Новогодние огни русской поэзии
Новый год сулит плод надежды, вместе наводя на печальные, хоть и несколько банальные раздумья: год отвалился, канул в бездну, равно в опыт, год неповторим, как всякий день…
Что общего между вчера и днём взятия Бастилии, к примеру?
Никогда не повторятся…
Новый год провоцирует поэтов на особые стихи:
Как дождевая капля в море,
Так в вечность канул прошлый год,
Умчал и радости и горе,
Но, улетев, отверстый вход
Оставил в мир им за собою.
Так пел В. Капнист: могуче и громогласно, классицизму следуя в правилах построения стиха, и эта архаика сегодня воспринимается сквозь призмы мудрости Екклесиаста, однако, «отверстый ход» всё-таки не позволяет антрацитовому окрасу распространится на ленты жизни.
…Дуговые промельки времени быстры, и А. Блок предложит вечной, меняющейся антуражем действительности совсем иные песни:
И ты, мой юный, мой печальный,
Уходишь прочь!
Привет тебе, привет прощальный
Шлю в эту ночь.
А я всё тот же гость усталый
Земли чужой.
Бреду, как путник запоздалый,
За красотой.
Снежная музыкальность разольётся, серебрясь, но мотивы печали и усталости, столь характерные для Блока, не отменит она, не отменит…
«Новогоднюю сказку» предложит И. Анненский, щедро прорезая гранями виртуозного мастерства заурядность действительности:
Светилась колдуньина маска,
Постукивал мерно костыль…
Моя новогодняя сказка,
Последняя сказка, не ты ль?
О счастье уста не молили,
Тенями был полон покой,
И чаши открывшихся лилий
Дышали нездешней тоской.
Таинственные логарифмы стихотворения Анненского требуют разобраться в реальности реального: хотя предпочтение, кажется, отдаётся теням.
Скорбный Новый год – и такое возможно, как поведает баллада А. Ахматовой:
И месяц, скучая в облачной мгле,
Бросил в горницу тусклый взор.
Там шесть приборов стоят на столе,
И один только пуст прибор.
Это муж мой, и я, и друзья мои,
Мы Новый встречаем год,
Отчего мои пальцы словно в крови
И вино, как отрава, жжёт?
Скорбный, шекспировски-трагичный, обжигающий память…
Но всё равно – Новый, новый; ведь Паскаль утверждал, что человеком всегда движет желание, когда не жажда счастья, определяя характер и мотивы поступков, а Новый всегда сулит неизведанное.
Грани строк Маршака совершенны, как прекрасно обработанные ювелиром камни, но здесь речь об высотах ювелирного мастерства метафизической пробы:
Дети спать пораньше лягут
В день последний декабря,
А проснутся старше на год
В первый день календаря.
И не в полночь – утром белым
Год начнётся для ребят.
За окном оледенелым
Будет слышен скрип лопат.
Ночь не для детей: им – сладость сна, подобного мечтаньям; им – роскошь снежного утра, и счастье, сулимое им.
Даже лучше – «щастье», как в старину писали: крепче звучит.
…Вдруг вспомнится страшное стихотворение Случевского: тут праздник просто повод для раздумий, и столь сильно окрашена скорбью суть их, что с правотой поэта трудно не согласиться:
Вот Новый год нам святцы принесли.
Повсюду празднуют минуту наступленья,
Молебны служат, будто бы ушли
От зла, печали, мора, потопленья!
И в будущем году помолятся опять,
И будет новый год им новою обидой…
Что, если бы встречать
Иначе: панихидой?
…Закружит лёгкий и прозрачный «Диалог у новогодней ёлки» Ю. Левитанского, зазвенит задорное «Вологодское новогоднее» А. Яшина…
Деревенский Новый год отличен от городского, и зазвучат ритмы Рубцова, точно перекликаясь со змейками метели:
Мимо изгороди шаткой,
Мимо разных мест
По дрова спешит лошадка
В Сиперово, в лес.
Дед Мороз идёт навстречу.
– Здравствуй!
– Будь здоров!..
Я в стихах увековечу
Заготовку дров.
Русский поэтический Новый год очень разный: так разнообразны ощущения, из каких как будто и состоит жизнь; но то, сколько эстетически богатого и прекрасного рассыпано в новогодней поэзии, настраивает на возвышенный лад, и надежда становится крылатой, и думается, что любая скорбь преодолима…