Николай Сундеев

Николай Сундеев

Четвёртое измерение № 36 (204) от 21 декабря 2011 года

Осенняя дорога

  

Гнездо

 

Рассыплется, и не спасёт ничто

от гибели – так стало мне казаться

в разгар зимы...

И всё-таки гнездо

смогло каким-то чудом удержаться.

 

С него стекает талая вода.

Глядит гнездо, качаясь лёгкой лодкой,

на мир земной –

подобие гнезда

на ветке ломкой...

 

Приснилось...

 

Приснился переулок – от Днестра

невдалеке; погожая пора,

скворцы на тополях,

среди листвы и света,

приснился отчий дом – и у крыльца

своих я видел маму и отца,

не знающих о том, что нынче не приеду.

 

…Скворцы поют о небе и весне.

Отца и маму вижу я во сне –

и крепкий мой отец

под стать красивой маме.

Немного постояв, заходят в дом,

но вновь выходят, и не раз, потом

высматривать меня вдали, за тополями.

 

Тут рушится на землю темнота!

Выходит мама, но уже не та,

отец выходит мой,

уже не тот, что раньше.

Состарились… Когда же? Отчего?

Ведь молоды! Но крика моего

они не слышат. В ночь

глядят, глядят незряче.

 

И вижу я: средь темени одна

мерцает ожидания звезда

над мамой и отцом,

на низком небосводе.

Не зная, что и думать обо мне,

к двери идут… и плачу я во сне,

и видеть не хочу,

как, сгорбившись, уходят…

 

Не высыхают слёзы на лице.

И вдруг под той звездой,

на том крыльце,

в той темени густой,

в той тишине сторожкой,

себя я вижу: мы стоим с женой,

седые (мы – седые, боже мой!),

и ждём, что, может быть,

приедет наш Алёшка…

 

Семья

 

Иногда

раздвигаются времена,

эта плотная тёмная пелена,

и тогда

та изба мне видна,

где сидит за столом большая семья:

Пётр, Мария, шестеро их детей –

сын (в сорок первом погибнет)

и пятеро дочерей

(там и девочка Таня,

мама моя, –

что пока для неё тайна...)

 

Семья, восемь судеб,

слившиеся в одну

(недолго так оно будет:

вини войну...),

семья, средоточье тепла...

 

Дед мой Пётр – во главе стола.

 

Казак уральский,

лесник, воин,

как он торжественно,

неколебимо спокоен!

Ест не спеша. Тишина.

Ужин похож на обряд.

И дети, покуда едят,

ни слова не говорят.

 

Мирные скоро кончатся времена,

сгубит деда

третья его война,

почему же спокоен он так?

 

Потому что – хозяин

в людном своём дому,

а этого не дано отнять никому;

потому что верит в бессмертье

большой семьи,

самой надёжной опоры на свете.

(И впрямь ведь – выживут

пятеро из восьми:

девочки его, дети...)

 

...И смыкается вдруг

времён пелена,

и от этой избы отсекает меня.

Дед мой, прощай!

Ты далеко-далече,

но оттого, что спокоен ты,

жить мне легче...

 

* * *

 

Трудно человеку распрямиться,

распроститься с тем,

что позади.

Жизнь его учила компромиссу,

гибкости, окольному пути.

 

Эта оглушающая сила –

жизни неподъёмная скала –

на него всей тяжестью давила,

гнула и ломала,

как могла.

 

Всякий как-то

с временем жестоким

уживался, коль терпел его,

и на самом

неподкупно-стойком –

пятнышко от времени того.

 

На исходе бешеного века,

после стольких

смерчей и скорбей,

трудно возродиться человеку,

возвратиться к сущности своей.

 

В доме у родителей

 

Дубоссары, август 1992

 

Всю ночь обстреливали дом,

распарывая мглу,

и в самом прочном и глухом

теснились мы углу.

 

И перестрелок кутерьма

гнала надежды прочь:

во все окрестные дома

стреляли в эту ночь.

 

Всю ночь стреляли по нему,

по свету давних дней.

По детству били моему,

по юности моей,

 

по жизни прошлой, что была

плоха иль хороша,

но вихрем огненным не жгла,

всё бешено круша...

 

Солидно ухал миномёт.

Спасал нас под огнём

дом, ненадежный наш оплот,

с пробитой крышей дом...

 

 

Перед отъездом из страны

 

Кишинёв, начало 90-х

 

1.

От новостей невзвидев света,

ты вся, как нерв, напряжена,

и повторяешь только это:

«Какая страшная страна…»

 

Всё обострилось до предела,

до помрачения ума.

От толп,

ревущих оголтело,

дрожит земная твердь сама.

 

И яростным началом года

подавлен дух и разум твой,

и кажется, что нет исхода

из этой смуты роковой.

 

2.

Жизнь былую сквозь память просей:

в ней всё то, чего впредь не отыщем...

Стал он наших надежд пепелищем,

этот город, изгнавший друзей.

 

Далеко разлетелись друзья,

им сживаться с краями иными...

Значит, нужно и нам

вслед за ними

отправляться в иные края…

 

Впору думать об этом всерьёз,

и ничуть обольщаться не надо:

в этом городе чёрных угроз

нам с тобою не будет пощады.

 

Письма из Сан-Франциско

 

1.

Захлёстывает жизнь чужая

и всё велит начать с нуля –

духовной смертью угрожая

иль просветление суля?

 

Откуда знать мне?

Я – прохожий

с неуспокоенной душой.

Одно лишь чувствую всей кожей:

мне этот город –

не чужой.

 

2.

Повторяю вслед за теми,

кто постиг давно:

раны лечит только время,

лишь оно одно.

 

Только время раны лечит.

Жил я как во мгле.

Год прошел –

мне стало легче

на чужой земле.

 

Ненамного, не настолько,

чтоб ушла тоска,

но слабей её настойка

даль светлей слегка.

 

Время лечит без обмана,

в том сомнений нет.

И мою залечит рану –

если хватит лет...

 

Осенняя дорога

 

Дорогой гладкою, не тряской,

то на подъём, то под уклон...

Мы яркой осенью молдавской

окружены со всех сторон.

 

Она, пока ещё не выстыв,

заполнена, напоена

смятеньем птиц,

круженьем листьев,

броженьем юного вина...

 

Речушка, что рябит от ветра,

и виноградник, и село,

и растопыренная ветка,

перечеркнувшая стекло, –

 

всё светится вокруг,

и в блеске

листвы, летящей с высоты,

овраги, хаты, перелески

иные обрели черты.

 

Вот лес, к дороге выходящий.

Как низко облако над ним!

Опустится в глухую чащу –

и станет озером лесным...

 

Вот рельсы, а неподалёку

клён ветви вширь и ввысь простёр;

застывшая на нём сорока –

как чёрно-белый семафор...

 

О, древний край...

О, свет осенний

и птичья сбивчивая речь...

Дорога – гроздь стихотворений,

их нужно лишь в слова облечь.

 

Журавль колодезный и пашни,

листвы сквозная круговерть...

Всё длится путь.

И день вчерашний

мне машет издали как ветвь.

 

* * *

 

Посреди сумасшедшего дня

где повенчаны гонка с тоскою,

ощущенье покоя

осенило меня.

 

Безо всяких особых причин –

вот что невероятно.

Словно кто-то сказал: «Помолчим…» –

и молчать оказалось приятно.

 

День летящий застыл на весу,

позабыв о делах и о сроках,

словно я оказался в лесу,

среди сосен высоких…

 

А какой был в душе ералаш

до того, как явилась

эта странная милость,

мимолётная блажь…

 

Август. Фантазия

 

По-осеннему знобки

дни. Невнятна погода,

словно дни эти в скобки

заключила природа.

 

Не смотри так печально,

не томись, не грусти:

черновое начало,

август весь впереди.

 

Погоди, будем живы –

в приднестровском саду

станем спелые сливы

мы срывать на ходу,

 

приближаясь к песчаной

золотистой косе –

это пляж долгожданный...

И засмотрятся все

 

на тебя... Мы не спросим,

хороша ли вода,

а одежду мы сбросим,

устремляясь туда,

 

где такое свеченье

у волны голубой...

Ты не бойся теченья,

я ведь рядом с тобой,

 

о моя дорогая...

Мы устроим заплыв,

хохоча и играя,

всё на свете забыв...

 

А потом предназначен

нам блаженный покой

на песке на горячем...

И счастливой такой

 

я хочу тебя видеть

до конца своих дней.

Всё у нас с тобой выйдет,

ни о чём не жалей.

 

...Путь обратный недолог.

Под приветливый кров

поведёт нас проселок

мимо хат и садов.

 

О, желанье потрогать

этот свет на листве

и кузнечиков стрекот

в чуть привявшей траве...

 

Всё вокруг изначально,

не случайно – гляди...

 

Так не будь же печальна.

Август весь впереди.

 

Високосный

 

Разрывной, необузданно-грозный

и колючего полный огня,

надвигается год високосный

на него, на тебя,

на меня.

 

Океанской волны нарастанье,

эпидемии бешеный взлёт...

Надвигается

на мирозданье

високосный карающий год.

 

Всё, что годы подспудно бурлило,

вызревало, как будто нарыв,

наливается бешеной силой

и взрывается,

солнце закрыв.

 

И глядим – мудрецы ли, невежды –

мы с опаской в грядущую тьму...

Но живём,

не теряя надежды,

а иначе и жить ни к чему.

 

Птицы

 

На верхушке тополиной –

солнце поутру.

Пролетала над долиной

птица Неумру.

 

Просветлённо и озонно

пела – и в ответ

откликалась в роще сонной

птица Смертинет.

 

Непростого дня начало,

майских красок смесь.

И озёрная кричала

птица Светснебес.