Олег Ващаев

Олег Ващаев

Все стихи Олега Ващаева

Eugenie

 

Мы встретились спустя полгода,

На том же месте, в тот же час.

И я узнал твои глаза и голос,

И волосы, и лёгкую походку.

«Ну, здравствуй, здравствуй,

милый мой ребёнок...».

Мы шли по жёлтому Тверскому

И ты уверенно взяла меня под руку.

«Я не должна сегодня возвращаться рано».

Свернули на Калининский, к Арбату.

Купив коктейль клубничный около метро,

Добрались до Серебряного Бора.

Перебираю в памяти находки за этот день:

Подъезд номер четыре, мост «для двоих»

Над Яузой...

А это было в доме, куда проникли,

Через мансардный, тайный ход.

Шумели голуби за крохотным окном;

Негреющие трубы отопления,

Непредсказуемость и полумрак.

Романтика!

А в глубине пасхальной ночи,

На дне её, я вздрогнул и очнулся.

Ты уложила мне свой мягкий плащ

Под голову.

И всё же отогрелись и шутили

О нашем добровольном бесприютстве.

И ты сказала:

– Можешь всё со мною делать,

но всё теперь зависит от тебя,

поскольку я ждала тебя так долго.

Настала Пасха. И опять бродили,

И возвращались к улочкам закрытым,

Да-да, дворам, закрытым на замки!

Мы обходили стороной конторы

И никого не повстречали, только

Мурлыка-кот за нами увязался.

– Надеется, что кто-нибудь покормит, –

шепнула ты и позвала его.

Опять, опять, во тьме и тишине,

Дорогу показал маяк небесный.

Мы двигались на звон колоколов.

В конце концов, едва успели к храму

Приблизиться, – умолкли звоны.

Из церкви, не спеша –

встречать рассвет. Прекрасная усталость

Нас опьянила, сон совсем прошёл.

На Ленинградском, в зале ожиданья

Настроили великолепных планов,

Которые когда-то станут явью.

Ты вспоминала о своём романе,

О синем камне.

Женечка, родная!

Хрустальный гроб, как, всё же, это грустно.

Ведь где бы ни была ты, я приеду,

И разыщу, и нежно поцелую.

И ты проснёшься, всё опять случится,

Но только в новом, самом тёплом свете.

И вот, последний день.

На Патриарших

Японских уточек коричневый окрас

На солнце золотится. Все гуляют.

А через улочку – кафе «У Маргариты».

Когда вошли, внимательный хозяин

Стал предлагать остаться ненадолго.

– У нас банкет сегодня, извините.

Но до семи – пожалуйста!

А в зале на стене – «Марго в полёте»

От поклонника романа,

Фаянсовые светлые фигурки,

И книги пыльные, и голова.

Не Берлиоза, нет, – Ульянов-Ленин.

Заказывали красное вино,

Испытывая двойственное чувство,

Поскольку будем скоро расставаться.

Ни ты, ни я и думать не могли

Об этом, гнали мысли.

– Ну, до свидания, хозяин «Маргариты». –

– Ах, приходите завтра, непременно! –

– Но мы живём во Франции, и завтра

уезжаем. А сами из Милана. –

ты отвечала, и потом смеялась

над этакой забавной оговоркой.

...Увидел я, где ты училась пению.

Прошли у памятника на Тверском – Есенин.

И я услышал, как творили формы,

С кого лепили, как всё это было.

И вышли на Арбат, где начинался

Наш первый день.

И только перед самым расставаньем

Я подарил тебе стихотворенье.

 

Время не кончилось – остановилось.

Это внезапный порыв одиночеств.

Высшая мера и высшая милость,

Райские кущи, белые ночи.

Жгучие очи, и сумерки, сумерки.

Память как будто осталась за кадром.

Помощи?

Все до единого – умерли,

Прямо во сне, между раем и адом.

Что тебе снилось? Конечно, я знаю.

Страшно поверить и страшно запомнить

О приближении к самому краю

И о шагах в неминуемый омут.

Сердце болит, но не может расстаться

С чувством, рассудочно прячась за веру.

«Лучше бы нам никогда не встречаться».

Только теперь я себе не поверю.

Маленький мальчик с чужими глазами,

Бьётся в истерике, хочет согреться.

И повторяет: Бог с нами, Бог с нами!..

Как заклинание света и сердца.

Где она – вера? И что она всуе,

Если кругом кабала и опала?

Наши дыхания в поцелуе –

Недокасания, недоначала.

Мне всё равно, где ты выберешь место

Нашего дома, я буду с тобою.

Только тебе это точно известно,

Только с тобой я чего-нибудь стою.

«Времени нет. Только столбики, вёрсты...».

 

Keep–alive

 

Авангардист, пропагандирующий эпоху Барокко,

не обожествляю ни идола, ни пророка.

Исполняю гения-сумасброда,

надеюсь на опиум для народа.

Человек-на-ставке. Карикатура. Почти диагноз.

Если что – козёл, но обычно – исусик-агнец.

 

Заполошный, взбалмошный, легковерный.

В сорок третий раз, как будто в первый.

Из конца в конец – чудеса развязки.

Ученик чародея в гостях у сказки.

Следом пир горой, рядом медные трубы.

И смерть регулярно целует в губы.

 

 

Lilith

 

Эта женщина с крыльями и змеиным хвостом

Появляется снова за окнами мира.

Чья-то лучшая тень, чья-то светлая лира,

Абсолютная кротость, свобода и дом.

Королевская кровь, незнакомка, взгляни

На Елабугу и на Малеевку сверху.

Кем ты стала теперь? Изабель Аджани?

Или Жаном Кокто, верным смерти и свету?

Я прошу об одном, прикоснись и ко мне.

Мы похожи с тобой, как это не странно;

Донжуанский набор, если ты – Донна Анна-

Оставляет всегда всех и вся в стороне.

Учинившим Содом и Гоморру кругом,

Очарованным странникам, розовым девам,

Всё простит и отдаст, вместе с собственным телом,

Женщина с крыльями и змеиным хвостом.

 

* * *

 

Евгению Борисовичу Рейну

 

А был ли мальчик? Видимо. А было

Такое чудо, чтобы – бесконечно?

Стихи. И время, сжатое в стихи.

Мне говорили: много Бога, Блока.

А это плохо? Это очень плохо – мне говорили.

Я не соглашался.

И словно ссыльный ученик по классу

Игры со словом продолжал учиться,

Тому, что было в полусне открыто

внезапно, лет в четырнадцать, зимой.

Тогда от Баратынского свеченья

Остался луч, скользнувший и пронзивший

Неразбериху новых ощущений,

Души и плоти пламенный союз.

От Пушкина до света в поднебесье

Серебряного истинного века

Поэзии. От Бродского до самых

Окраин неизведанной земли.

Пока не понял то, чего хотелось

Понять, запомнить, зарубить на сердце:

Как стоит жить и что о н а такое на самом деле.

Так, однажды, и прочитал Его стихи в журнале

И только ими, только ими жил.

На Рождество я прилетел в столицу

Увидеть друга. Рассказал ему,

Что есть поэт, моё остановивший время,

Освободивший сердце от безверья.

Евгений Рейн.

– А он живёт в столице? – ответил друг. –

Так позвони, вот сборник

Московских телефонных абонентов.

И я решился. После долгих пауз,

На третий день ответил телефон.

Достойная супруга рассказала,

Что муж в отъезде и вернётся через месяц...

(а я не мог, никак не мог остаться!).

...но, если Вам необходима книга стихов,

То приезжайте на работу ко мне,

Я захвачу её с собой.

Иначе не могло и быть! И только

спустя полгода я опять в столице,

В Литературный принят институт.

Звоню ему. И встреча состоялась.

С тех самых пор, любовь его и слово

Всегда со мной и большего не жду.

 


Поэтическая викторина

Безответная любовь

 

1.

На расстоянии удара легла открытая рука.

Так оставляет Божья кара след первородного греха.

А что потом? Ты понимаешь? Ты помнишь небо над Невой?

Вот так живёшь и умираешь – самим собой.

 

2.

А потом – всё сначала, сильнее и твёрже рука,

И покуда тоски соглядатаи в нас не узрели,

Отозваться во тьме, охватившей тебя свысока,

Осмотреться на дне затаившей тебя колыбели.

А потом эта мука горячих обветренных губ,

И твоя красота, обратившая прошлое в пепел.

Это больше, чем выбор. Но это уже не вопрос.

От угла до угла очевидно любое касанье.

И покуда душа каждый шаг принимает всерьёз,

Нам с тобой суждено пережить и разброд и метанья.

Интересно другое – надолго ли хватит тепла,

и насколько ещё эта песенка нами не спета?

Только ночь переждать, а на утро – была, ни была.

Посмотри на меня, помоги мне дожить до рассвета!

А потом – всё сначала, в губительном ритме любви.

 

3.

Что же с тобою стало, милый мой человечек?

Всё-то мне было мало, вряд ли теперь отвечу

сам на свои вопросы, вряд ли сведу счёты,

помня твои слёзы, с тем, кем я был.

– Кто ты? – слышу. – Теперь кто ты?

Только не лги Богу!

– Шёпот души, шёпот твой и Его. Много?

– Воля твоя. Голос, милый мой, это свыше

данное, это снова: вышло или не вышло,

выйдет или не выйдет, стоит или не стоит.

Та, что тебя видит – уговорит, прикроет.

Та, что тебя любит – станет твоей тенью.

 

4.

Чужая Муза и чужая мука,

И окрик твой, и долгая дорога.

А в оправданье: письма, письма, письма...

И сердце замирает между строк.

Не спрашивай. По совести, по сути

Я всё сказал, ты тоже. Так и будет.

Вот только бы потом найти друг друга,

Как прежде находили, и приблизить.

А в помощь снова долгая дорога,

И сердце обещает не забыть.

 

Брод

 

Иосифу Александровичу Бродскому

 

1.

На Гудзоне волна заметнее.

А зато на Неве заливисто.

На Манхеттене – симметрия.

На Васильевском – прерывисто.

 

2.

В телогреюшке подархангельской,

да во френчике ненадёванном,

Он, нахальный, толпой охаянный,

пел-выл лирику на изломанном

русском, аглицком, польском, идише.

А поди-ка такое выдюжи!

Когда роют кроты литейные,

и дурачат жуки идейные,

и ведут следаки пошагово,

«шьют» подрыв и вменяют заговор,

соучастие и вредительство.

Поощряют за доносительство.

 

3.

Неумолимо – не время, люди.

Одни приблизят, другие бросят.

Одни линчуют, другие любят.

Какой хозяин, такие гости.

Приходят, смотрят: лежит, голубчик.

А он смеётся легко и тихо.

Одним навстречу, другим попутчик.

В крови у жизни – неразбериха.

Неразбериха у жизни в генах.

Внутри – кипение, фонтан снаружи.

Тогда снимали о переменах.

Теперь за бабки утюжат души.

Неповторимо – не время, люди.

Какая память, такая слава.

И десять заповедей Иуде,

как вспышка слева и вспышка справа.

 

4.

Слева – море. Справа – Италия.

Медовый месяц, белый теплоход.

На смену проискам и метаниям –

крылатый лев, блуждающий кот.

Они ценители Твоего парения

и просветления в полумгле.

Жизнь – это всё-таки вдохновение.

Долго ли, коротко, на земле

под наркотиком или чистая

Духа Божия Благодать.

Остановится. Рвёт неистово,

и – ни с места, и – не догнать.

Круто солона. Чище золота.

Перемешана, разлита.

Жмётся-ёжится как от холода-

зноя – сущая нагота.

Жизнь – копейки в воде на пристани.

Соберу, попрошу вина

итальянского, брызги искрами.

Денег мало, жизнь одна.

Расставался, и не единожды,

пересадочно, прыг-за-щёлк.

Сразу – должен, позднее – вынужден.

Вот и Норенская – Нью-Йорк.

В ленинградских прощальных сумерках,

ни в бараках, ни в рудниках,

ни в теплушках, ни в полуторках –

у Венеции на руках

Ты остался опально-призванный.

Следом невод, у сердца – нож.

Справа ангелы, слева призраки.

Не подступишься! Не возьмёшь!

Ты остался. Иные канули

за Идею, за гонорар.

Рассосались за океанами,

уяснили гнилой базар.

Усомнились и не заметили,

сплыли-сгинули от греха.

Проканали как те Свидетели,

что прохлопали двойника

Самого. И сосёт под ложечкой.

Горько, приторно, не сглотнуть.

Если можно, ещё немножечко

островной широты вдохнуть!

За Тебя надышаться благостно

на Василеостровский мрак.

Справа Балтика, слева Ладога.

Выше радуги Твой маяк.

Со спокойной душой не выгорит.

Так держать! Полнее вдох,

Глубже выдох. А что на выходе?

Одиночество или Бог.

Дачки-тарочки мимо кризиса.

Переменные перемен.

Кантианство и метафизика.

Тютчев этакий, Лафонтен.

Задержись на одном дыхании.

Станем чаек кормить с кормы.

И на будущее, заранее,

я возьму у Тебя взаймы.

 

В Румянцевском сквере (Покров)

 

Мне нравится шорох листьев и веток хруст

утром, когда немножечко подморозит.

Лишнего – ничего. Только душа и осень.

Искренность мыслей рождает открытость чувств.

 

Солнышко ближе к полудню – свет маяка –

Не греет, но отражается в листопаде.

Над головой – вензеля, как в моей тетради.

Непостижимо близко плывут облака!

 

* * *

 

Видимые образы обращения в веру

Обнажили гнилостную оптово-розничную атмосферу,

Противопоставляя ранние формы одушевления – иконы на стенах –

Современным мифам аукционов о ценностях, ценах.

Нелегальный алкоголь, протокольная стилистика... Клятвы и опыт

Не изменят регулярно срывающихся с ора на шёпот

Еврокомиссаров, рабочих гостей, их выбора-приговора,

Хаоса, разбоя, одновременно собранности, простора.

Не бросаю понты. За что купил, за то продаю.

Всем хватит места под Солнцем только на самом краю,

Там, куда семь вёрст от небес – одна шестая

и открыточные тексты законов сродни пиротехнике из Китая.

Сарафанное радио, телефонное право, эксклюзивные экзерциссы.

Россия, рано или поздно тебя погубят твои компромиссы.

Помяни не поминаемых с голодомора 30-х – 40-х.

Даже в деревянных храмах твоих северов не дозваться вечно живых...

Пока в головах ретроградный Меркурий,

Отправные книги подменяет соответственный флаг,

Руна победы легковесно обыграна в каламбуре

О том, что страждущих встречает не ночлег, а кулак;

Пока зачастую друг друга не любим,

А всего лишь ужинаем и после танцуем,

Над патетическими моментами довлеют рамки внутреннего тупика,

Свобода Слова как вседозволенность длится Иудиным поцелуем...

Благовествующие благое не услышат греха.

 

* * *

 

Алине Хоняк (Ивановой)

 

Её конёк – портреты и пейзажи.

Она живописует, как поёт:

высокие и низкие пассажи,

а средний тон – как чистый небосвод.

Какой-нибудь неукротимый критик

не разглядит её автопортрет.

Она не самый яркий аналитик.

Она – живописует, как поэт.

Какой-нибудь первостатейный умник

решит, что «не живёт» её пейзаж.

Осудит практик, высмеет надомник,

издатель сильно сократит тираж.

За что? За то, что не фигачит с фотки,

предпочитая тоновый разбор.

Что героини не «простикрасотки»,

а самобытны, как родной фольклор.

Откуда, бишь, она, и что за диво?

Какая песня рвётся из груди?

И есть ли песне той альтернатива?

Поди пойми, а раньше – не суди.

«Топить» за «хайп» ей хочется едва ли.

Минута славы кончилась давно.

Как небосвод, легки её скрижали,

и тяжелы, как терпкое вино.

 

 

* * *

 

Жили на Выборгской стороне,

Глядя на Смольный собор с изнанки.

Изумлялись надписям на стене:

«Русскому графу от юной испанки...».

Пошлости не было никакой.

Остров – без имени. А квартирка –

В доме под флагами, над рекой.

Рельсы с Московского, Монастырка.

«Ты в Калифорнии, я – в тоске.

Очень давно не бывало хуже...» –

пишу тебе щепочкой на песке

на Петропавловском сером пляже.

Эти надписи как одна

в разное время в одном порыве.

Ветер подхватит, качнёт волна

и через час растворит в заливе.

Ехали, ехали... А куда?

Толку с того, что права в кармане?

Линия жизни ещё видна,

а вот машина уже не тянет.

 

Звонарь

 

Прямо по Валааму, что ни штурмом, то изломом.

В час «икс» вдох и выдох – навынос, покуда не выдаст ехидну ослица.

Я не из этого теста, а когда не в жилу – совсем тяжело.

От Кубани, через Терек до Баку, Эривана и Тифлиса,

Не измеришь, не отменишь, не простишь. Легли на крыло.

Перекрыли кислород, объегорили народ, поимели во все места.

Указали шесток, раздали паёк. Шаг вперёд, вправо, влево – черта.

Альпийских снегов, Киевских гор – колья осиновые, язвы гвоздиные;

Полукровки, маловеры вершат приговор: в лоскуты, в лоскуты! В помои сединами!

Улюлюкают, шельмуют, свистят, брызжут слюной.

А на золотом крыльце довольный сапожник-портной.

Вот вам рукотворная слава, доля ворья-шакалья.

Сначала эйфория, трофеи, халява. В итоге братская полынья.

Сгорбились, сгрудились. Толокно да картошка.

Самогонные речи уносят глубже от берегов:

Что ж ты, лей, не жалей, аль не чуешь, с кем пьёшь?

Где здесь самая-самая ложка! –

Дёгтя с мёдом и перцем для пущей зачистки мозгов.

Своим умом бы да своими устами, но над и под нами – вода и вода.

Слава Богу, дневальный в электрическом храме

До сих пор не замкнул провода.

Белая голова, воспалённые глаза...

После свеч, среди икон, ночами, на уровне сердца

Загорается Твоя бирюза.

С замиранием струн, снится Делакруа.

От крова до гроба рядом казни и козни.

Как из Грек по Днепру, проходя острова, лисий дух в Русском море намотало на кости

Аврамова лона. Гей, нишкни, государь!

Самозван-самосвят, зуб за око, не глядя!

Гей, Ядвига, Варнава, трижды в воду, подряд,

Кого конём потесним, кого плетью огладим.

Крещальную формулу обертоны инакомыслия, шутя, заслали в надир.

Не ведая, творили: в Ингельгейме – Людовик, в Киеве – князь Владимир.

Как апостолы, от гнева и гонений Иудеев,

А жёны-мироносицы – от Распятья до гроба, ‒

Страхи и страсти, досказав и рассеяв,

В каждом стаде со своим уставом особа.

Свобода шарлатанка на шарабане-американке,

Гении, злодеи рядом с факелом Веры.

И тут уж не зарекайся ни от амнистии, ни от крайней

По-еврейски, -гречески, -римски обещанной высшей меры.

Всё равно, что исповедовать праведников

В Богом забытом раю,

Где и так довольно уготовано правд,

Чтобы кто-нибудь вспомнил Твою, или понял свою.

О чём ты молчишь, звонарь?

Какая долгая епитимья...

От Пилата до Ирода – сироты мы.

От Ирода до Пилата – виноватые.

Ищем пятый угол ‒ место скорби, совести и стыда.

 

* * *

 

Как надеяться, что в выходные в метро полегче:

граждан меньше, толкучка почти что та же,

не подстёгиваю воображение, относительно знойных женщин.

Вчера – аллегро, теперь, наконец, адажио.

Как ответ о собственной глупости скрыт в вопросе,

уже не хочу ничего сверх меры.

Подстелил соломку, ползу в обозе.

Довели изысканные манеры.

Пролетариату ни к чему изменчивые суждения.

Плоть – в свиной, дух – в овечьей шкуре.

Так и я: летал-летал, а вот пошёл на снижение.

Ещё немного, и всё в ажуре.

Хотелось «вперёд и с песней». Стоял и слушал.

Почему, откуда такая немочь?

– Что, менестрель доморощенный, типа «скушал»?

Кукарекай звонче, просыплю мелочь!

«Сука, – думаю, – падла, падаль!

Не прикормишь, не заарканишь!

За услужливость – и награда?

Благодарствую. Хер достанешь!»

Вот и ладушки. Да, конечно:

Угрызения и раскаянье.

Всё впервые, и всё конечно.

Никогда ничего заранее.

 

* * *

 

Когда я останусь совсем один,

заведу, в утешение, рыбок и птиц.

Теперь их некому покормить,

пока я в отъезде.

За ними некому присмотреть

с конца июля до сентября.

Время и место на каждый день

не угадаешь.

 

* * *

 

Корабль велик. Рулевая тяга слаба.

Капитан уснул. Команда сошла на берег.

Опыт молчит, когда говорит судьба.

Она до конца не знает, а он не верит.

Вот и соблазн - выбрать одно из зол.

Не засыпай, не верь, что проценты греют.

Первый пошёл, второй, третий пошёл.

Стонут сирены, чайки призывно реют.

Следующий! Я. Полундра! Крысиный писк.

Если готов, страховка ещё дороже.

Хочешь, не хочешь, платишь за понт и риск.

А за соблазн никто никому не должен.

 

* * *

 

Красота края, ровность пятна.

Леонардо, Майоль, Энгр.

Перспектива, в целом, ясна:

гравитация, центр.

Границы закрыты? Клавиша Enter,

и никаких проблем.

Лувр – укрепление, культурный Центр

притяжения, модем.

Мало-помалу, окажется весь

Мир на «рабочем» столе.

Не идеальна любая вещь,

линия – в том числе.

Даже кривая, даже круг.

Радуга, сфера, вектор.

По-современному, значит, «look».

Традиционно – спектр.

Красота края – гордость Петра –

Эрмитаж, Русский музей.

Ломкость контура, крепость ядра.

Вместо холста – дисплей!

Укоренился повально zoom,

возобладал терабит:

мало-помалу, вытеснят ум,

как полюса – магнит.

«Раскачай» куб, «завращай» шар.

Даёшь, 3D и т.п.!

Главное, вовремя выпустить пар,

не допустить ЧП.

Вместо холста – жк-монитор,

плазменная панель.

Вместо художника – монтажёр,

а экорше – модель.

 

Лети!

 

Движемся прицепом по мёртвой воде,

Пугливы и податливы, как совесть в суде

Над попранной верой, созерцая из мрака

Страстные каникулы крови и мака.

Выдыхая холодный воздух на раскалённый песок,

Аки посуху минуя мутный поток,

Робкой поступью едва не касаясь пути,

Предначертанного стае. Оторвись и лети!

Понимаю, стреляют, могут задеть.

Третьего не дано: сиять или тлеть.

Парить, или кружиться пеплом над бездной.

Существовать, или жить надеждой.

Оккупанты стараются евроремонт,

Облагая без разбора тыл и фронт:

Делай, что хочешь, только плати.

Оторвись от стаи! Лети!

Над Россией такая тоска...

Ни знаменья, ни ветерка.

Баррикады – ветеранам. Наблюдающим – Net.

Единый Проездной Новейший Завет.

На параллельных радарах наш ковчег в западне.

Половина в шлюпках, остальные на дне.

Берегов не видно, как ни крути.

Оторвись от стаи! Лети!

 

 

* * *

 

Меньше знаешь – лучше спишь и дальше будешь.

Люби, что делаешь, делай, что любишь.

Уезжай в деревню, руби лес, топи печь, учись у натуры.

Сдвигай акцент на ситуацию со структуры.

В деревне особо не разгуляешься, если не забалуешь.

Или сразу рискуешь всем, или ничем не рискуешь.

Духовно богат или перебрасываешь активы –

незнание закона лишает перспективы.

 

Миссури Сити – Индианаполис

 

1.

В Нью-Йорке – как в Сочи, только ещё теплей,

в тысячи раз масштабней, богаче и веселей.

Нью-Йорк выбирает краски зрелищней и дороже.

В общем, другая планета. И люди тоже.

Хотя, конечно, есть места поизящней:

Париж, например, Токио, Амстердам.

Твоя прошлая жизнь – основа для настоящей.

Смотри не только под ноги, но и по сторонам.

На запах выпечки ноги несут, а руки тянутся.

На запах выручки… Стоп машина! остынь, успеется!

Транспорт, конечно, уйдёт, зато пассажиры останутся.

В живых. Хотя, кое-кому не на что и надеяться.

В поисках тёплого места труда и отдыха

будет, где голову преклонить – и баиньки, нет проблем.

Изысканный аромат не заменит свежего воздуха.

Что для тебя окончательно – не обязательно нужно всем.

 

2.

Когда предложение выше спроса,

чувство долга, и всё такое… –

критерий оценки – цена вопроса.

Своя рубаха прикрывает самое дорогое.

Я имею в виду, что шапка всегда по Сеньке.

Хочешь денег – пожалуйста, будут деньги.

Уважения? Соответствуй.

Придётся жертвовать – жертвуй, бедствовать – бедствуй.

Или не ерепенься, не надувай щёки.

Хватай, что дали и «делай ноги».

Ноги в руки! Трещи на ходу хрящами!

Каша с мясом сытнее, чем с овощами.

Ровные края или рваные – постепенно.

Привыкай к тому, что болезненно и мгновенно.

 

3.

Коснёшься иконки «старт» и – финиш.

Прежде кивали на «рак», теперь на «вирус».

Копили, теряли, плевали и всё такое.

Понимали, что дело-то наживное.

Повезёт или нет – я желаю себе удачи!

Не ныть без боли, платить без сдачи.

Рвали напополам, вялили и коптили.

Прокручивали на фарш, кромсали, но не сломили.

Стань полюбезней – позовут и приедут в гости.

Авантюра, наверное, кожа и кости?

Ну, почему обязательно авантюра…

Ни рыба, ни мясо, но и душа – не шкура.

Она разбирает, где свои, а где подставные.

Выездным, непременно, «подъёмные», «суточные» и «отпускные».

Часовым – «чаевые», законные, полюбовно.

За преданность, вредность и выслугу, поголовно.

Наёмник считает поштучно, получает фактически.

Оптом сподручно, но и в розницу не критически.

Пограничное состояние превосходства или ничтожности.

Вдаль – без погрешности, с близкого – без оплошности.

 

4.

Кого мечом, кому бичом,

Локтём, коленом и плечом.

По шее, по хребту.

Надеешься, что ни при чём?

Всё, как предписано врачом,

и красная дорожка?

Возможно, но совсем не факт,

что дело в шляпе. Делай так,

как знаешь. «Неотложка» –

она и символ и посыл.

Подспорье и надёжа. Тыл.

Ловите на лету!

Наличность – это «ни о чём».

Основа – на счету.

Кто на плаву, кто на лету,

напрямоту, начистоту.

Не в сторону, а в высоту,

С разбега.

Все ни при чём, а я – при чём.

Не корчу рожу кирпичом,

Грудь колесом и калачом,

Вприсядку.

Зачем же сразу – попу в горсть?

Чтобы хотелось и моглось?

Пойди-найди «зарядку».

Кто за рулём – не за рублём –

не пропадай! Не пропадём!

Откуда сила?

Верхушка айсберга видна.

А больше – мрак и тишина.

Могила.

 

5.

Не шифруйтесь, иначе «забанят».

Не артачьтесь, а то привлекут.

Подпишитесь на Animal Planet,

Остальные – пускай подождут.

Это я-то «лицо Государства»?

Что ж, пожалуй. Пока «фейсконтроль»

повсеместно сужает пространство,

эпизодик, решающий роль,

заставляет колодки дымиться,

загораться и затухать…

Не настаивай, если не спится,

а усну – не спеши поднимать.

На хрена мне твоя камасутра?

Как подкошенный, каждую ночь,

Как подорванный, каждое утро,

Распаляюсь на «кач» и на «дрочь».

Телерадио кроет по-свойски,

По-гусарски заправски приврёт.

Вдохновит и придушит геройски,

Приголубит, накрутит, сорвёт.

Это было давно, и не правда,

что не с нами. Мы все заодно.

Не откладывай счастье «на завтра».

Завтра будет другое кино.

 

Мода

 

Дарье Лебедевой

 

Вам пышность шла, телесна нега.

Зачем же Вы, куда телега

европофэшн экшн стайл?

Неужто Вам себя не жаль?

Сгорело то, что было мило.

Не в худобе, а в чувстве сила!

Вне поля зрения страстей.

Когда душа видней костей.

Зовут на подиумный глянец.

Стал бодиартовым румянец.

У индустрии нет лица.

Там образ хуже образца.

Телега моды мчит по топям,

галопом по европотопам.

И фаворитками её

всегда становится «новьё».

 

Модель

 

Век модели недолог, но очень дорог.

Можно и до упора, почти задаром.

«Show must go on». Когда «за сорок»,

не придавай значения гонорарам.

Good luck, be happy, hasta la vista...

Повторяй, выстаивая сверх смены.

Ноги гудят, как у бывалого футболиста,

руки деревенеют, взбухают вены.

Смыться можно в момент, никто не заплачет.

Соискателей – тьма, «покупатели» крутят носом.

Тот, кто тебя танцует, за то и платит,

чтобы грудь колесом, хвост пистолетом и сил – с запасом.

Чтобы – правдоподобно, не дохлый номер.

Судороги? Естественные издержки!

Умерь аппетит и забудь про гонор.

ПОЛЮБИ язвительные насмешки.

В «натурных» актах, от «змеевидных»

эффектных линий – изломан, взвинчен.

Раскомплексован и очевидно

небезупречен, но эротичен.

Товар – лицом. Товар – всем телом.

Сколько это может ещё продолжаться?

Не пора ли заняться нормальным делом,

чтобы было не стыдно другим признаться,

чем на жизнь зарабатываешь, что дальше.

Вообще и в частности, без смущения.

Душа не желает тоски и фальши.

Душе не нравится обращение

на «ты», как с вещью, а с телом – проще.

И люди тянутся, доверяют.

Идёшь на подиум, как на площадь,

и воплощаешь, что пожелают.

 

Мой поезд

 

Надежда светится монеткой

на дне единственной души.

О.В. 1994

 

1.

Этот поезд, видимо, уже ушёл.

Это не трагедия, перегон.

Не прекрасный губит, а слабый пол:

Уж они дадут, и дадут вдогон!

Ничего не жди, но прими в расчёт:

Правда с тем, кто верит, зачем живёт.

А Звезда Полей – просто добрый сон.

Всё уже случилось совсем не так.

Оглянись, взгляни на пустой перрон.

Впереди страшней. Отступи на шаг.

Может быть, на год, может, навсегда.

Но зачем, зачем нас несёт туда

Голубой вагон, через столько лет?

Самому себе передать привет?

Я простил себе то, что смог простить.

Я стучал, прощался, кричал, просил.

Но ответа нет, и не может быть,

Потому что дом – самый главный тыл.

И опять весна разбивает лёд,

А Москва безжалостно бьёт с носка.

Но один из нас слишком часто мёртв,

Чтобы лёгкой поступью в облака.

Так и будем маяться на земле,

По вокзалам совести и судьбы,

И когда-нибудь разглядим во мгле

Полустанок сбывшейся ворожбы.

Сухопутный «голландец» подаст сигнал,

И опять счастливый возьмём билет,

Потому что всё ещё не финал

И за всё на свете один ответ.

Так из пункта А, мимо пункта Б,

Нас выносит Ангел к своей судьбе.

Посмотри на рельсы, закрой глаза.

Пусть откажут тайные тормоза,

Провернётся стрелка, мелькнёт запрет.

И никто не знает, что смерти нет.

 

2.

С Павелецкого перрона

Во второй вагон,

Словно Ангел вне Закона,

Взял и вышел вон.

Неразумно, безрассудно,

Раз и навсегда.

Ночь в пути без сна, и утро

Страшного Суда.

Шаурма в пустой кафешке,

Слабенький чаёк.

Уезжал в тоске и спешке,

Гол и одинок.

Не было и нету дома,

По пятам тщета.

Не закроешь по-другому

Старые счета.

На спасительном исходе,

Как на вираже.

Туз шестёркой бит в колоде,

Мира нет в душе.

Потемнела, что икона,

И не рассвело.

Это Ангел вне Закона

Опустил крыло.

 

3.

Жизнь передёрнула – мало не показалось.

Огни поманили – умчался.

Сушил вёсла, рубил швартовы, жил тем, что досталось.

Проехали и забыли. Не разобрался.

Дело житейское: вложено, брошено,

На ледниковой воде настояно, очищено молоком.

«Перекати поле меня туда, где моя горошина!» –

Умоляла душа и жалела потом.

Скоро исходная. Сладко, когда наплачешься.

Всему, что упущено, передаю привет.

Как бы там ни было, это уже оплачено.

Ставки сделаны, ставок больше нет.

 

4.

Вот так – не надо. А как – не знаю.

Свернул, а дальше – не разбираю.

Уже не больно, ещё не страшно.

Душа по сути – святая чаша.

Немного яда, немного Слова.

Хлебнёшь погуще – и будь здорова.

Из праха вышла и стала тенью.

Не греет милость по принуждению.

У дальних станций – тоска и смута.

На сборы ровно одна минута.

Перед прощеньем или прощанием

Не верь обидам и обещаниям.

Вдохнёшь поглубже, и – миновало.

Не глядя – лучше, чем вполнакала.

Но точка сборки сдвигает рамки,

И замираешь на полустанке.

 

На закате (Кораблик)

 

На закате кораблик мачтой за Солнце зацепился, остановился.

Ветер с моря. На отмели позолота.

Местами жизнь «мимо кассы», «прости, прощай», настроение Nino Rota.

Местами – сдачи не нужно, dolce vita, hasta la vista.

Про таких, как я, врачи говорят: не вписался в роковой перекос;

Идеалист, не ставший ни «стрелочником», ни «сукой»;

Нелюдимый, недолюбленный, бессребреник, волонтёр, альбатрос,

По чужим монастырям со своей наукой.

За сорок лет, а всё туда же, неудержимый в окружении дам,

Одной единственной предпочитая энергичней, свежее и гибче.

Без оглядки, комплексов, с полной выкладкой, априори cherchez la femme

Привязанность душит, новизна жарче и зыбче.

Я всего лишь матросик с того корабля, что показался Ей севшим на мель.

Такой бы прилечь у мужского руля, предполагая за щекой карамель...

Любовь эклектичнее, чем приватный славянский «базар»,

Секрет Полишинеля, междустрочие Зоар;

В основе цианистый калий; по сути – «товар-деньги-товар».

Любовь смотрит на твоё, как на собравшихся вместе

Смотрят демоны, полные сил.

Любовь не выкинуть слово за словом из Песни Песней, ‒

Ориентир!

На личных фронтах у нас бес перемен.

Она всегда со всеми сверху, я во всём self made man,

Неумело практикующий сопротивленье и плен.

Специально для тех, кто понял: Она – капитан на моём корабле.

И если наше счастье – наша вина, – только в небе и на земле.

По ту сторону страстей, откуда бьют наугад,

Нас давно не прикрывают ни рассвет, ни закат.

Золотая середина ‒ это когда пуля внутри и ни вперёд, ни назад.

 

* * *

 

Не подавай за упокой души, пока она не нашла берегов.

Я ждал своего часа и понял, что оказался к этому не готов.

Не всякое богатство реально на вес.

Мечты исполняются, когда проходит к ним интерес.

Мои средства лежат в другом банке, я попал под культурный замес.

Мои песни о главном – о том, как хотел прожить и не смог.

Похотливый отшельник, трагик, неврастеник; судьба – слоёный пирог.

Вот к чему приводит безбожная жизнь вдвоём.

В поисках лучшей доли покупаем дороже, чем потом продаём.

Если стоишь на месте – стой на своём.

Я чудак-человек, ни бизнесмен, ни придворный демагог-чародей.

С поля битвы страстей – немного неразделённой любви ‒

Мой единственный никудышный трофей.

Кротко, со всеми вместе, в последнем ряду.

То, за что когда-то дрожал, отошло по совести и по суду.

Или живи, как хочешь, или как написано на роду.

 

 

* * *

 

Никому ничего не скажу на прощание, если получится.

Чемоданчик без ручки сложу, подхвачу, чтобы долго не мучиться.

И – как с места в карьер. Велико преимущество первого встречного.

Обещали, что будет легко, и бояться действительно нечего.

На крючке или на волоске – не теряйся, не жди приглашения.

Так фигуру ведут по доске, до конца не имея решения.

 

Новая песня для Леты

 

Я подводная скала, но открытая книга.

Не имею псевдонима, прозвища, ника.

Не понимаю сакэ и «вино» из пакета.

Мой герой – БГ, а Муза – Гордеева Лета.

 

Нравится грузинское полусладкое красное.

Моя личная жизнь – территория частная.

Оставь надежду звонящий мне до рассвета.

Исключенья – БГ и Гордеева Лета.

 

Он научил меня петь и любить, как хотела Природа.

Она на собственном примере показала, какой бывает свобода.

Моей слабостью стала его духовная сила.

А Лета феноменально умна и сумасшедшее красива!

 

«Губа не дура!», улыбнутся мои Фавориты.

Их улыбки не значат «common», не значат «иди ты…».

Или я тороплюсь, или вышел из Интернета.

Лишние слова никогда не находят ответа.

 

Как бы ни хотелось, не замечен в сомнительных связях.

Ни заслуг, ни достижений, зато предрассудков, как грязи.

В «тёмном царстве» моём кувыркаются с нимфами фавны,

Гений и злодейство, порок и добродетель – «на равных».

 

Теперь она в лучшей стране, у неё есть ребёнок.

Лета живёт в USA, у неё есть ребёнок.

Журавль в небе, синица в руке, в сердце жар-птица.

Как бы ни было трудно уйти – труднее не возвратиться.

 

Моей душе давно пора выходить, а душа не одета.

Мне снится Вера Полозкова, снится Голландия Грета.

В тонком мире моём – полевые цветы, самоцветы,

картины БГ и фантазии Леты,

мотивы БГ и запахи Леты.

 

* * *

 

Оттенок, тонкое различие,

едва заметный переход.

Вся жизнь без малого, за вычетом

последних лет – на разворот.

И всё менялось от обратного:

не исходя, а уходя.

Судьба, заплатами запятнана,

но без единого гвоздя.

Чем многозначней, тем наивнее

она смотрела на меня.

И всё решалось от противного:

безденежье, блудняк, пеня.

Поближе к сердцу, по-хорошему,

как можно дальше от греха,

таскает и теперь по прошлому,

как рыба в море старика.

 

Песня для Леты

 

Она держит низкий старт,

держит ухо востро.

Она волнует, как фильмы и кофе,

заводит, как ва-банк на «зеро».

Её посты раздвигают границы

глубоких пелевинских тем.

Можно на этом остановиться,

можно рехнуться совсем.

 

Во сне у неё появляются крылья,

наяву прорастают клыки.

Она предпочитает поэтические усилия,

а не отгрызает куски.

Со мной творятся необычные вещи,

когда мы пишем Вконтакт;

когда ощущения острее и резче,

чем платонический акт.

 

Она решительно религиозна,

знает прикуп и код.

Она согласится легко и серьёзно,

но сделает наоборот.

Её не парят новостные вампиры,

обходит ток-шоковый ток.

Я смущаюсь, как Маугли, когда эта Багира

смотрит на красный цветок.

 

Играю соло, как ветер в поле.

Резюмируют: белиберда;

вопрошают: сколько можно? доколе

Тыры-пыры, туда-сюда?

Спасение в принципе субъективно:

Кто быстрее, того и круг.

Ненависть, если она взаимна –

Умноженье твоих заслуг.

 

Твой Бог – непривязанная Любовь в чистом сердце,

Мой – на цепи на груди.

Ведём себя, как дикари-иноземцы –

крести, не крести.

Кусты в пустынях тлеют неоновым светом.

Под Храмами – VIP-гаражи.

Масс-медиа шаманят на том и на этом,

внедряя свои типажи.

 

Киряевы, оглобыстины, сверлиговы, солольёвы...

Кличка им – Легион.

Аккредитованы и понтовы,

on-line готовы go on.

Как символично «трещат» под фанфары

«лучшие» из трепачей.

А ты не купилась на их гонорары,

не спишь за деньги, не пишешь Речей.

 

Упыри по-пацански решают по ценам,

кому на глотку, кого за рога.

Такие, как я, лезут на стены

под тяжестью рычага.

Стихи мои – ангелы-берегини,

не прилизаны и не в такт.

Вопиющему из пустыни

как бы ни было – всё не так.

 

У тех, кому я пою свои песни,

жизнь удалась.

Они, обычно, вне зоны в «обивалюченной» бездне,

но и там проявляется связь.

А ты сегодня в Риме, завтра в Париже,

под куполом мира вниз головой,

божественна, словно скрипач на крыше

Белинского и Моховой,

Пестеля и Моховой.

 

Письмо в Париж

 

Самарии Нуруловой

 

Самария, Вы – ангел, без пафоса, просто.

Белой птицей с рожденья кружились над бездной

беспорядочной, суетной жизни, в холодной

и голодной, но Вами любимой стране…

А теперь Вы в раю. Наяву и – в раю.

Не бывает? Ну, что Вы, мой ангел, бывает!

Не со всеми, но избранных в общем строю

замечательно видно, и Бог Вас оставит,

я надеюсь, в Париже. Побудете там,

поживёте, покуда терпения хватит.

А потом, унесётесь к другим берегам.

Я слыхал, существует Америка... Платит

каждый сам за себя. Вы – уже не в долгу.

Потому, что Искусство – Ваш козырь и спонсор.

В крайнем случае, я, чем смогу – помогу.

А пока, напитайтесь монмартровским солнцем!

Растворитесь в Париже, растайте в любви,

став крупицей пейзажа и каплей фонтана.

Надышитесь за нас, mon amour, визави!

C’est la vie, ma chérie, чтоб и сыто, и пьяно.

Потому, что наступит волнительный март

и пора возвращаться к дипломной работе.

А в России, по-прежнему, сплин или хард,

девять месяцев – мрак, и мечты о свободе.

 

Посвящение норильчанам

 

1.

Замело наши сны и глаза.

Замело, прерывая дыханья.

Мы стоим на часах ожиданья,

На часах ожиданья конца.

 

Ни руки, ни надежды. Ни зги –

В нашем временном непостоянстве.

Мы друг другу запомнимся в танце,

Белом танце Любви и пурги.

 

Просто так получилось, и нет

Сожаления более Веры.

Отступать дальше некуда – Север.

И отсюда выходим на свет.

 

Каждый год – как последний рывок.

И поётся, и любится чаще.

Дай нам Бог, чтоб всегда в этой чаше

Оставался последний глоток.

 

2.

Когда отпустят холода –

И здесь становится терпимо.

Полярным голодом томима

Прозрачно-снежная звезда.

Её не выразить в словах,

Не объяснить её в догадках.

Букетом ягод кисло-сладких

Она растает на устах.

Когда отпустят холода

И станет чуточку светлее,

Мы будем знать, что навсегда

Расстаться с этим не успеем.

А что ещё? Да будет так.

И пусть прерывисто мерцает

Прозрачно-снежный звёздный мрак,

Уносит нас и возвращает.

 

* * *

 

Пятое ноября. В Петербурге растаял снег.

Ваш покорный слуга месяц как из Ростова.

Хорошо, мои милые, там, где нас с вами нет.

Даже впроголодь хорошо, даже на всём готовом.

Нева и немцы. Брожу по набережным, по островам.

Припоминаю стихи, оглядываюсь на воду.

Худо-бедно взрослея, здесь, я благодарен вам –

Евгений Борисович, Борис Борисович – за внутреннюю свободу.

Ломай траекторию, пока не сорвался в «штопор».

Отдельные удары не расходятся по прямой.

Стало не о чем говорить? Переходи на шёпот.

Трави помалу, домой, домой…

 

 

Пятый элемент

 

Самарии Нуруловой

 

Молитва светоносных рук,

с восторгом, но без вожделения.

Фотоискусство – это трюк

воображения.

Снимают все, кому не лень,

снимают всё, что попадётся.

Теплохолодность, светотень –

не удаётся!

 

В чужих руках не прозвучит,

в пустых глазах не заиграет –

ни «Полароид», ни «Зенит».

Так не бывает.

Команда «top», бригада «vip»:

Мария – на вечерних классах,

В монументалочке – Филипп,

«графиня» Ева – на заказах.

 

Зеленоградская мадам,

мадемуазель, играет сольно.

Девиз Отряда: «Сделай сам –

прикольно!»

Но есть и Пятый элемент.

Она немножечко в сторонке,

и отражает свой контент

на фотоплёнке.

 

Татарский гибкий стебелёк –

неуязвимый, прочный стержень –

академический цветок

надёжно держит.

Пока «зашторено» Окно

Петра, и позволяет время,

она ушла в «фотокино»,

по полной схеме.

 

Учиться и преподавать?

Аспирантура, профессура...

Оно – конечно. Но опять –

не та натура.

Самария́, как саморез

в массив от артпросвет эксперта.

То с камерой наперевес,

то у мольберта.

 

* * *

 

Рождество не кончается, а каникулы на исходе.

Чудовища Рима, Чудо Иерусалима, Дары Волхвов

кочуют теперь, как просители в переходе,

зная как будто, кто и на что готов.

 

Потому что грядёт Крещение, и бездомные соберутся

у больших магазинов, национальных кухонь и площадей.

У входа и выхода лучше распродаётся

и то, что лежит годами, и то, что несколько дней.

 

С утра – в переход, и снова тащить свою ношу смирно.

Не осуждай бездомных, подумай о них тепло.

Подай им, сколько не жалко, денег на хлеб и кофе.

Добро окрыляет душу того, от кого пришло.

 

* * *

 

Сангина, сепия, пастель...

Нет смысла делать «многоцветку»,

когда рисуешь не кокетку,

и всё же – мисс, мадмуазель.

Асфальт, стена или забор...

Смешение угля и масла

на ватмане – небезопасно,

а на холсте – как приговор.

Но почему? Не почему.

Художник борется с рисунком,

как философ живёт рассудком

и все же вопреки ему.

 

Святая

 

Наталье Витковской

 

Она живёт. Она не спит.

Она поёт. Она парит.

Играет в хаосе с огнём.

Сгорает со стыда в одном

исподнем,

танцующая под крылом

Господним –

её открытая душа

за каждого из нас держа

обетование.

Особой верности Ему,

по сути, тоже одному.

За здравие.

Она живёт. Она не спит.

Она поёт. Она творит –

свою палитру,

свою молитву.

 

Синдром Адели

 

Марии Бельц

 

1.

Вы – циркачка Суок

и прелестница Мона.

И цветочный венок

Вам к лицу, а корона,

как ни странно, напротив,

и даже не кстати.

Если что, вы сверкнёте,

как звезда на закате.

Если что, не удержат

ни связи, ни узы.

Но едва ли утешат

иные союзы.

Никого никогда

ни о чём не просите.

Роковая звезда

ярче всех на орбите.

 

2.

Почему она? Потому, что её окружает

темно-синяя глубина.

Потому, что могла бы давно уехать

навсегда, получив шенген.

Потому, что ей нравятся Томас Элиот

и Фредерик Шопен.

Украинская страсть, обаяние неземное.

Лучше с нею пропасть,

чем не знать без неё покоя.

 

Следы и тени

 

Хлыст, что кисть – нащупай жилу, плавный мах.

Черновик вступает в силу на полях.

Это самобичевание, old school.

После Франкфурта–на–Майне я вздохнул, 

Словно вещая каурка, горбунок.

Всё копилка и шкатулка, в рост и впрок.

Понукал себя на взводе, не запряг.

Что-то, где-то, в этом роде, как-то так.

Был тихушник и тихоня, плут и крот.

То в фаворе, то в загоне, как пойдёт.

Примостился, пристрастился, оборзел.

Слава Богу, что не спился и не сел.

Под софитом, как под кайфом, пел на «бис».

И скорее был подвижник, чем нарцисс.

Слыл даосом и своим у христиан.

Клуб «Восток» сменил на клуб «Меридиан»:

Платный вход и разорённый шведский стол.

Звали снова, извините, не пошёл.

Барды стелятся за право на эфир,

барды рубятся за гранты и ранжир.

В Риме – триста Храмов, а в Москве – шестьсот.

Было Слово, стало сурдоперевод.

Византия и Ногайская Орда.

Полулюди, полузвери, три котла.

Провожающие в списках на отъезд.

Есть желающие, нет бюджетных мест.

Копит деньги осторожный Твой народ.

Но небесная таможня не берёт.

 

* * *

 

Ольге Смирновой (Лащевской)

 

Средний тон серебряный, жемчужный.

Плавный ход, полный круг.

Поцелуй болезненный, воздушный.

Перелёт: север – юг.

Целовал, не ожидал подвоха.

Как же так, ну и ну.

Сразу – хорошо, и сразу – плохо.

Не давай. Не верну.

Человек, к несчастью, малодушен,

боязлив, нездоров.

Должен жить, а никому не нужен,

умереть не готов.

И живёт, забывчив и завистлив,

неизвестно зачем.

Счастье от характера зависит,

оттого, где и с кем.

Жизнь моя, подгонка и огранка,

на живца, на испуг.

Крутанул, и крутится баранка,

шире круг, шире круг.

 

 

Страсть

 

Страсть рисует восьмёрки

разворотом колёс.

Брызги, искры, осколки,

то радар, то занос.

Записные восьмёрки:

где змея, где петля.

Замираешь в восторге

...у руля.

Чтобы не подгоняли,

отзовись на обгон,

И уйди по спирали

...под уклон.

Пусть ещё невесомей.

Положись на судьбу.

Так мужают на стрёме,

Нарушая табу.

Ибо лик, не личина,

ибо глас, а не рык.

Если неразличимо –

уходи напрямик.

На проверенной трассе

Не ведёт, не стучит.

Разгораются страсти,

и машина летит.

Точно в культовой песне,

Вырываясь из рук,

Зарываясь на месте

Или делая крюк.

 

Треугольник

 

Между набережных трёх каналов – Остров.

Крюкова, Адмиралтейский, Мойки.

Гениально, значит, очень просто:

невский воздух с ароматом моря.

Это Новая Голландия незримо

и невозмутимо совершенна.

Откровенно, еле уловимо

приоткрыта, неприкосновенна.

Обретение не сводится к утрате,

как хождение в пустыне или в дюнах.

Кто вошёл – остался Бога ради.

Остальных попутным ветром сдуло.

 

* * *

 

У самой Пряжки, на улице Блока,

Глотни из фляжки дешёвый виски.

И жизнь окажется не жестока

И даже истина близко-близко.

И жизнь продолжится, как в тумане.

Матисов остров, проспект Английский.

Холодный сумрак парит на грани.

Закушай холод английским виски.

Незнакомка мелькнёт за шторой,

в подворотне пальнут матросы.

Начкар безумен, но очень скоро

Вперёд летящего паровоза

Гудок сорвётся, качнутся пушки,

Воспрянут Музы после наркоза;

И бедный Йорик, и новый Пушкин,

И мы с вопросами на вопросы.

От речки Пряжки до Чёрной речки

Звучат Шопеновские загадки.

На этот раз никакой осечки!

Купцы банкуют, и взятки гладки.

На этом месте, на этом свете,

Сочнее тени воды и снега.

И после жизни, и после смерти –

Чем ближе к сердцу, тем ближе небо.

Допей остатки и слейся с миром.

Туман рассеется очень скоро.

Над незнакомкой и командиром,

Без оглашения приговора.

 

* * *

 

Увидеть радугу перед отъездом.

В дороге нахлынут воспоминания

И время событий диктуется местом

Выбора встречи и расставания.

Последние деньги на билеты в Москву.

Многое виделось в истинном свете.

Теперь, когда тебя не зову,

Жизнь кажется песней в одном куплете.

И припева нет, только проигрыш,

полный проигрыш ожидания.

Судьбоносный короткий Розыгрыш

Преступления-наказания.

Подольск, Сергиев Посад,

Растерянно, неприкаянно.

Малаховка. Петербуржская сторона

И Крымская.

Столичные дворики

в центре и на окраине.

Тёмная, светлая полоса,

Дмитровская, Люблинская.

Целая жизнь промелькнёт в дороге.

Предначертания и сомнения,

Неразделённые монологи,

Исповеди-сожаления.

На месте выбора всё в порядке,

Когда понимаешь:

Наказания без вины не бывает.

В противном случае, взятки – гладки,

Но жизнь то опаздывает, то ускользает.

У кого ты находишь её маршруты?

У Данте, с фонариком в дебрях Ада?

У Пруста? Маркеса? Ни минуты

Не сомневаюсь – Истина где-то рядом.

Увидеть радугу – и остаться

Самим собой, рядом с тобою.

Потом опомниться, отказаться,

Прослыть предателем и плейбоем.

Перейти в защиту, начать сначала,

Одиночеством обостряя разум.

Не спеша, вполголоса, вполнакала,

Учиться не верить всему и сразу.

Даже, когда похоже на правду,

И худшее, кажется, миновало.

Когда по совести и по праву,

Но сколько бы ни было – всё-таки мало.

Чем выше планка, тем выбор строже.

И не имеет обратной силы.

Никто никому ничего не должен,

Пока благодарен за всё, что было.

Любовь никогда не проходит даром.

Заплати немедля, не жди отсрочки.

Приворотным зельем, прямым ударом,

Сокрушает вместе, поодиночке.

Это как спуск по пути подъёма.

Мимолётное сходство гораздо чаще.

Но опять повторяется голос генома,

И опять, чем мучительнее, тем слаще.

Или всю жизнь в затяжном полёте

По неверному следу на опережение.

Или, рванувшись на развороте,

Нарочно не справиться с управлением.

 

* * *

 

Узкий зрачок, как укол булавки.

Впрыск. Скачок. Берегись добавки.

Ритуал... Философия... Дайте ложку!

И уже поехали понемножку.

Поджигай, Махмуд! Не тяни резину.

Не кидай меня. Я тебя не кину.

...Втяну поглубже. Вяжи потуже!

Подопри изнутри, притяни снаружи.

 

Художник

 

Ремесло – это мастерство.

Творчество – это пророчество.

Художник имеет право

на одиночество.

Кто сказал – изоляция?

Я такого не говорил.

У художника – мотивация.

Размах крыл.

 

Он приземлён временно.

Искусственно заземлён.

Всё, что ему доверено –

это он.

Это ловкость ремесленника

и провидческий дар.

Гарантия выживания,

надежда на гонорар.

 

Страсть и упорство практика,

лёгкость и опыт творца.

И всё же – оковы пленника

золотого тельца.

Золото – это золото.

Прочный авторитет.

А что есть плоды художества?

Можно купить обед?

Сколько за них выручишь?

Надолго хватает средств?

Творчество – это пророчество.

Милостыня в ответ.

 

* * *

 

Что бы ни делал – разбрасывал камни и заметал следы.

Старый коняга хромой и крайний в шаге от борозды.

Комната в питерской коммуналке, гнилостный запашок.

И ничего, что себя не жалко, если упал флажок.

Что-то упущено и вернётся, что-то и так сойдёт.

Что-то закончится и зачтётся ровно наоборот.

А за Шушарами над Московским Пулковский гул стоит...

Адски заманчиво и чертовски просто...  Ctrl+Alt+Delet.