Ольга
Гулинкина

* * *

Безнадёжно письмо, словно мёртвый цветок, не оттает

твердь души твоей.  Сумрак. И буквы слетают к ногам

серым пеплом. Смотри, как они сквозь снега прорастают,

возвращая мне в снах, то, что было даровано нам.

То, что было – навек запечатано в память пространства,

в окна города, в камень и в эхо от наших шагов.

Отрешённость твоя – ледяное твоё постоянство –

тает только во снах, на границах у наших миров.

Там касаний ожог – во всю душу кровавым рассветом.

Там зелёные луны в твоих сумасшедших зрачках.

Там вещественен свет, и мерцают во тьме силуэты.

И взрывается ночь в ослепивших меня фонарях.

Ты во мне навсегда. Твоё имя – болезнь и молитва.

Словно кожи кусок отдала в безвозвратный залог.

Словно реки беспамятства в вечности кем-то разлиты.

Словно там не живут ни любовь, ни сияющий Бог.

* * *

Дышать стихами есть простой резон:

чтоб обостряли истинное зренье,

и открывали аур оперенье,

и затмевали золочёный трон.

Они – всепроникающий озон

и солнца луч вне радости и боли,

сжигающий зародыши неволи.

Они – небесный колокольный звон.

Чтоб рабство духа слогом разорвать –

и внутривенно Бога осознать.

Здесь током бьёт

Стихи, как дыхание мира, к которому мне позволено прикоснуться.

Очнуться,

наполненным до предела,

без подготовки и полутонов, сразу, словно провести мелом

черту,

ту,

которая – переход, но ты об этом не знаешь,

играешь

в классики или что-то другое,

такое,

в котором ты

должен перепрыгнуть её, и...

внутри

остановить время, не узнав себя, ощутив биение живого пространства,

сгустки эфира, без алкоголя, наркотиков, транса

и медитаций.

Без адаптаций,

случайно, неосторожно...

словно негру, привыкшему к чёрной коже,

 не просто сказать, что она – костюм, почти как у водолаза,

что под ней – сразу белая-белая,

даже не загорелая,

а найти молнию и снять...

и ничего более не объяснять,

пока не попросит сам.

Ведомо небесам,

почему стихи, словно прохожий,

рекою неосторожной

идут и идут...

льют...

как будто,

в это странное утро

пространство ими дышит

и утоляет жажду на век вперёд.

Дождь... Иногда – радуга, а иногда – током бьёт.

И ты, как слово, небом изречен...

Здесь ты полжизни вспоминаешь суть,

а, обретя, рвёшь узы и границы...

Шагнув на неисповедимый путь,

ты так похож на раненую птицу...

И, кажется тебе, что обречён,

что не успеть, что шатки все основы,

но... ты, как слово, небом изречён

и набираешь силу через слово...

Звучишь, сияешь, ищешь унисон

с первопричиной золотого света...

Звездою вечной боговоплощен,

твоя душа – сокровище планеты,

и око Бога, и его цветок,

неповторимый, от земли в безбрежность...

Ты никогда здесь не был одинок,

вся жизнь твоя – проявленная нежность...

От неба к сердцу, как  молитва, шаг.

Так вымолви его. Он непреложен.

Словами-миррой капает душа

в ладони Бога... До вселенской дрожи

звучит Аминь и Амено и Ом...

и небеса ответствуют и внемлют...

Ты, свет от света, небом изречён,

чтоб отогреть стихами эту землю.

Игра

Бог лишь играл. А я не понимала,

Что это Он. Старалась отыскать

В нелепостях высокое начало,

И все уроки выучить на пять.

Шел тёплый дождь. Сверкающей рекой

Сквозь душу вечность медленно струилась…

Смахнув слезинки маленькой рукой –

Заплакал Бог – игра не получилась.

Листопад...

Чуть мерцая, падают тихо листья,

разгораясь, не угасая.

Древо жизни. Свет его серебристый

от земли до самого Ра...я?

Да, и я там. Воздух дрожит в полёте.

То, что прожито, полыхает,

слепит душу. Вечность на повороте

смотрит мимо, не замечая...

Эйфория. Плотен прохладный ветер.

Вертикален. Все выше, выше...

Мы – пришельцы. Неба смешные дети.

Нас зовут, только мы не слышим.

Листопадно трепетны наши жизни.

Расставаясь, не исчезают.

Умирая – с миром лучами брызнут,

возвращенье искрами обретая.

* * *

Мир преломляется тобой

и отраженья множит...

души неведомый прибой –

мурашками по коже...

И, пробиваясь сквозь гранит

неожиданья чуда,

отдельно от меня парит,

как снег, из ниоткуда....

Он канет вновь в небытиё,

не прикасаясь, мимо...

Мы не обещаны вдвоём,

а лишь неразделимы.

Не плачь…

Не плачь, ты ведь знаешь,

что, когда не летаешь,

дожди идут в самом далеком углу ауры,

ры-

бок золотых пытаясь там развести,

спасти

пустыню, думающую, что она бескрайняя, ненасытная,

песками печали скрытая,

убаюканная в этих дюнах

самим сам-умом,

идеи-песчинки пересыпающим,

тающим

изнутри себя...

Он шепчет тебе, что пустыня в глубоких трещинах...

Это неважно, она – вещая.

Складывай эти знаки в линии,

иногда черные, иногда синие,

просто читай, смотри... Пустыня не бездна –

исчезнет,

без пафоса, незаметно,

стирая свои приметы,

тогда, когда ничего не ждёшь,

превращая свои песчинки в дождь

внутри и снаружи,

в лужи, которые здесь и там...

Голый платан

дрожит листьями, а капли слетают и бьются оземь,

в прозе,

стихах, заполняя безмолвие, рисуя узоры.

Осенние разговоры,

как брызги, стекают по нервам.

Будь первым,

напоившим пустыню,

отныне

и навсегда.

Живая вода

впитает твои огни,

они

уплывут к другим.

Не плачь, тишину в ладонях храни...

Сказанное – дым.

Невозвратность

Невозвратность – моя. «Всё пройдет», –  Соломону виднее?

Здесь у каждого свой, предначертанный Богом урок.

Прорастает душа. Прямо в небо, а тело – стареет,

обречённо взирая на краткий дарованный срок.

Невозвратность моя... Отголоски шагов уходящих...

Облака моих снов... Незаметна, казалось,  и грань

между прошлым и будущим, тем, кто всегда настоящий.

Кто лучами зари шьёт навеки тончайшую ткань,

создавая себя. Добавляя по искре в пространство.

Каждый миг, каждый день, согревая чужие сердца.

Острова невозврата – лишь капля последнего шанса,

чтобы боль негасимая  не исказила лица.

Там сияют стихи, и дождями нисходят молитвы

за потерянных нас, возвращая незыблемый ток.

Радость в воздухе том ароматом чудесным разлита.

Как тебе рассказать, что и остров – совсем не итог?

Человечья судьба – лишь иллюзия, странные игры.

Мы – лишь звёздная пыль на отрезке земного пути.

И, стекая в закат, как слезинка неведомой мирры,

мы вдыхаем рассвет, чтобы завтра на небо взойти.

Слезы Богородицы

Ветер качает слезы её

в белых ладонях.

Песню печально, тихо поёт,

к ночи уронит

росами оземь, в талый закат,

травы обнимет.

Ляжет в туманы пламенный град.

Горе не стынет.

Горе алмазом ясным горит,

солнцем вечерним.

Горе её тишиною звенит,

памятью терний.

Градинки в горсть, у индиговых врат

замер входящий.

И... отворились. Бесценнейший клад –

дар настоящий.

* * *

Сны опять, как тысячные жизни,

проживаю, ипостаси длю…

разные обличья и отчизны...

и о разном Господа молю.

Вновь воюю и во сне летаю,

на руках из боя выношу.

Вновь тебя в свершившемся встречаю,

где-то там, у бездны на краю.

Где-то там мы – явленная жажда...

там любовь, как вечный резонанс,

где-то там – мы умерли однажды,

и огонь нечаянно погас...

То, что внутри горит

Я научу тебя дышать золотом рассветных лучей.

Эй,

ты слышишь?

Ты станешь немного выше

и отрастишь прозрачные крылья из золотого дыма

с неуловимым

ароматом озона.

Какого тона,

ты спрашиваешь?

Раскрашиваешь

Сам – цветом своей улыбки, слёз...

что принёс,

то и есть,

отражение – почти месть,

а кому-то награда.

Лучи – это цветы небесного сада,

прорастающие золотой пыльцой на твоей коже.

Ты можешь

насыпать её в ладони другим, превращать в искры,

быстро

отогревая застывших.

Бывших

волшебников не бывает.

Тает

в твоих глазах осень, но далеко до весны...

Сны

тоже имеют значение,

в течение

твоей жизни вплетая золотые ручьи.

Молчи.

Дыши небом,

золото не расплескай.

Рай –

это то, что внутри

горит.

* * *

Убить может каждый, а вылечить – нет.

Согбенны печали бесчисленных бед.

И боль, как остывшие угли в груди,

и камни-потери лежат на пути.

Убить может каждый, а вылечить – нет,

но в каждом блуждает затерянный свет.

Он искрами тлеет в словах и делах,

Сияющий сердцем не ведает страх.

В нем ясного неба улыбка горит,

как ангел, парящий в полоске зари.

Смотри, за тобою – серебряный след.

Убить может каждый, а вылечить – нет?

* * *

Человечья речь, словно острый меч.

Голова с плеч, да без жалости...

Человечья речь... Ей бы небом течь

и в сердцах жить нежной радостью.

Человечья речь – негасимый свет,

как заря – в мир, ветром пламенным...

Каждый может быть словом отогрет,

если даже им он был раненный...

Человечья речь – эхо дальних гор,

там стихи жизнь пишут набело.

Человечья речь – выстрелы в упор.

Изреки Свет – станешь Ангелом.

Что с тобой?

Лица неявных видений, с детства, вокруг меня,

как языки огня – в непрерывном движении,

Парении

и столкновении с зябкой ладонью капель, дрожащих так многолико,

в крике

о старости накренившейся двери старого дома.

В котором знакомы

странные звуки, запахи, лица:

каждая половица,

со скрипом и даже визгом,

осязаемо близко;

окна, смотрящие в военный бинокль моего деда;

война и  победа,

живущие тут, эхом его шагов;

перезвон на разные голоса часов,

обращающихся со временем весьма вольно,

как с гипотетическим полем,

в котором одновременно всё и всегда;

беда, 

приходившая в дом не раз, словно лавина;

запах киселя из калины,

почти лекарства;

царство

героев, живущих на печке и потолке...

В этой реке

явно ощущаемых образов – я.

Живая

ткань пространства,

но почти без шанса

понять часть его,

смысл земных берегов,

то, что называется «я», и где у него границы.

Слиться

намного проще,

ощущая, как дрожат листья в продрогшей роще,

а сок замедляет своё движение под корой.

Спрашивать: «Что с тобой?»

в этом случае рано.

Открытой раной

край разрыва с пространством саднит позже,

когда кожа

уже не помнит,  что дождь идёт сквозь,

а душа

задыхается, не умеет дышать

светом

(изначальная данность теперь – чужие секреты)

и, чтобы почувствовать себя живой, ищет боль.

Вот тогда пусть хоть кто-нибудь спросит меня: «Что с тобой?»