Ольга Андреева

Ольга Андреева

Золотое сечение № 2 (134) от 11 января 2010 года

Твои диктанты всё короче

 

* * *
 
Пять вечера. Локальная свобода
и, кажется, весна. Кислей лимона
косит светило из-за крыш хрущёвок.
Сегодня отдохни на мне, природа.
Мир оказался густонаселённым –
гляди, нехарактерный для Ростова
 
прохожий непохожий чернокожий
по витамину Д скучает тоже.
Языческий призыв «Весне дорогу!»
бессилен, хоть дороги все открыты.
Что ж я пишу темнее Гераклита?
Троллейбус мой ползёт – и слава Богу.
 
Будь проще – завещал великий Дарвин.
Мы снова под собой страны не чуем –
такая уж страна. И не врачуют
на длинных ножках хищные тюльпаны –
пространство деформируют бездарно,
и даже дождь не смоет грязь с экрана.
 
Как хорошо, что есть ещё мобильник,
немногословный, но любвеобильный.
А то бы день рассыпался, наверно,
во всю шизофрению постмодерна.
Короткое дыхание свободы –
но в гоблинском корявом переводе…
 
* * *
 
Помнишь сок фейхоа? Монастырской деревни прохлада
и цитата из Чехова, словно открытка из дома,
недозревшие киви в ажурной листве винограда,
дегустация – не для меня. Вожделенно, искомо –
этот сок, золотой и зелёный, медовый, прозрачный,
с ароматом жасмина – в горах он едва расцветает,
а в долине плюс сорок. Апсны – край души. И удачней
не назвать и ребёнка. Апсны. Отражение рая.
 
* * *
 
Не проклюй мне висок – он ещё пригодится
нам с тобой, моя нетерпеливая птица,
по калибру колибри, фламинго по сути,
мне фламенко твоей нестихающей сутры
так понятно и близко – да на сердце пусто,
тут гори-не гори – всё равно не отпустит,
несжигаемый стержень внутри оперенья
неохотно поддерживает горенье –
сталактитом пещерным, колонной античной,
черепашкой без панциря – ах, неприличной,
Крейзи Грант по волнам, по барханам медовым
на порог болевой – восходи, будь, как дома.
Этот свет золотых и пустынных оттенков
так неровно дрожит – видно, скоро погаснет,
я приму это easy, не бейся об стенку,
не коси этот камень в висках мне – напрасно,
разве я человек? Я всего лишь апостол,
и моё отражение – только витрина
всех моих заблуждений. Ты думаешь, просто
пред учителем встать с головою повинной,
не найдя никакого решенья задачи?
Спи, глазок, спи, другой – а про третий забуду,
он не даст мне соврать – так жила, не иначе –
и потащат вину караваны верблюдов.
И пускай в мою честь назовут новый комплекс,
только ты – улетай с нехорошей квартиры.
Где твои амулеты? Надёжен ли компас?
Я тебя отпущу в Благовещенье – с миром.
 
* * *
 

             Под насыпью, во рву некошеном…

Александр Блок
 
А снег так и не выпал. Он кружил
над городом в сомненье и смятенье,
носился над землёй неверной тенью,
но не упал. Лишь холодом до жил
ночь пробрало. Жестокая звезда
бесстрастно щекотала гладь бетонки,
а снег, потупясь, отлетел в сторонку
и выпал в Нальчике. Чужие поезда
 
вдруг осветили – человек лежит
в кювете. Но такому контингенту
не вызвать «скорую», как будто чья-то жизнь
отмечена печатью секонд-хенда.
Я откуплюсь от нищих и бомжей,
всем – по монетке. Спи, больная совесть.
Сам виноват. Смеркается уже,
пора домой, пока есть дом. А повесть
 
его проста. Сам виноват. Не я.
Перед собой. А я – не виновата
перед собой? Тащить-тяжеловато.
Невыносима лёгкость бытия*.
А снег нас не прощает. Наши сны
не смяты ни виною, ни любовью.
Он где-то засыпает – до весны –
и ангел засыпает в изголовье.
 
---
*«Невыносимая лёгкость бытия» – роман Милана Кундеры.
 
* * *
                     

Узнаю тебя, жизнь, принимаю…

Александр Блок
 
И кризис, и холодная зима –
но есть БГ. Семь бед – за все отвечу.
Наушники не стоит вынимать –
без них так страшно. Нелогичен вечер,
негармоничен – этот лязг и визг
недружественный, слякоть, оригами
двумерных ёлок, плоских, грузовик
наполнивших рядами, штабелями,
 
и радио в маршрутке. Стёб да стёб
кругом. И кризис бродит по Европе.
Бьёт склянку колокол. И музыка растёт
в наушниках. Свободна от оброка
произнести, не применяя ямб,
тот монолог, что сам в меня вселился.
Мороз крепчал – надёжный старый штамп,
мороз крепчал – и Чехов веселился.
 
Её материал – сплошной бетон,
а ты в него вгрызаешься зубами,
пока не разглядишь, что небосклон
не над тобой уже, а под ногами,
вокруг, везде… И призраки мостов
встают в тумане. Встречных глаз унынье.
Звезда над филармонией. Ростов –
сверхперенаселённая пустыня.
 
По мне звонит в кармане телефон.
Спасибо. Доживём до новых вёсен.
Я принимаю, узнаю, и звон
мобильника приветствует – прорвёмся.
 
* * *
 
И пораженье обрести, как благо,
лимон – полезен, вечера дыханье
прольётся длинным плачем – на бумагу,
на клавиши… Слезами и стихами
 
тебе воздастся… Тяжело в ученье –
в бою ты будешь лёгкой и рисковой.
Кто в раннем детстве не любил качели –
тот в жизни закреплён по-штормовому.
 
«To be or not…» – с любой исходной точки
опять приходишь к этому вопросу.
Живая огнедышащая строчка
прощает мерзлоту суровой прозы.
 
Цинизм – защита утерявших веру –
нам ни к чему. И солнце на орбиту
вернулось – Бог не фраер. Этой мерой
отмерено – ты стоишь двух небитых.
 
А триумфатор-то, гляди, как важен,
гляди, как скупо радуется лету,
всему, о чём и не подозревает
его пустая звонкая победа.
 
* * *
 

Я люблю одинокий человеческий голос,

истерзанный любовью.

Гарсиа Лорка
 
На изгибе весны, на суставе грозы с потепленьем,
с набуханием почек, паническим ростом травы,
c разветвленьем суждений о жизни и воцерковленьем
всех агностиков – к Пасхе, с прощеньем чужой нелюбви,
во младенчестве млечном и солнечном Вербной недели,
сквозь десант одуванчиков в каждый очнувшийся двор
прорастает отчаянно глупое счастье апреля,
просто так, от души, нашей злой правоте не в укор.
 
Как на скалах цветы – не для нас распускают созвездья
в раннем марте, под снегом, на северных склонах, во мхах –
да кому мы нужны с нашей правдой, и болью, и жестью,
вечной просьбой бессмертия и паранойей греха –
в царской щедрости мокрого парка. Так что ж мы, уроды,
сами сбыться мечтаем своим нерассказанным снам?
Под раскаты грозы пубертатного времени года
в мир, любовью истерзанный, всё ещё входит весна.
 
* * *
 
И мне знакома грубость напускная –
не всё же заливаться соловьём!
Не надо оправданий – я-то знаю,
насколько ненадёжен чай вдвоём.
 
Упрямей ос, грудных детей капризней
до хрипоты твердили не про то –
всей мерой твоего дилетантизма,
со всей моей – увы! – неправотой.
 
Раскрашивая утро чёрно-белым,
мы поглупели больше, чем могли
себе позволить – до того предела,
когда «для нас за Волгой нет земли».
 
Алёнушкой отправлюсь на болото…
И ты над водной рябью – не зови!
(Что за беда! Подумаешь, всего-то –
ещё одно признанье в нелюбви).
 
Набросок пропасти – у самой кромки дома –
случайной фразой – хороша игра!
…Ну вот. Опять глаза твои бездонны –
Мне ж так не перелиться через край…
 
Нет, не смогла – не то чтобы простила –
нет, ты не прав! – но виноват не ты…
(В тот день удачно солнце подсветило
твои немного жёсткие черты).
 
Чёрт с ним, пускай бездарно и бестактно,
груби мне, плачь – но только не молчи!
…А лето догорает без остатка,
и дождь – от Краснодара до Керчи…
 
* * *
 
Простой и вечный – в генокод записан
закат над морем – где мне удержаться?
Уловлена. На этом мокром пирсе,
на облаках – нечитанных скрижалях –
оно пройдёт, оно уже проходит,
твоё земное, – так не стой, иди же,
волна всё смоет, время перепишет
твой черновик – но чайки нервный хохот,
упругость гальки – цепко держат взгляды,
и годовые кольца свежих срубов
так ждут руки, твои шаги – награда
для волнорезов варварских и грубых.
Увы, мы предсказуемы. Сверяйте
все даты и законы, сны, приметы –
всё сходится. Всё будет повторяться
в веках – и так до будущего лета,
пока опять пронзит – и ток по мозгу,
и станет львом верблюд, а лев – ребёнком*
с волшебной флейтой, и на голос тонкий
пойдёшь по недостроенному мосту.
 
---
*Из Ницше.
 
* * *
 
Я спрошу сегодня у менялы,
что даёт за двадцать гривен сто рублей,
отчего по первому каналу
президент и Рада чёрта злей?
Как достался им медовый пряник
Родины моей и почему
их буксирчик, севший на корму,
тянет за собой и весь «Титаник»?
 
Дендрарий
 
Из можжевельника браслет –
он укрепит иммунитет,
а лавровишня нервы успокоит,
а чёрный лебедь белых бьёт,
а белочка в ветвях снуёт
у пинии – а может быть, секвойи.
 
Здесь у деревьев нет имён.
Его я называла – клён,
но он сложней зовётся на латыни.
Что имя? Чтобы рассказать
другому дикарю? Азарт,
не больше, – знаешь, сколько видов пиний?
 
В раю – нужны ли имена?
Здесь молча всходят семена
и сквозь ажурный сумрак льётся солнце
на лотосы и лебедей,
на бедных изгнанных людей,
глядящих в божий мир со дна колодца.
 
Ты здесь не дома. Не мечтай
возделать и удобрить рай,
сесть на пенёк, съесть пирожок с грибами.
Робей, исчезни, внемли. Тут
ни хмель, ни солод не растут,
ни стрелки лука с белыми шарами.
 
* * *
 
Мой милый кактус, так мала земля,
что мы с тобой сошлись в одной квартире,
столь непохожие.
 
Я помню, как ты начинал с нуля,
горошиной дрожал в ночном эфире,
такой скукоженный.
 
Хозяин твой и мил и знаменит,
но он тебя совсем не поливает
рукою грешною.
 
Твой цепкий ум наверняка хранит –
две крепких скво никак не уживались
в одном скворешнике.
 
Змея на камне, и корабль в воде
следа не оставляют, как и слёзы
на подоконнике.
 
Я спрашивала знающих людей,
а где ответы на мои вопросы?
Лишь ты, зелёненький.
 
* * *
 
Твои диктанты всё короче – Ты больше стал мне доверять?
А может, меньше? Между прочим, я разучилась повторять
слова молитвы. Паранойя терзает эпигонов всласть,
те, кто спасён в ковчеге Ноя, хотят ещё куда попасть,
да забывают от азарта, о том, что человек не зверь,
что золотому миллиарду не уберечься от потерь,
что голодающие дети нам не простят своей судьбы,
и много есть чего на свете, что не вмещают наши лбы –
упрямые от страха смерти и робкие от страха жить.
Не для меня планета вертит Твои цветные витражи,
В мозгу искажены масштабы – пыталась верить, не любя,
а без задания генштаба так сложно познавать себя,
не отвратит Твой гневный окрик от эйфории, от нытья,
и я сама себе апокриф, сама себе епитимья,
сложнее пуританских правил нескромное Твоё кино,
порой Твой юмор аморален, но – что поделаешь – смешно.
 
© Ольга Андреева, 2008–2010.
© 45-я параллель, 2010.