Ольга
Аникина

Галки

Гуляют больничные галки
У въезда в приёмный покой.
Лежит человек на каталке
И машет кому-то рукой.

Он ждёт, ему вовсе не к спеху, 
Но, сонно всплывая в дыму, 
Он видит, как медленно, сверху
В ответ кто-то машет ему.

Он машет, пока не вкатили,
Пока есть живая рука.
И галочьи чёрные крылья
Слетают к нему с козырька.

* * *

Дитя, сидящее взаперти,
доверчивое, как бог,
открыло дверцу в своей груди,
спичечный коробок.

А там внутри оказался жук,
рогат и бронзовокрыл,
и он по комнате сделал круг
и прямо в окно уплыл.

И с той поры мальчик смотрит ввысь,
туда, где кружат жуки,
и вместе с ними – смешная жизнь, 
отпущенная с руки.

* * *

Когда шагаешь к переходу,
и понимаешь, что собьют,
по городскому небосводу 
плывёт нечаянный верблюд.

И люди смотрят на верблюда,
а ты застрял ни тут ни там,
напротив скоростного чуда
с полоской синей по бортам.

И всё вокруг звенит, мигает,
но, лёгок и неуловим,
там, в облаках, верблюд лягает
того, кто хочет сладить с ним.

кошка

кошка подходит ближе, с точностью геометра
рисует круг и садится, перекатывая в гортани 
камень за камнем, и там, в тёмных кошачьих недрах
рушатся города, закипает вода в иордане,

читает псалмы убийца, калеча слова губами,
ходят убитые, бьют в свои чёрные барабаны,
трескаются зеркала и в их дымчатой амальгаме
только дисмасы, только гестасы, варравваны,

тяжёлая, древняя дрожь земли, это скачут кони монголов,
стальные машины, рыча, прокладывают траншеи.
и слышно ещё, как одна из нас перегрызает горло
другой,
и слышно, как я молчу, наклоняя шею.

Лодка

Друг твой купит однажды лодку, пойдёт к реке,
по тропе мимо чёрных ив и кривых осин.
Много места в лодке, но плыть ему налегке.
Много места, но друг твой тронется в путь один.

Ты обнимешь его, пожелаешь ему добра,
позабудешь слова, что отложены на потом.
Человек, от тебя оттолкнувшись концом багра,
уплывёт и исчезнет, как будто в пару густом.

Ты уже не догонишь ту лодку среди реки.
Будет память в ночи чертить ледяную вязь. 
У причала наутро найдут тебя рыбаки,
ты не скажешь им ничего, и уйдёшь, смеясь.

мужик

Вот снег идёт. Под ним мужик идёт.
Ушанка набок, задом наперед.
Фуфайка. Где-то водку раздобыл.
Идёт, раскинув руки врастопыр.

Он полетит, я точно говорю.
Он весь такой, как надо январю.
И он взмывает, взяв с собой балласт – 
наш двор, и дом, и мусорку, и нас.

Идёшь наверх, подставив снегу лоб.
Лишь валенок с ноги летит в сугроб.
За ним второй, и тьма других вещей, 
что на небе бессмысленны вообще.

* * *

Мы забыли Петрова на детской площадке,
где столбы от качелей торчат бодунами.
Занимался рассвет, серебристый и шаткий,
ковылял самолёт над кривыми домами.

Мы забыли его возле горки железной, 
где на сваях верёвка висит бельевая,
где в траве пузырёк с этикеткой облезлой.
Ну, бывает. Чего только, брат, не бывает.

Он сидел, о бетон опираясь плечами, 
и вослед уходящим глядел бестолково,
и смотрел, как столбы проводами качали,
молча, так, будто сроду не видел такого.

патриаршие

и восклицаешь ты – о боже, мы снова что-то пьём.
и колбасу терзает ножик заржавленным зубьём.

и бронзовый кривится классик, завидуя зело,
и для него наш мятый пластик – богемское стекло.

и клён унылою башкою повис, совсем зачах.
чего ты там несёшь такое на каменных плечах?

слабеют гайки, гнутся рейки, к чему такой накал.
блажен, кто в парке на скамейке закуску настрогал,

и молча съел, и молча выпил, и с горнего стола 
слетела пара жёлтых рыбин и мимо проплыла,

и, неожиданный, как пафос, потоками гоним,
мелькнёт в тумане белый парус, да, в общем, чёрт бы с ним.

рыба

древняя рыба, острая рыба,

злая, холодная прыть

мне под ключицу хочет заплыть.

в шею мне тычется

сиротливо.

мне соприродна её красота,

тяжесть её костяного хвоста,

лёгкость её слюдяного извива.

тонкая сталь, заплывай, заплывай.

я наполняюсь овальными рыбьими ртами.

в красную землю мою

несколько вкрученных свай

через какое-то время

взойдут городами.

* * *

Человек со злыми глазами
сидит в отеле,
глядит на снег.
Человек со злыми глазами
на самом деле
не злой человек.

«Сиди, – говорит Он. – Смотри, – говорит,–
Вот снег, вот отель, вот ты».
И человек над собою парит,
и мысли его – просты.

Глядит человек на базар-вокзал,
на белый смертельный шквал,
и долго ищут злые глаза
Того, кто их рисовал.

* * *

Я не знаю, что станет с моей любовью –

но пока она пахнет морем,

как мягкий моллюск или пустая раковина.

Я не знаю, что станет с моим новым домом:

их было слишком много,

и каждый я покидала, танцуя.

Я не умею терпеть боль и холод,

я людям дарю одинаковые подарки:

тяжёлые одеяла и много, много соломы.

Я не вижу, где же то,

ради чего я трудилась.

Горы всё заслонили, но мне нравятся эти горы.

Когда-нибудь я умру, и это единственная правда.

Но каждый день я думаю только

о раковине, об одеялах, о доме и о горах.