Олег Чухно

Олег Чухно

Четвёртое измерение № 12 (432) от 21 апреля 2018 года

На шаг от эшафота, или Крест звёздного острия

* * *

 

Где неба нежный цинк замешан грязью

И в клёны жёлтые всё солнце перешло,

И только душу обнимает разве

Дождя прозрачное крыло,

Я чувствую немое единенье

С чернеющей землёю и сомненья

Тяжёлых веток, рвущих на ветру

Своё большое раненое тело...

И нашим горестям с тобою нет предела,

И грустен дух мой и напрасен труд...

 

* * *

 

Застыли почки на челе

Могучего ствола.

Они всё ждут, чтоб в этой мгле

Свобода расцвела –

 

Ввысь опрокинутым мешком

Сквозь выходы планет.

А с гусеницей ты знаком,

Что кушает ранет?

 

* * *

 

Трава уже перепрела,

И листья тёмно-коричневы,

И, как упрямые мысли,

Темнеют кругом стволы,

И ветер упругие ветки

В себя, раздвигаясь, завинчивает,

Как горькую гайку сумерек, –

До сердцевины резьбы...

 

* * *

 

Между голых ветвей загорелась звезда.

Под ногами замёрзшие травы.

Сук качнётся, таинственный голос издав.

И кустов коченеют оравы.

В эту ясную ночь при звенящей луне

Тайным мыслям легко предаваться

И с надеждой шутить и в нестройном огне

Горьких дум тишиной забываться.

А любовь разрывает упругую грудь,

А её сторожит неизвестность.

И тоска и страданье мешают вздохнуть.

Грозной бездной зияет окрестность.

Голый лес красотою дремучей зловещ.

И дорога чернеет простая.

и стоит человек и молчит, словно вещь.

И звезда роковая блистает.

 

Встреча

 

Ещё подъём – но вспыхнет под ногами

Пространство степи, смутный контур гор,

Забьётся под рукой руки дыханье

И спазма сдавит горло...

 

Как стали близки старые края!

Они ведь часть тебя, хотя не видно

Их в толчее машины бытия,

И открывать их как родное стыдно.

 

И будет каждый шаг пронзительно щемящ,

И всё простое станет самым сложным —

И заслонит весь мир обрыва ржавый хрящ

И вспыхнувшей реки наморщенная кожа

 

* * *

 

Смотрю, как небо догорает.

Чернеют тополей верхи.

Пора холодная, сырая.

Тоски тускнеющий архив.

Картошка под землёй скребётся.

По мураве ползёт паук.

И в смутном сердце отдаётся

Любви неизречённый звук.

 

Стволы и листья

 

Стволы и листья – крупным планом,

Багровый лист – как жизнь – тяжёл

Мне в душу рушится тараном,

Не разделив добро и зло,

 

Сырой, сомненьями измучен,

Пропахший небом и дождём,

Он правдой яростных созвучий

К людскому сердцу пригвождён.

 

Мне этот лист всю душу ранит,

И, не замеченный никем,

Он времени разводит грани,

Желтея смертью на руке.

 

Я не боюсь бесследно сгинуть.

Я, лист, в себе неистребим.

Как тело, превращаясь в глину,

Я жив сознанием своим.

 

1963

 

Художник

 

Самозабвенно и неловко

Под ветра одичалый гуд

Мальчишка в старенькой спецовке

Чертил таинственный этюд.

 

Из туч холодного металла

Он наносил на полотно

То, что душе его сверкало

И только видящим дано.

 

Он мыслил сердцем. Мира стены

Он раздвигал, крутил, смещал.

И тополя упрямый веник

Вставал началом из начал.

 

За ним – другой. И третий. Кроны

Всё сокровенней и темней.

И нежный цвет серо-зелёный

Был их характер и предмет.

 

Свинцом тускнеющим дорога

Пронзала грифели ветвей,

И опускалась степь полого,

И открывалась даль за ней.

 

А мальчик создавал пространство,

Чуть освещая тополя,

И в туч холодное убранство

Впивалась жёлтая заря.

 

Замешивая землю небом

И в суть догадкою влеком,

Он был прозрением и не был,

Глубь придавив реки замком.

 

И по законам перспективы

Картина чуткая жила,

В натуре сплавив объективно

И наши мысли и дела.

 

Был смел набросок и неистов,

Хоть набело не завершён,

Он плыл в сознанье зрелой истиной,

Что мальчик наугад нашёл.

 

1960-е годы

 

* * *

 

Задумчивая свежесть темноты.

Дорога, уходящая в поля.

И путники – усталые кусты.

Как спутники, комарики звенят!

 

И я себя не в силах отличить

От веточек, от стынущей земли...

И так свободен, холоден и чист,

Как те поля, уснувшие вдали!

 

1960-е годы

 

Катастрофа

 

Был голос ночи вдавлен в снег.

Был паровоз, как конь, неловок,

Запутался тяжёлый бег

В железе скомканных постромок.

 

И, вывихнуты наугад,

Вагоны лезли друг на друга...

И медленно пронзала гарь

Судьбы – конвульсии подпруга.

 

И плач прорезал тишину.

И кровью чистою и душной

Огонь под небо саданул.

В нём бледные теснились души.

 

Старик себя не узнавал,

Мать целовала головешку,

И мальчик полз в пустой провал,

Всё повторяя: – «Ты не мешкай.»...

 

...То, что осталось от людей,

Брело на мёртвый полустанок,

И засыпала мир метель

И лица чёрные крестьянок.

 

1 января 1967, Воронеж

 

Любовь

 

Амур – убийца с автоматом.

ХХ век, ты преуспел.

Я уговариваю брата

Не тратить время на расстрел.

 

Но брат мой – враг мой поневоле.

Такая честь ему дана.

Он поправляет диск. Довольно!

И жёстко слепнущее – на!

 

Да! Пулями прошито сердце.

Я плачу, гадина, ликуй!

Те-бя! И никуда не деться,

И губы углит поцелуй.

 

Душа, ты с небесами вровень,

А муке края нет, ни дна...

Ты любишь, кошка, трепет крови:

Испей, прозрачна и нежна.

 

Третья Речка Петухи

 

Петух – могучее растенье.

На гребень – лучшая заря.

Чудовищные ног коренья

Вцепились в крышу ноября.

 

Блеснёт цифирь под белым веком.

Оттянет листьев циферблат.

Запрыгает по кругу стреха,

Меча столетья наугад.

 

И голос разорвёт пространство.

В провале бездны явь и сон.

И грудь на грудь схлестнутся страсти,

Рассыпав души на песок.

 

Забьётся мрак в тяжёлом клюве.

Звёзд шестерня не попадёт

В зубище гребня. Жадно сплюнет

Глухие тени в дым бадьёй.

 

Шагнёт – за глыбу окоёма.

Крылом – удар. Удар. Удар...

Шурша, залучится солома.

Забрезжит синяя вода.

 

1968

 

В МГУ

 

Смотри: трепещущее чудо!

Весь воздух ветками изрыт.

Они, вытягиваясь, будят

Моей души высокий ритм.

 

Страною пылкой аромата

В колодце каменном двора

Как обнажённо тароваты

Частицы чистого добра!

 

1968

 

* * *

 

Бабочка присела у огня.

Зябко повела крылами...

Истины печальная родня. —

Отраженный свет в оконной раме...

 

Одинок и черен зев свечи...

Разве мрак — единственное слово!..

Отчего ж так пепельно звучит

Лошадиный голос домового?..

 

* * *

 

У меня в кармане осень,

Как в лесу, легко и пусто.

У меня в кармане просинь,

Листик с мордочкою грустной.

 

Я принёс его из леса.

Был он мокрым и шершавым.

В нём тревожно и болезно

Что-то тёплое дышало.

 

1960-е годы

 

* * *

 

Под слоем пепла еле алый жар.

Пронзили ночь стремительные трубы.

И листья падают из-под ножа

Сырого ветра – тёмные, как губы.

 

Я сделан мерою твоей судьбы,

Закручен по неведомой орбите,

Где в каждой точке жизни только ты

Навеки вбито.

 

Над слоем пепла блики облаков,

Летящий лес, сомкнувшийся в движенье.

Он сопряжён с твоею темнотой,

Нашедшей истинное выраженье.

 

Не думая, не плача, не моля, –

Бесцельная забота –

Брожу по миру с видом короля –

На шаг от эшафота.

 

1960-е годы

 

* * *

 

И.P.

 

Тебя вписать в весну – и вынуть

Из спаянности кутерьмы –

Из треска, щебета и дыма...

Так, наугад летящий миг.

 

Мир ничего не потеряет.

Он будет тем же, мокр и крут,

Плескаться в луже, стыть сараем,

Трамваем делать вечный круг.

 

И только в глубине сознанья

Одной души средь стольких душ

Дня недостроенное зданье

Замрёт, зажато грязью луж.

 

1968

 

Мир по колено

 

Мир по колено. Солнце бьёт по крышам,

По тополям, по выгнутой траве.

Я опьянён вот этим утром рыжим.

Растерянный, брожу по синеве.

 

Кричат и кувыркаются деревья.

Здесь всё возможно – только захотеть.

Вот камень – брось. Он превратится в зверя

И нежно, по-кошачьи будет петь.

 

Во всю Ивановскую голосят заборы.

На спинах туч кривляются цветки.

Стоит петух. Не петушок – а город,

И в нём трамваи, улицы, лотки.

 

Вот синий жук барахтается в луже,

С погонами сержанта на плечах.

Известный пень карабкается в нужник,

Его я подфутболил сгоряча.

 

А по дороге прыгает лягушка.

Её лицо знакомо что-то мне.

Ах, это ты, зловредная старушка,

Всем сплетней надоевшая вдвойне.

 

Все дураки – колодами по полю.

Все негодяи – мухами жужжат.

Сияет солнце рыже и довольно

И чешет улыбающийся зад.

 

1960-е годы

 

Тоска

 

У базара в центре Краснодара

Умирает муха от удара.

Грузная. Величиной с быка.

Тягостно вздымаются бока.

И стоят, размазывая слёзы,

Нищий жук и три слепых берёзы.

 

1960-е годы

 

Червивцы

 

Мне их жаль: по ним лазят здоровые мухи,

Их коричневый цвет слишком чёрен и глух,

И лежат они тихо, как больные старухи,

Не разжав почерневших, измученных губ...

 

Незатейливой горкой тоски бессловесной,

В горке всякого хлама – жестянок, тряпья,

И случайный кузнечик их радует песней,

По-российски жалея пропащих ребят.

 

1960-е годы

 

* * *

 

Я спрыгну с подножки звезды

На серую глыбу асфальта,

К змеиной губе пригвоздив

Дымок сигареты летальный...

 

Родные, встречайте меня!..

Две тени военной зарницы

Я в сердце – сжимаю, обняв

Прозрачные светлые лица.

 

Сумятица слипшихся слов.

Вопросы. Вопросы. Ответы.

На месте отцовских часов

Забилось горячее лето.

 

Бурьян переплёлся с огнём.

Дыра как орудие. Грохот...

С родными. Под землю. Идём.

Целую. Целую. С Богом!

 

Я поднимаюсь на свет.

Мальчишка. Совсем как я.

Даю ему вместо конфеты

Крест звёздного острия.

 

1968