Ольга
Флярковская

6 июля

Лист крапивы не жалится,

Чуть коснувшись руки.

Аграфена-купальница.

Заводь тихой реки.

Оглянусь – нет свидетелей?

Лишь мальки на мели.

Солнце огненным петелом

Полыхает вдали.

Сход найду за осокою,

Окунусь с головой

В лепетань синеокую

С животворной водой...

Словно белая горлица

Вновь ступлю на траву –

Кто сегодня омоется –

Будет год на плаву!

Август

Тянет нивяник зелёные шейки,

Взгляд колокольчика свеж, как и прежде.

Дождь-непоседа из старенькой лейки

Вымочил луга цветные одежды.

Ягодник август, напевник, рассказчик!

Трудно мне будет с тобою расстаться!

Сыростью тянет из порховской чащи,

Ранит осока неловкие пальцы,

Ноет комар-пустозвон, не смолкая...

Спросите: что тебе дорого в этом?

Может быть, это причуда такая,

Может быть, это такая примета –

Кровью черники окрасив ладони,

Тихо смотреть, как у самой дороги

Аисты ходят, что белые кони,

Пряча в траве голенастые ноги?

Август – скитов потаённых смотритель,

Инок Никандровой пустыни дальней...

Тянутся дней паутинные нити,

Полнит вода ключевая купальни...

Амедео рисует Анну

«Мы хотели муки жалящей...»

А. Ахматова

«Модильяни рисует Ахматову...»

М. Шехтман

Словно линия без изъяна –

мелодичность её стиха.

Амедео рисует Анну,

выясняется, на века.

Там загадка прикрыла двери,

где клонило модель ко сну –

томный ангел у века-зверя

был пока ещё не в плену.

Первобытна свобода линий

и божественна плавность строк.

Мифа древнего героиней

поэтессу назначил Рок.

Африканское ожерелье

канет после в пучину бед.

А глаза его были – зелье,

от которого спасу нет...

Белле Ахмадулиной

В русском сердце татарской Джульетты

жили дикость огня и набега,

и безмолвие лунного света,

и движение первого снега.

И отвага, и горечь, и нежность,

и печального облика томность,

жили яркой судьбы неизбежность

и души оголённой бездомность.

В час, когда серебром и сангиной

вечер красил садовые плиты,

приходили к ней Осип, Марина

за любовью, теплом и защитой.

И времён исчезали кулисы,

и вино им дарила Массандра

под негромкие речи Бориса,

под заливистый смех Александра.

Затихал переделкинский вечер,

пряча солнце в туманную ванну.

Обручальным играя колечком,

Улыбалась загадочно Анна...

За оградой темнела дорога,

уводя в подмосковное лето.

Слово – это заданье от Бога

на земле для великих поэтов...

Верю я, что в селениях вышних,

за пределами бренного круга,

голос музы пророческий слыша,

души их окликают друг друга...

В госпитале

Сочился мелкий февральский снег

На корпус, двор и чугун ограды,

На ток машин, на скамейки сада,

Не веря скорой уже весне.

Он шёл привычно. Так санитар

Идёт вразвалку к дверям палаты.

Вчера в ней тихо бранил катар

Старик, и сам был белее ваты...

Здесь всякий сам господин себе,

Но тащит боль, как солдатский ранец...

У входа пыжится воробей

Разбить на корке ледовый глянец.

Здесь выход тоже известен всем,

И за пальто номерок – не спросят.

Как вата белый февральский снег

Следы солдата, струясь, заносит.

Дежурство вышло почти без сна,

Звонок встревожил его домашних...

Наутро в город вошла весна.

Так подходили к Берлину наши...

Весеннее

Завивается стружкой береста на просвет,

Кличет голубь подружку, ищет шмель первоцвет.

Нераспознанной манной тает снега щепоть,

Прошлогодние раны уврачует Господь.

Разлилось бездорожье, день увязнул в меже,

Все творения божьи встрепенулись уже!

В голубом и бескрайнем утопают глаза,

Есть в усилиях тайных одоленья азарт!

Череда превращений у природы в крови –

Отрицаясь отмщеньем, да пребудем в любви,

Звукам речи, и ветру, и ручьям дождевым

Отзываясь навстречу смертным сердцем живым.

Вечернее

Как боится любой ославы

Потаённая жизнь души...

По ромашкам, люпинам, травам

Исцеляющий дождь шуршит –

Остужает горячность мыслей,

Замедляет мой вечный бег.

Капли падают с тёплых листьев,

И кружится жасминный снег...

Облетел на дорожку сада

Куст-красавец у входа в храм.

Никому воздавать не надо,

Если сказано: «Аз воздам!»

Там, в согласье с девичьим хором,

«Свете тихий...» поёт душа.

Мне почудилось, осень скоро.

А для всех ли... не нам решать.

* * *

Где вчерашняя роскошь кичилась собою,

Преграждая сугробами к берегу путь,

Приглашают стволы подивиться резьбою,

И смолистою сыростью полнится грудь.

Над раздетой рекой к этим вербам и клёнам

Соскользнула по льдистому небу звезда,

И окрасилась даль еле видным зелёным

В тех местах, где как будто застыли года.

Не прошу ни удачи, ни праздничной доли,

Что начертано свыше – спокойно приму.

Только сердце зажгу от вечерней юдоли,

Только к дому дорогу найду своему.

Протянулись по серому чёрные руки,

От берёзы к берёзе меня повели.

И скатился за шиворот холод разлуки,

И затеплились окна – светильни земли...

Двое стоят…

Влюблённость всегда стыдлива,

Не глянет в упор, дрожа…

Вздыхают чуть слышно ивы –

Полночные сторожа.

А двое стоят, бутонны...

Ладонь у её щеки.

Качается мост понтонный,

Мигают огни реки.

Что ж так голоса тревожны,

Так грустен туманный свет?..

Ведь путь их уже проложен

Сквозь толщу судеб и лет.

И кажется, что с экрана

Струится на них река.

Так тихо, и странно-странно.

Но это – пока. Пока...

Все праздники их, все дети,

Разлуки и седина –

За всё не шутя ответят,

Заплатят за всё сполна.

Плывут облака-корветы,

И мысли, как сны, текут...

Но сердце хранит приметы

Неловких живых минут.

Ладонь у щеки, объятье...

– Замёрзла? Прости, прости...

И белое это платье

Мерцает флажком в пути.

Девушка из метро

Это северной мадонны

Терпеливые глаза

Смотрят кротко и бездонно,

Будто смотрят образа.

В скромном облике и взгляде

Тишь полуденных снегов,

Словно озеро в окладе

Из пологих берегов,

Словно льдистая дорога,

Словно трудная стезя...

От рожденья и до Бога

Путь... Сворачивать нельзя!

Эта девушка, что верба –

Тонковата, но крепка.

Что-то в ней от древлей веры,

Вдруг блеснувшей сквозь века.

Через гул иных наречий –

Слова русского оплот.

Нашей жизни к правде вечной

Долгожданный поворот...

Изба

Может, и хочется большего...

Учит смиренью судьба.

Ставни давно перекошены –

В землю уходит изба.

В белых чешуйках наличники…

Дом глуховат, слеповат.

Так старики по обычаю,

Палкой подпершись, стоят.

Стукнет калиткою матушка,

Пряничков взявшая впрок…

Ключ на крыльце да под камушком.

Ну как заедет сынок?

Дочка нагрянет с внучатами….

– От бы детишкам гульба!

…Грезя, стоит толстопятая

В валенках старых изба.

Всё, что посажено, выросло…

Всякому цвесть – до поры.

Крупными выдались ирисы.

И золотые шары.

Ленинградка

Антонине Михайловне Флярковской

Завитками позднего ампира

Стёкла разукрасила зима.

Вымершие гулкие квартиры.

Лютый холод. Утро. Голод. Тьма.

Женщина в обмотках... баба Тоня!

Ты едва бредёшь, не чуя ног,

На твоих руках уже не стонет

Крохотный двухмесячный сынок.

Ты как тень среди других страдальцев –

Еле-еле бьётся жизни нить.

Надо на Смоленском в одеяльце

Младшего в сугробе схоронить!

Скрыты звёзды напрочь туч рогожей...

Времени река не льётся вспять!

Бабушка, ах, если б было можно

Вам тепла и хлеба передать!

...путь домой лежит в январской стыни,

Ни собак. Ни галок. Ни огней.

Да вовек твоё святится имя

В беспощадной памяти моей...

Лето на Севере

А. Болгову

Лето северных островов,

Час блаженства природы нищей.

Этот край к чужакам суров,

Для своих здесь – и дом, и пища.

Дедов остров* хранит вода,

Что не только на вид студёна.

Тащит Сухона лес, суда.

Баржа тянется вдоль затона.

Здесь по солнцу идут часы.

Здесь текут в Заполярье реки.

Над разливом, испив росы,

Облака повернули «в греки».

Здесь затихла моя тоска.

Чья-то лодка плывёт к причалу…

И верней не найдёшь куска,

Лишь его заслужи сначала.

Разгрузи от леща баркас:

Рыбу в вёдра, и вымой днище.

Здесь народ на улов глазаст

И спокойной воды не ищет.

Здесь, на острове долгий день

Над рыбацкой избой курится,

А рукав подлинней надет

Не к тому, чтоб складней лениться.

Ветерок поутру кусач –

Стылый пасынок океана.

Горький привкус от неудач

Выдувается покаянно.

Был на Троицу звон густой,

А к Успению – звон печальный.

Здесь на Божий взяты постой

Скит да пустынька изначально.

Здесь мошкой именуют гнус,

Здесь не жалятся, но жалеют,

А ненужная роскошь – грусть

Лишь под утро кольнёт: болею…

Здесь морошки наешься впрок

И забудешь огни столицы.

Здесь привычней свистит юрок

Голоска городской синицы.

Лето северных островов

Отцветёт по-девичьи кратко,

Но запомнится как любовь,

Всё отдавшая без остатка…

___

*Дедов остров – хутор в Тотемском районе

Вологодской области. Расположен на острове

посередине реки Сухона. На нём находится

заштатный мужской монастырь

Троицкая Дедова пустынь.

* * *

Отцу

Листопадная невесомость.

Листья кружатся, не дыша.

Тихо-тихо над крышей дома

Пролетела твоя душа...

Чуть замедлилась у окошка,

Занавеской едва качнув.

Чутко уши воздела кошка

И покинула старый пуф.

Я стою

И шагнуть не смею.

Лёг под ноги зелёный лист.

Чей-то промельк в конце аллеи.

Чей-то выход

из-за кулис...

Я-то думала – всё минуло.

Не расслышишь

дочерних слов.

...Пробуждает далёким гулом

Самолётик из облаков...

Марине Цветаевой

Тенью над вечерней мостовой,

Ласточкой, мгновением распятой,

Ты скользишь... Дрожит над головой

Синий луч звезды твоей – Утраты.

Пленница и беженка Москвы –

Златовласка у Золотоглавой...

Не погло̀тит дымный шлейф молвы

Чистого огня посмертной славы.

Мясорубки адовой жерло

И семью, и жизнь твою втянуло...

Ты глядишь пронзительно светло

На Борисоглебский переулок:

Лебедь с лебедёнком, гулкий звон,

Окончанье праздничной обедни...

Долгих странствий тянется перрон,

И тревожит душу странный сон,

И крюки мерещатся в передней...

Но дана немыслимая власть –

Смерть попрать певучим русским словом

Той, что на земле – не удержать,

Той, что улететь всегда готова.

Той, что всем надгробьям вопреки,

По себе оставила – рябину,

Той, чьи непокорные стихи,

Как рябина поздняя, сладки

И неодолимы... как лавины.

Мы шли заброшенной тропой...

Мы шли заброшенной тропой,

Где резеда с крапивой спорит,

Где комарьё воздушный бой

Начав, выигрывает вскоре.

Где ветви тонкие сплелись,

А связи прежние распались,

Где мы ещё не начались,

Но с каждым словом начинались,

Где терпкий запах земляной

Таит листвы опавшей сырость...

Где ты впервые был со мной,

И нам впервые говорилось,

О книгах говорилось нам.

Мне так хотелось стать взрослее!

Ещё лежал в руинах храм

За тёмной липовой аллеей.

Вождя суровый постамент

Зиял отсутствием фигуры,

И, словно клочья чёрных лент,

Неслись ворон фиоритуры.

Как львицы, древние скамьи

Оберегали тень в шинели,

Надзора любящей семьи

В тот раз мы избежать сумели.

Белел щербатый парапет.

Ты дал мне курточку – не жарко!

И лил вечерний мягкий свет,

И лез вьюнок на постамент

В пятиконечном сердце парка.

На берегу

Запах тины стоит над рогозом,

Гомон птичьих прощаний умолк.

Оседают вечерние слёзы

На покосов стареющий шёлк.

Опустелое серое небо,

Тишина заголённых ветвей.

Не тоскуй и возврата не требуй,

С летом тоже прощайся скорей...

На островах

До прилёта чаек даль безбрежная

Строгое молчание хранит...

Грудью разбивает ветры свежие

Временем изъеденный гранит.

Со времён Зосимы и Савватия

Здесь умели скорби превозмочь.

На Каноне, чтомом* Божьей Матери,

За окном свечой белеет ночь.

Сколько эти стены перевидели,

Святостью врачуя боль и страх.

И звучит чуть слышно над обителью,

Словно эхо: «Господи, воззвах»...

Бились в камни волны беспокойные,

По весне давила лёд шуга,

А по небу плыли бесконвойные

Облака к далёким берегам.

————-

* чтомом – читаемом (церк.-слав.)

На смерть Евгения Евтушенко

Весна без солнца – что зима без снега,

И мокрый ветер дверью бьёт с разбега

И рвёт в тоске тугие провода...

И в кромке льда есть траурное что-то,

Ведь в грузовом отсеке самолёта

Поэт домой вернулся навсегда.

Он не прошёл окопов и ГУЛАГа,

Но ведал стыд сползающего стяга,

На красный флаг был скоплен компромат...

Задиристость жила в нём и отвага –

Сибирском парне, мачо и стиляге,

Начавшем путь со станции Зима.

И сквозь любые тары-растабары,

Сквозь суд людской,

Столь скорый, сколь неправый,

Я слышу сердцем ритмы тишины!

По всей России нынче идут снеги

И помнят всё о ярком человеке

Из той, несуществующей, страны.

Те снеги не буравит дождь колючий,

Те снеги очистительней и круче

Любой постмодернистской шелухи...

Пункт погребенья назван им без страха.

И всё яснее гулкий голос Баха.

И все уже написаны стихи.

Николаю Рубцову

Прекрасно небо голубое!

Прекрасен поезд голубой!

Н. Рубцов

Бегут и бегут перелески,

Стемнело в вагонном окне.

Глядят семафоры-подвески:

Куда это вздумалось мне?..

Уютно звенит подстаканник,

Стучит под ногой колесо.

Я нынче счастливый изгнанник,

Избранник полей и лесов.

Зовёт меня рай комариный,

Угорье и храм над рекой

С проросшей на крыше осиной,

Щемящий вечерний покой...

Черёмуха манит в овраги,

В окошках горят огоньки.

Мне здешнего хлеба в сельмаге

Предложат из серой муки.

Напоят чайком и расспросят

В последней у речки избе:

– Надолго ль? а может, не гостем?..

Нашёл бы работу себе!

Хозяйскую скатерть разглажу 

И тихо промолвлю в ответ,

Что рад бы, но с бытом не лажу

И денег отстроиться нет.

Пора мне… Чуть стукнет калитка…

Дорога. Туман. Тишина.

А в небе свернулась улиткой

Над спящей деревней луна.

* * *

Ничего душе не надо,

Кроме родины и неба...

И. Григорьев

Ничего не нужно, кроме 

Величавых синих сосен,

В небо зимнего заката

Заглядевшихся с земли...

Ничего сильней не жажду

Слёз молитвы безсловесной,

Дара тихой благодати,

Исцеляющей сердца.

Всё со мной всегда и всюду:

Ветер, лес, река и поле,

Память смертная и радость,

И со мной моя душа.

Я шагну с порога в поле,

Это поле станет небом,

Станут небом сёстры сосны,

Снег и спящая река.

Но об этом знать не будет

Ни одна душа живая,

Это тайной нашей станет –

Поля, сосен и моей…

Ночные мысли

Если вы не можете заснуть,

значит, кто-то видит вас во сне...

Японская поговорка

Не спится... опять не спится.

Быть может, кому-то снюсь?..

Советовали молиться.

Я пробовала: молюсь.

Прошу в тишине у Бога

Моё изменить нутро,

И ангела на дорогу, 

И воли творить добро,

И мира на сердце...

Боже, 

Пошли мне живые сны!

О поле с густою рожью

Под круглым зрачком луны,

О лесе, стеною синей

Закрывшем меня от зла,

О милой моей России,

Что духом и в тьме светла.

О доме... родимом доме,

О маме и об отце,

О низеньком и укромном

Вишнёвом моём крыльце...

О всех, кто обижен мною,

О всех, кто прощён давно...

(Прощён ли, раз сердце ноет

Не понятой мной виной?..)

Во мгле хороводит ветер.

Деревья во льду звенят.

Особо молюсь о детях...

Поймут ли меня, простят

В тот день, как на зорьке ранней

Кукушка сочтёт грехи,

А в мире, как в тихом храме,

Останутся жить стихи?..

29 января 2018

* * *

Обители, озёра, тишина... 

Белёсая сентябрьская прохлада. 

Наполнилась прибрежная волна 

Медовой желтизною листопада. 

На стенах дремлют сырость и покой,

Здесь речи умолкают отчего-то.

Осыпались древесною трухой

Бока на берег вынутого бота.

Короткая возможность просто жить, 

День провести у озера и храма, 

Безмолвие природы сторожить, 

А на молитве первой вспомнить маму. 

Горчинкой мха черничный пахнет лес, 

У северных широт короче лето. 

Последней паутины лёгкий блеск, 

И тихие вопросы... без ответа.

От века...

Игорю Царёву

От века поэтовы корки чёрствы*,

Зато не бывают поэты мертвы,

Когда бы и пили мертвецки…

И то, что для Дании просто «слова.»..,

В России – поэтова с плеч голова,

И кровь на страницах и «рецках»…

Поэт – это выход в гудящий портал,

Быть может, там ангел Господень летал,

А может, насвистывал демон…

Слова для поэта – что к небу ключи,

А может быть, небо стихами звучит

В мерцательном пульсе фонемы.

И всё, что на сердце наносит рубцы,

Что жизнь нанизала на наши венцы,

Вернётся энергией рифмы…

И пусть изречённая мысль не нова,

И тяжко подчас достаются слова,

В приливе толкая на рифы…

Сияет гвоздильными язвами Твердь,

А шагом к бессмертью становится смерть,

И слава легонько стучится…

Как нитью, потомков прошила строка,

Сердца человеков связав на века,

И высветив судьбы и лица…

—————-

* «Чердачный дворец мой, дворцовый чердак!»

                                              (Марина Цветаева).

Памяти Галича

В беззвёздном окне не горят куполами соборы,

Великая тишь незаметно накрыла дома.

Мечты по ночам на посулы горячие скоры.

Чтоб их остудить, наметает сугробы зима.

«Когда пробегу, не касаясь земли…» До последнего срока

Нам хочется верить, что непоправимого нет.

Так просто мальчишке с последнего дёрнуть урока

И к дому найти по заносам петляющий след.

А можно весной над чернеющим слякотным сквером

Грачом перелётным с усталым восторгом кружить.

Промозглую мглу принимать, не торгуясь, на веру,

Мол, скоро рассвет, мол, ещё доведётся пожить…

Ах, что там зовёт в темноте раствориться до срока?

Густая метель забросала родных имена…

Вкус тёплого хлеба, и матушки голос глубокий,

И русских стихов на страницах слова-семена…

Оставив таможню с тяжёлой её укоризной,

В предутреннем сне к незабытому храму брести…

Зимы не избыв, быть помянутым гвалтом на тризне,

Грачом долететь, чтоб родимую землю простить…

Папе

Уже сознание больного

коснулось берега иного,

иной неведомой земли,

когда за жизнь боролось тело,

и доктор, действуя умело,

сестре приказывал: «Коли!»

Там тихо было и привольно,

там выдыхать совсем не больно,

вдохнуть – как выпить из ковша

неизъяснимой благодати...

И только нянечка в халате

напрасно силится мешать.

И светят лампы прямо в душу...

Да, ничего с утра не кушал,

теперь другой он пищей сыт.

Ах, отпустите, не держите!

Он не жилец уже, но житель –

на мир иной получен вид.

Всё остаётся, вы не знали?

Цветы и ноты на рояле,

знакомой книги переплёт...

Но к той, единственной на свете,

Одолевая рябь и ветер,

Сейчас вразмашку он плывёт.

Псков – Москва

Эх, Россия... сёла, огоньки,

В сизом небе жёлтые дымки

Изогнулись, что хвосты кошачьи...

Тянутся болота и леса...

Убранное поле, голоса

Стай последних кличут или плачут.

Зов могу я только угадать

Из окна вагона... Снова гать...

Семафор над лентою дорожной...

Станция с окошками в резьбе...

Малая зарубка на судьбе,

Тихий вздрог предчувствия под кожей,

Память крови – это ли не чушь?!.

Но когда едины все пять чувств

В странном узнавании и боли,

Понимаю, потому жива,

Что ломаю сердце на слова,

Словно хлеб октябрьской юдоли...

Псковщина! Родимая тоска,

Ломота у правого виска,

Туч стада и низкое давленье.

И внезапным всплеском – белый храм,

Белый конь и снега первый шрам,

И комком в груди – стихотворенье...

Пушкинские горы

В Тригорском

Тени длиннее и строже.

Чёткая ясность пейзажа.

Розы у спален похожи

На монограммы Лепажа.

Пик воплощенья растений –

Август…

                С тяжёлою тростью

В парке тоскующий гений

Бродит возлюбленным гостем.

В раннем часу отобедав,

Скромно, заботами няни:

Свежей ушицы отведав,

И кулебяки с грибами,

Он приглашенье соседки

Мягко отвергнет и просто.

Позже за чайной беседой

Лёгкий рисует набросок...

Смуглы подвижные руки,

Взгляд добродушный насмешлив…

Барышень тайныя муки.

Крупные кости черешен.

Летней порою дорожка

Вьётся и вьётся полями… 

С мухой играется кошка.

В доме этюды и гаммы.

В доме мечты и порывы,

Хлопоты, сны и приметы…

Где вы, стволы роковые,

Балы, снега, эполеты?

Вязь ослепительных кружев…

Белые фрачные груди…

Так вот, бесхитростно, нужен

Больше нигде он не будет!

Так горячо, безысходно, 

Тайно, светло, бестолково…

Не предвещает невзгоды

В небе над парком подкова…

Что это, бред или морок?

Тень набегает на сердце…

Чёрный запахнутый полог,

Cвежая капля на дверце…

Псковская вьюга над бором,

С кладбищем путь разминётся…*

Скоро всё кончится. Скоро

Он в эти сени вернётся.

___

*«Матушка недомогала, и после обеда, так часу в третьем, прилегла отдохнуть.

Вдруг видим в окно: едет к нам возок с какими-то двумя людьми, а за ним

длинные сани с ящиком. Мы разбудили мать, вышли навстречу гостям:

видим, наш старый знакомый Александр Иванович Тургенев.

По-французски рассказал Тургенев матушке, что приехали они с телом Пушкина,

но, не зная хорошенько дороги в монастырь и прозябши, вместе с вёзшим гроб

ямщиком приехали сюда… Матушка оставила гостей ночевать, а тело распорядилась

везти теперь же в Святые Горы». Фок (Осипова) Е. А. Рассказы о Пушкине.

Цит. по: Последний год жизни Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники

/[сост, вступ. очерки и примеч. В. В. Кунина]/ – М.: Правда, 1989. – С. 593.

* * *

Размётывая в пух и цвет, и нежность,

уходит август в росы и дымки,

и так приятна утренняя свежесть

в дыхании медлительной реки.

По правилам контрасты движут действо,

ещё солнцепоклонимся мы, но

осенний дух исполнен лицедейства,

и роли все расписаны давно.

Понежимся и мы с тобой, покуда

не грянет час сполна платить долги,

не вгонят в сплин непрошено простуда

и птичьих стай прощальные круги.

Пронзительно и вместе быстротечно

последнее обманное тепло,

и день, который тянется, не вечность,

и наше лето всё-таки прошло...

Рай…

Серые хозяйские сараи,

низкие подгнившие мостки…

Ты, поэт, задумался о рае?..

Вот же он, гляди из-под руки!

Буквы «центр» осыпались с таблички,

понизу крапива зацвела…

Райские нарядные синички

полетят с тобою до села.

Вот и храм – распахнутые ставни,

колокольня белая с крестом.

В праздник гул, торжественный и плавный,

здесь течёт над речкой и мостом,

жизнь течёт… Мелькают в огородах,

будто черносливины, грачи,

у заборов яркая сморода,

как рябина пьяная, горчит.

Не созрела, видно… Погоди-ка

морщить нос, нежданный гость-поэт!

Крупная на радость, земляника

на ладони свой оставит цвет.

Поклонись улыбчивой бабусе,

загляни в печёное лицо!

Отвечай как есть, мужик, не труся:

разведён, да вот, ношу кольцо…

Пригласит к столу, поставит чашки:

– Чай, ты свой, а что ж не кажешь глаз?

Ну, уехал, дал в судьбе промашку –

возвращайся! – весь старухин сказ.

Здесь рассвет, закат, и, Святый Боже,

да какая ж это красота!

Будешь жить, голубчик мой Серёжа,

под защитой Господа Христа.

Отведёшь, милок, по воскресеньям

старую Прасковью в Божий храм,

а потом – с малиновым вареньем

чай тебе с оладьями подам!

…У старухи мухи да иконы,

над подушкой лебедь на пруду,

и плывут малиновые звоны

над малиной раннею в саду.

Русская элегия

Там, где дышат туманы,

и солнце лосёнком крадётся,

Где на игры ветвей

отзывается омутов глубь,

Не беспечность нирваны,

а домик знакомый найдётся,

И на спички и соль

по карманам отыщется рупь.

Выпускает не сразу

столица из стойких кошмаров –

Зачумлённой толпы,

каторжанина спешки – метро...

Но приветит криница,

соседка нарвёт гогошаров,

А сосед накопает

румяной картошки ведро.

Потечёт разговор, и – «За жисть!»

и «За мир в целом мире!»,

По антенне покажут

любимый волнующий фильм...

Как был ярок Шукшин

в обжигающе горькой «Калине»!

– У «сестрёнок берёз»

о Макарыче, брат, помолчим...

На изломе веков

наши судьбы не запросто гнулись,

Открывается вера

обманутым властью сердцам.

Вот бревенчатый храм

с колокольней в скрещении улиц,

Где в Родительский день

панихиду поют по отцам...

На рассвете река,

что жена, к тебе руки протянет...

Ни движенья над ней,

лишь следы у воды на песке...

Всё, что было – прошло,

всё тяжёлое в омуты канет,

Просыпаются птички

в ближайшем от дома леске.

Здесь растёт на душе

молодая невинная кожа,

Умягчается взгляд,

и смеёшься ты: «Жучка, отстань!»...

Что же был ты Москвой

столько лет и клеймён, и стреножен,

А теперь возвращён,

словно пленник, родимым местам?

И всего-то три дня,

и не вырваться дольше до срока,

Но о всём пережитом

покойнее думать тебе.

Прокричит над крыльцом

лепетунья франтиха сорока,

И подставит диван

стариковский пружинный хребет.

Ты увидишь во сне

всех, пред кем виноват, и не мало.

Покаянную голову,

помни, и меч не сечёт...

Разгорается день

над низиной смородиной алой,

И неспешное время

живою рекою течёт...

Рыбка

«Горе и радость!» – она сказала,

Руки ему положив на плечи.

В небе смеркалось, и гул вокзала

Смысл доносил, но слова калечил.

«Радость и что?..» – он спросил с улыбкой.

Ветер косынкой плеснул – и нету!

«Я приплыву к тебе белой рыбкой,

Белой, запомни мою примету!»

«Шутишь... о чём ты сейчас шепнула?»

«Радость, любимый, во мне бушует!»

Вместе шагнули из тьмы и гула,

Он одесную, она – ошую.

Вместе купе обживали с толком,

Вместе чаёк с земляникой пили...

Он с батареей ушёл за Волхов,

Ну, а её под Москвой убили.

Нам не понять, деловым и ушлым,

Как это страшно – навек расстаться!

Как это – ночью бессонной слушать

Белую рыбку, слегка за двадцать...

Синичка Севера

В Москве рябины покраснели –

а значит, ранней быть зиме,

и день июльский днём осенним

сегодня кажется вполне.

Ещё вчера шестое чувство

гнало мечты за горизонт,

а нынче – в полдень светит люстра

и сохнет в ванной чёрный зонт...

А! Плюнь на это, в самом деле,

столице дань отдав в сердцах!

Мы удерём на две недели,

исчезнем в порховских лесах!

Билет плацкартный так ли дорог?

И путь – всего-то ночь одна.

Там вётлы встали на пригорок

и соком брызжет бузина...

И пусть хоть дождь, хоть ветер в клочья

бельё с верёвок оборвёт, –

нас книги ждут у лампы ночью,

а утро к озеру зовёт!

Где с комарьём не будет сладу –

черника спеет в сосняке,

и никаких морей не надо

с такой синичкою в руке!

Смородинка

Когда приплющит непогодина

и ветры душу украдут,

заветной баночкой смородины

развею зимний неуют.

Намажу с горкой ломтик хлебушка,

в метельный гляну окоём!

А помнишь, как-то парнем с девушкой

зашли в смородину вдвоём?..

Тугие чёрные жемчужины

(что сны июльские, сладки!)

не в чашки скатывались к суженым –

а мимо прыгали с руки.

Ах, время быстро с горки катится,

Декабрь клюкой колотит в дверь.

Где ты, в разводах синих, платьице?

Где та смородинка теперь?

* * *

Сперва дыханье осени легко,

Но яблоки в саду поспели скопом,

Но гнёздышко затихло под стрехой,

И в доме пахнет тмином и укропом.

А дни текут – не мёд и молоко,

Но зазимок готовят нам наутро,

И ноября непрочною строкой

Пришиты к лужам блёстки перламутра.

Иди, иди... Шагами меряй путь.

Горит негромко свет на ближней даче.

И лес шумит. И дышит в елях жуть.

И нет стихов, чтоб жизнь переиначить...

Стихи без повода

Никакого нет повода для стихов.

Сизый дождь над Печорами зарядил.

В бывшем парке – стойбище лопухов,

И люпина заросли средь могил.

Всё здесь рядом, рядышком, под рукой:

Супермаркет, кладбище, монастырь...

И в эстонской кирхе застыл покой.

И ночами всходит здесь алатырь.

И сияет славой Успенский храм,

В нём душа не слышит фальшивых нот.

Кто спешит к заутрене в синь и рань,

Кто – спросить копеечку у ворот.

Не сидеть в отеле, пойти пройтись...

Центр паломника, скверик, соседний дом.

Дом такого качества, что держись.

– Так живём мы, доченька, так живём...

На земле – фуражка.

– Возьми, отец.

(Только купишь после – понятно что...)

Помолись...

– Он милостив, наш Творец!

К октябрю бы надо добыть пальто...

Вы откуда будете?

– Из Москвы...

– Как столица? Держится Пуп земли?..

– Вот опять весною: «Иду на Вы!»,

А недавно – пенсии поднялись.

Это дождь над Печорами, просто дождь...

Небо серое. На сердце пелена.

Здесь стоит нетронутым в парке вождь.

Вот такие, батенька, времена.

– А с работой трудно здесь, не найдёшь...

Попытать удачу – хотя бы в Псков

И подале тянется молодёжь,

И не слышно свадеб-то на Покров...

На Покров вернуться бы, говоришь?

– Да...

Зачем – не хочется объяснять.

Просто здесь ночами такая тишь,

И людей пытаешься здесь понять.

Это дождь над Печорами, звон дождя.

Тихий плен, и шелест, и валуны...

Звон обители, кирха, прищур вождя

Суждены мне, видимо, суждены.

Тихие песни

У небес – колокольный голос!

Запоют – и земля качнётся!

В чистом поле созревший колос

От ударов дрожит и гнётся.

Добру молодцу сон приснится:

Чу! стеной поднялась осока!..

Полыхает во тьме зарница,

И скрипит коростель высоко...

И летит по полям упруго

Конь-огонь, приминая травы,

Тот, что с ветром – надёжным другом –

Уносил от стрелы-отравы!

Выкликает из тёмной глуби,

Призывает из синей дали

Мудрый ворон на вечном дубе,

Белый лебедь из вольной стаи…

Знай, когда недвижим застынешь,

Басурманским мечом изрублен,

Ни единым перстом не двинешь,

И золой обметает губы –

Белоствольным сияя станом,

От берёзы шагнёт девица!

Над тобою молиться станет

И живой окропит водицей.

Что за мудрость скрывает ворон?..

Что на крыльях приносит лебедь?..

Переможем любое горе,

Если родина есть на свете!

Как прохладны её озера,

Как дремучи её чащобы!

Мы любовью осилим горе,

После будет и счастья короб!

Здесь трава муравой зовётся,

Здесь у пчельников вьются пчёлы…

Здесь и нам поживать придётся,

Да на свадьбе гулять весёлой

Добра молодца с девой Ладой!

Подносите нам мёд да пиво!

А гостям мы – всем сердцем рады,

Нынче в пляс не пойдёт ленивый!

Пусть чадят средь болот гнилушки,

Знать, царевне-лягушке светят!

И стоят на макушке уши

У коней, что быстры, как ветер…

Умирая, мы здесь воскреснем

В тихих песнях, что льются... льются...

Утекая в поля и веси,

Чтоб когда-нибудь в мир – вернуться!..

Фике

Стало слышно дыхание леса,

Крепких льдов голубеет слюда.

Брошкой юной немецкой принцессы

Над снегами сияет звезда.

Словно не было прошлых столетий –

Наст хрустит и крепчает мороз...

– Мама, скоро ли город, ответьте?

– Вряд ли, Фикхен. Дер шнее ист зо гросс...

Снег – велик... Велика ли Россия,

Ей в дороге придётся понять,

А вокруг нестерпимо красива

Белым саваном скрытая гать.

За оконцем узорной кареты

Под храпенье коней пристяжных

Постигает принцесса приметы

Нескончаемых далей немых.

Дивны ей соболиные шубы,

Купола, щегольство верховых...

Вот по-русски неловкие губы

Произносят молитву и стих.

Дремлет мать, запахнувшись поглубже,

В старой шубке, обшитой тесьмой...

В Петербурге читает Бестужев

О приезде Августы письмо.

И внезапно сжимается сердце

Царедворца предчувствием гроз...

Что нам ждать от prinzess Ангальт-Цербстской –

Для державы тревожный вопрос!

...Вот и двор постоялый, и кони

Стали разом... София, пора!

Всё же как беззащитен и тонок

Крест на худенькой шее Петра...

Электричка в Сергиев Посад

Капельку смирения гордому лицу,

Обратись, творение, к своему творцу!

Уязвляет мыслями совесть по ночам,

Что-то злое, быстрое в сказанных речах.

Праведно – не праведно, жизнь летит с горы.

За окном окраины, за окном миры.

Перелески, ельники, домики, луга.

Не Его велениям, а страстям слуга.

Там цыганки шалые юбками пестрят,

Там детишки малые старичка узрят.

Нищему копеечка, пришлому калач,

Низкая скамеечка, исповеди плач.

Тернослив, боярышник продают у стен.

Дай мне лучше, лавочник, молодость взамен.

Точит дождик косенький станции фасад...

Привечай-ка гостью, Сергиев Посад.

Эти белые берёзы...

Эти белые берёзы,

Эти плавные холмы...

Не поэзия, не проза,

А стихиры и псалмы!

Клён – что регент перед хором,

А кругом снегов стога,

И пока ещё не скоро

Здесь уляжется пурга.

Словно Жертва на Престоле

Винной ягодой горя,

Над деревней и над полем

Занимается заря.

Только выйдешь – от порога

Попадаешь в небеса,

Промыслительно у б о г а

Этой местности краса.

Впереди, макушкой к небу,

Колоколенки глава.

Воплотившаяся небыль –

Лебедь белый – Покрова!

Пусть душа летит, как птица,

Затихает боль утрат –

Богородица-царица

Стелет, стелет белый плат...