольше бы не пропал…

Песня

Ой, пошто ты, Север-батюшко,

вымораживаешь дом,

по углам да под кроватями

через стены дышишь льдом?

Словно гонишь прочь постылую,

к незнакомой стороне.

Чуженина полюбила я –

только верен он не мне,

хоть давись железным хлебушком,

сохни в поле лебедой. –

Лучшей доли поздно требовать:

я –  седая, он –  седой…

…От печного жара красного

разболелась голова,

но не греют дом напрасные

пустотелые дрова.

* * *

Печной струится дым –

Земля заледенела,

А я кустом седым

Стою над миром белым.

Недужная весна,

Рождённая в ретортах,

Нас делит, как война,

На выживших и мёртвых.

Смахнуть бы страшный сон –

Нелепость, чертовщина!

Как будто вне времён

Эпоха карантина.

Уйти, забиться в щель

Усталым насекомым…

Пускай скорей метель

Заносит двери дома.

Но Божий мир широк,

Вдали яснеет небо,

И маленький цветок

Желтеет из-под снега…

Плач по журавлю

Сколько лет проживу

в ожидании зим,

в ожидании новых утрат?..

Почему не сказал мне:

«Давай улетим!»

Отчего не позвал меня,

                              брат?

Травяная рубашка твоя

                          коротка.

Не сумела её доплести.

А у берега плещет

крылами река.

Или небо

в Господней горсти?

Ранний снег застилает

дорогу в поля,

и пора возвращаться домой.

Только чудится мне

дальний крик журавля

между тающим светом

и тьмой…

* * *

Пойдём обратно. Холодно и сыро.

Неужто вновь придётся зимовать,

Топить жильё, в несовершенстве мира

Своё несовершенство укрывать?..

А может быть, отложим все печали

И в лес нахлынем с самого утра,

Где листья не совсем ещё опали

И голос только пробуют ветра.

Хотя видны зловещие приметы,

Мне радостно: пока ещё со мной

И яркий куст, и этот полдень светлый,

И муравей на горке травяной.

Половина зимы

Половину зимы

проживу, будто сонная птица.

лишь встряхну головой –

и опять окунусь в забытьё,

оттого что метель

подступила и в окнах клубится,

оттого что молчит

заплутавшее слово твоё.

Половину зимы –

будет время – наверно, не вспомню,

словно снег никогда

над моею судьбой не летал

и не пряталась я

в тишине цепенеющих комнат

за работу, за книгу,

за женский пустой сериал.

Половину зимы –

да к чему мне её половина? –

если где-то в лесу

притаилась под снегом трава,

и о родине грезит

отчаянный клин журавлиный,

и грустят на реке

в ожиданье весны острова.

* * *

Поля лесные выброжены все,

как будто зверь неведомый – невемый! –

прошёлся здесь по утренней росе,

проникнув сквозь податливое время.

Вернулась в дом – и сумрак на порог.

Смотрю в окно, а мысли мчатся в чащу.

…И на стекле трепещет  мотылёк,

огромный, странный…

                                  как ненастоящий.

Пчела

От младенчества до старости

было велено пчеле,

день за днём блуждая в зарослях,

мёд искать по всей земле:

на лугах, в траве некошеной –

(ох, и сладок травостой!), –

на полях, где тенью прошлого

чахнет колос золотой.

Затравела-замуравела

вся округа до небес.

Богатырскою заставою

поднялся на пожнях лес.

Не добраться в тридевятое,

не найти путей-дорог.

Спи, царевна русопятая! –

Не поможет и клубок.

Только память неуёмная – 

хвать! – и высветит до слёз

потаённое, укромное –

лето, детство, сенокос…

Раскосив гнездо пчелиное, 

братья, дымом из земли

пчёл прогнавши, соты вынули

и опять косить пошли.

Слаще нету мёда дикого, 

но гляжу на чёрный рой.

У пригорка с земляникою

над разрытою норой

кружит, кружит… Делать нечего – 

улетает. Над золой

остаюсь одна до вечера

грустной маленькой пчелой.

Иногда теперь мне кажется,

что возмездья пробил час,

со старинных наших пажитей

жизнь выкуривает нас.

А во тьме взгляну на улицу –

от тепла и до тепла 

у озябших окон трудится,

вьётся белая пчела.

* * *

Сама себе кажусь большим кустом,

задумчиво бредущим через поле.

Остановлюсь, вздохну о прожитом.

О том, что стало тихо нынче в школе,

закрыт большой сельповский магазин.

Хоть флаг ещё торчит над сельсоветом –

дверь заперта. И сколько лет и зим

в деревне жизнь протеплится? – Об этом

не знает куст. Да и к чему кусту

тревожиться и будоражить память?

Иду вперёд, цепляя пустоту

для всех ветров открытыми корнями.

* * *

Тянут без всякого волшебства

Родина, поле, клевер…

Словно из Божьего рукава

Птицы летят на север.

Слышишь, как улица ожила? –

Воздух звенит упругий.

Разве хватило бы им тепла

Там, на счастливом юге?

Светлого мира, где ждут гостей –

Вестников белой ночи.

Края – любить, поднимать детей,

Помнить заветы отчие.

Чёрный лёд

Вороньё раскричалось

над полем,

за старым сараем.

Видно, тоже, как мы,

обсуждают погоду да власть.

В странном мире, где мы,

только кажется,

что-то решаем,

дай мне руку, сестра,

чтоб на раннем ледке не упасть.

Не замёрзла река.

В эту зиму

река не замёрзла

и разбитую землю

нечасто латал снегопад.

И ненастье тянулось,

порою хватая за горло

и бежать заставляя

по чёрному льду

наугад.

Мне казалось, что лёд

просто смог

перебраться на сушу,

и с живыми она

перестала делиться теплом.

Он ползёт и ползёт,

и в дома проникая,

и в души.

Говоришь, поделом?

Да, быть может,

и впрямь поделом…

Дай мне руку, сестра,

друг за друга держась,

друг за друга… –

И отступит беда,

и когда-нибудь

вовсе уйдёт.

Просветлел горизонт,

скоро птицы

потянутся с юга,

и растает, как сон,

как обманчивый сон,

чёрный лёд…

* * *

Я чувствую синичьи коготки:

Отважно корм берут они с руки

И прочь уносят. Клювиков работу

Я слышу в первозданной тишине.

Стою, молчу, мне грустно отчего-то.

Увидят ли они меня во сне

Сегодняшнем, и если да, какою?

В ушанке, возле ветхого жилья,

Старухою с протянутой рукою?

А может, только внутреннее «я»

Им ведомо? На землю свет струится,

Преображая налетевший снег.

Погаснет он – и мне пора, и птицам

Спешить к ночлегу, находить ночлег…

Яблоко

И Дерево, и Дева, и Змея

существенны, почти первопричинны.

Ты помнишь голос вешнего ручья,

несущего песок речной и глину?

Казалось бы, да как вместится в нём

земля, и лес, и небо с облаками?

Но космос отражает водоём.

А яблоко – преображает – память.

* * *

Ячеи дождя качаются –

Кто-то вяжет эту сеть.

У меня не получается

Даже ниточку поддеть,

Чтобы выплыть,

Чтобы вынырнуть,

Не запутавшись в траве,

К солнцу, к свету,

К небу синему

На минуту иль на две,

Убежать от этой сырости

Хоть в какой-нибудь

                             Магриб.

Эй, рыбак небесный,

                         смилуйся,

Отпусти на волю рыб!

…За окном привычно

                          хлюпает,

и в Магрибе скоро дождь.

Да куда ты, рыбка глупая,

Из России уплывёшь?..