Николай Скрёбов

Николай Скрёбов

Все стихи Николая Скрёбова

* * *

 

А чем страшна и чем жестока память?

Всего одной правдивостью своей –

Тем, что уже нисколько не убавить,

Не отменить и не исправить в ней.

 

Вот ты идёшь решительно и гордо

В сознании бесспорной правоты,

Но память перехватывает горло –

И прежним быть уже не можешь ты.

 

Теряя счёт невинным и преступным

Необратимым, как судьба, поступкам,

Ты прошлому позиции сдаёшь.

 

Суду мирскому это неподсудно,

Но зреет опасение подспудно:

Искупишь ли вину, пока живёшь?

 

* * *

 

Акации на Кировском проспекте

Пятнадцать раз меняли свой наряд,

И все цвета любви в едином спектре

Сливались тут пятнадцать лет подряд.

 

Иду один среди других прохожих,

Припоминаю краски прежних дней,

И волны чувств, на прежние похожих,

Колышут лодку памяти моей.

 

И ничего-то сердце не забыло –

Не потому ли вновь оно заныло,

Что рано мне проситься в старики?

 

Ах, неужели это вправду было –

Меня созданье нежное любило,

Моим несовершенствам вопреки!

 

 

* * *

 

Болезнью века стало многословье,

Инфляция пустых и праздных фраз.

Но сердце мне тревожит каждый раз

Внезапно наступившее безмолвье.

 

И потому с волненьем и любовью

Включаю плёнку, чтоб услышать вас,

Ушедшие, чьи голоса подчас

Былое совмещают с нашей новью.

 

И говорю оставшимся в живых:

Не рвите этой драгоценной нити,

Мой слабый голос тоже сохраните

И голоса свои, друзей своих…

 

Пусть памяти они придутся впору.

Но я хотел бы, чтоб не очень скоро.

 

* * *

 

Наталье Апушкиной

 

Вовек не позабыть, как в утончённом стиле,

Во имя светлых дней блистая мастерством,

Отменно «Молотом» собратьев молотили,

А тем, кто подрастал, досталось и серпом.

 

Когда же путч над «i» свои расставил точки,

Поставив жирный крест на молоте-серпе,

Вступили кто гуртом, а кто поодиночке

В исконный СПР и в новый СРП.

 

Теперь мы с Вами члены нового Союза,

И я желаю Вам не ведать прежних бед,

А главное – чтоб Вас не покидала Муза,

И много новых книг, и много добрых лет!

 

Закончить же хочу попятистопней:

Литература тяжела порой…

Пятнадцатое мая. День субботний.

Наталье III – Николай II.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Вокруг всё тихо. Дремлет суета.

Во мне упорно бодрствует рассудок.

Я слышу, как подводится черта

Под разнобоем суматошных суток.

 

На поисках гармонии в аду

Душа сосредоточиться готова,

И разум – у неё на поводу:

Ни слова поперёк, ни полуслова.

 

Да, за такое мало всё отдать,

Добросердечье вывернув наружу!

Но как сберечь такую благодать,

Когда я сам её вот-вот нарушу?

 

Душа уполномочена страдать

Не за себя, а за другую душу.

 

* * *

 

Вся жизнь моя – как плата за тепло,

За редкий дар легко прощать обиду,

За всё, что так естественно текло

И что теперь скрывается из виду.

 

Воздай, судьба, за всё, что я имел,

За миг, неумолимо промелькнувший,

За всё, чего ценить я не умел

И что теперь становится минувшим.

 

Всё хорошо, что было хорошо,

А всё, что плохо, было – да прошло.

Число утрат равно числу находок.

 

Но сколько бы теплом я ни владел,

Положен, видно, и ему предел,

А если не предел – хотя бы отдых…

 

* * *

 

Ещё своей не сознавая воли

И ничего ещё не потеряв,

Мы предъявляем счёт кромешной боли

Многострадальным нашим матерям.

И хоть негласным уговором взрослых

Надолго мы от мук отделены,

Нам не уйти ни от предчувствий грозных,

Ни от сознанья собственной вины.

Умножив материнские страданья

На все несовершенства бытия,

Какого ждёшь от жизни оправданья?

Обрушится на плечи мирозданье –

И ты увидишь бездну опозданья…

И грянет боль ответная твоя!

 

* * *

 

Желает сердце продолжать работу –

Ему в таком желанье не перечь.

И пусть невнятной будет для кого-то

Из глубины пробившаяся речь.

 

Она, не признавая поворота,

В прямом и честном русле будет течь.

Покуда в землю самому не лечь,

Живая речь – подённая забота.

 

Но сколько слов, едва покинув рот,

Бесславно, неуслышанно умрёт,

Одну строку оставив на бумаге…

 

А всё же речь строку переживёт

И на её бумажном саркофаге

Гнездо для жизни новых слов совьёт!

 

* * *

 

За всё добро спасибо вам, родные,

Растившие, кормившие меня.

Я постигаю, кажется, впервые

Высокое понятие – родня.

 

В те годы беспощадные, крутые,

Когда нежна была душа моя,

Заботы ваши, самые простые,

Достойны были лучшего, чем я.

 

Над вами тучи грозные клубились,

С годами вы слабее становились,

Не остудив заботливых сердец…

 

И всё же вы узнали под конец,

Что сам я по призванию кормилец

И даже по признанию – отец.

 

 

* * *

 

За чернотой вороньего крыла,

За воронёной сталью автомата,

За вороным, несущимся куда-то,

Ночная тьма неслышно побрела.

 

И всё, что так блистательно чернело,

В себя вбирая щедрые лучи,

Померкло, помутнело, помертвело

И растворилось в медленной ночи.

 

И до рассвета ночь хозяйкой стала:

Над чернотой она торжествовала,

Всё затмевала непроглядной мглой…

 

Но автоматы бодрствовали строго,

Дрожала под копытами дорога,

И вороны кружили над землёй.

 

* * *

 

Завлит, завлиту, о завлите…

Портреты – в профиль и анфас…

А я в восьмом ряду. Я зритель.

И я смотрю, смотрю на Вас.

 

Вы Мельпоменою влекомы,

Я – раб житейской суеты,

Но почему мне так знакомы

Все Ваши милые черты?

 

Могу при всём честном Ростове

Признаться искренне сейчас,

Что я задолго до застоя

Подозревал, что знаю Вас.

 

Вы мне дарили вдохновенье,

Вводили в мир прелестных Муз…

Я помню чудное мгновенье,

Когда пришёл впервые в ТЮЗ…

 

Святое творческое бремя

Влачил и я, как мог, с трудом…

Да, были люди в наше время,

Но дело, видите ль, не в том.

 

Не для того, чтоб мир забавить,

Пишу собранье пёстрых строк.

Я Вас люблю. К чему лукавить?

Я лучше выдумать не мог!

 

* * *

 

Г. С.

 

И в этот хлопотливый день рожденья,

И в грустные, и в радостные дни

Благодарю тебя за снисхожденье

К моим стихам, что суете сродни.

 

Они, запечатлевшие мгновенья

Усталого томления души,

В тебе одной снискали вдохновенье

И только этим были хороши.

 

И пусть в предощущении заката

Всё чаще сердце бьётся виновато

Под бременем незавершённых дел –

 

Оно уже хотя бы тем богато,

Что отдал я его тебе когда-то

И забирать назад не захотел.

 

* * *

 

И снова вечер, снова ты

Ко мне спускаешься на землю.

Своей вчерашней маяты

С тобою рядом не приемлю.

Я снова бодр

И снова юн,

Как будто буря, злобно воя,

Тревогу прежнюю мою

Несёт, как тучу, стороною.

К тебе я руки протяну,

Ты их пожмёшь неуловимо,

И я воспряну, отряхну

С души недуг неумолимый.

О, будь благословенна ты,

Судьбой дарованная милость,

Что с недоступной высоты

В мои объятия спустилась!

 

* * *

 

И снова грусть капелью застучала –

Меня зовёт в не позабытый год,

Где я, не зная, что произойдёт,

Остановлюсь у самого начала.

 

И снова пересмешница моя

Пройдёт, небрежным словом не обмолвясь,

И снова недвижимым стану я,

Её движеньем каждым переполнясь.

 

У райского преддверья шалаша

Замрёт моя не пылкая душа

И, отойдя к своим заботам снова,

 

Куда-то нерасчётливо спеша,

Прошепчет посреди всего земного

Единственное слово: «Хороша…»

 

* * *

 

Как мало значил я, как мало весил

И в переносном смысле, и в прямом,

Как беспричинно грустен был и весел,

Пока не начал жить своим умом!

 

С годами стал разумнее, искусней,

Прибавилось и весу, и кручин…

Как не хватает беспричинной грусти!

Как стыдно веселиться без причин!

 

Улыбчива душа, а всё грустнее,

А тело, хоть не хворо, всё грузнее,

И помолчать привычнее, чем спеть.

 

Неотвратимо всё, необратимо,

Но если уходить необходимо,

Ещё важнее многое успеть.

 

* * *

 

Как много пишущих людей!

Казалось мне, для их творений

Ни тем не хватит, ни идей,

Ни вдохновенных воспарений…

Казалось, выпиты слова,

И мало выпало в осадок,

И стихотворная молва

Вся сплошь в обидах и досадах.

Но мальчики стихи несут,

Пенсионер поэму пишет,

И сам я к ним иду на суд,

И опыт мой на ладан дышит.

Проблемы ставятся ребром,

И цену обретает снова

На столкновеньях зла с добром

Стократ испытанное слово.

 

 

* * *

 

Как часто нам бывает невдомёк,

Что мы по тропкам счастья отшагали,

Что блеск давно полученных регалий

Нам светит, как прощальный огонёк.

 

Мы остаёмся в призрачной надежде

На радостную встречу впереди,

И даже сердце мается в груди

По той же амплитуде, что и прежде.

 

А между тем всё меньше тех тревог,

Когда земля уходит из-под ног,

Всё медленней шаги, всё тяжелее…

 

Ты эту поступь, молодость, прости:

Ещё нам надо без тебя пройти,

О пройденном пути не сожалея.

 

* * *

 

Как чудо, неподвластное перу,

Развеялась мечта об изобилье.

Заморские спешат автомобили

По адресу: Россия – точка – ру.

 

А сказки те, что делали мы былью,

Грядущему пришлись не ко двору.

Они сверкают серебристой пылью

На хмуром историческом ветру.

 

И всё же в уходящем поколенье

Осталось, молодым на удивленье,

Упрямство веры в торжество добра.

 

Как знать, быть может, в будущих былинах

Бесчисленное множество пылинок

Преобразится в горы серебра.

 

* * *

 

Когда нам природа подарки дарила,

Меня ненасытностью не наделила.

Мне много не надо. Я малым доволен.

Здоровье? Да я, слава богу, не болен.

Любовь? Поначалу её не хватало,

Потом и её не хватать перестало.

Богатство? А с кем, извините, тягаться?

Работа вполне заменяет богатство.

Успехи? Пожалуй, бывали успехи,

А ради успехов терпелись помехи.

И только одна ненасытная жадность

Во мне поселилась под именем Жалость.

Жалею детишек. И женщин жалею,

От жалости к немощным старцам – шалею.

Жалею заброшенных, сирых, убогих –

Я думал, немногих, а вышло, что многих…

Состражду. Терзаюсь. На помощь бросаюсь.

И только себя пожалеть опасаюсь.

 

* * *

 

Когда преодоление страданья

Нас возвышает в собственных глазах,

Мы, никому ни слова не сказав,

Страданию находим оправданье.

 

И сознаём: нет худа без добра,

Для исцеленья боль необходима,

А если где-то есть огонь без дыма,

То далеко от нашего двора…

 

И нам уже становится ненужным

Искорененье истинных причин,

О коих снисходительно молчим…

 

Не потому ли так мы безоружны

Перед страданьем каждого из тех,

Кому неведом лёгкий наш успех?!

 

* * *

 

Мне в юности далёкой повезло

Впервые слышать «Жаворонка» Глинки,

И показались мне добро и зло

Смешными в суетливом поединке.

 

Как можно не мириться на земле

Хотя бы ради той минуты краткой,

Когда не только вспомнят обо мне,

Но, может быть, ещё взгрустнут украдкой.

 

О, если б мог тогда предположить,

Как много доведётся пережить

Добра и зла до этого мгновенья!

 

Пой, жаворонок, в синей вышине,

Пророча тем, кто помнит обо мне,

Вздох облегченья и траву забвенья.

 

* * *

 

Мне часто приходилось отмечать

Для мира не существенные даты –

Дни, на которые судьба когда-то

Вдруг наложила радости печать.

 

И хоть потом огонь иных событий

Не пощадил, спалил её дотла,

Я знаю: радость всё-таки была,

И чем нежданней, тем непозабытей.

 

Быть может, сила радостных минут

Не в том, что их порой годами ждут,

А в этом неожиданном явленье:

 

Они настали вдруг – и вдруг уйдут,

И душу обрекут на долгий труд –

Писать «Я помню чудное мгновенье».

 

* * *

 

Мои воспоминания – как сны,

В них что-то от поверья, от молитвы:

То трепетны они, то неясны,

То вдруг остры безжалостно, как бритвы.

 

Всё тихо в них до грозной той поры,

Когда всплывут архипелагом бедствий

Уже полузабытые дворы –

Свидетели всего, что было в детстве.

 

И – точка. Ни покоя, ни пощады!

Обманы, трусость, подлые засады,

Предательство в зародыше ещё…

 

Обрушилась на совесть канонада:

Дворы, дворы, пожалуйста, не надо,

Не предъявляйте запоздалый счёт!

 

 

* * *

 

Павлу Шестакову

 

Мои друзья, решив, что им не рано

(Года тихи – мгновения лихи),

Давным-давно засели за романы,

А я пишу по-прежнему стихи.

 

Я в том противоречия не вижу,

Что юность, промелькнувшая давно,

И для меня уже к роману ближе,

А я в стихах иду к ней всё равно.

 

Путь, впереди лежащий, всё короче

Того неповторимого пути,

Каким и в эпопее не дойти

Ни до своих истоков, ни до прочих…

 

Пробиться бы ещё столбцами строчек

На глубину неполных тридцати!

 

* * *

 

Неправильности женского лица

Не вправе красоте противоречить.

От первой встречи до последней встречи

Смотреть – не насмотреться до конца.

 

Как будто вовсе не существовало

Всего, чем красота была горда:

Вдруг привлечёт смешной рисунок рта

И оттолкнёт симметрия овала.

 

На безупречно писаный портрет

Природа наложила свой запрет

И в жизни всё немного исказила.

 

Но тем бессильней мы пред красотой,

Чем резче притягательная сила

Подчёркнута неправильной чертой.

 

* * *

 

О женщины, обиженные мной,

Кощунственно просить у вас прощенья,

Хотя из вас не знаю ни одной,

Кому бы не простил я прегрешенья.

 

Когда маячил перед вами я

То словом нежным, то улыбкой доброй,

Безветренная ветреность моя

Казалась просто неправдоподобной.

 

Грустней, чем эта, я не знаю тем

Для честных и мучительных поэм,

Которым никогда не дописаться…

 

В одной из лучших солнечных систем,

Должно быть, расставались мы затем,

Чтоб до моей кончины не расстаться.

 

* * *

 

Однажды посещает нашу жизнь

Суровое почтение к потерям.

Их подлинную цену мы не мерим

По прейскуранту прежних укоризн.

 

И пусть они не сразу обнажают

Свою не приукрашенную суть,

Но пройденный до них житейский путь

Печальным светом вдруг преображают.

 

Мы это понимаем, но навряд

За истинную стоимость утрат

Минувшее вернуть бы захотели.

 

Подорожал спокойный, трезвый взгляд,

Который мы оборотим назад,

Предощущая новые потери.

 

* * *

 

Опять октябрь на краски тороват,

На ласки присмиревшего светила,

На бабье лето после Покрова,

На всё, что нас друг другу посвятило.

 

Ах, меценат, кутила-воротила!

Какие даровал ты нам права,

Пока заиндевелая трава

Блаженство этих дней не прекратила.

 

Придавишь столбик Цельсия к нулю –

Я всё равно тебя не разлюблю,

Презрев режим бездарно-календарный.

 

И, преданный тобою холодам,

Тебе же дань прощальную отдам

Улыбкой безобманно благодарной.

 

Последняя осень XX века

 

Пока настоящее прошлым не стало,

И воля жива, и душа не устала,

И стынущим варевом солнца политы

Сквозь марево краски прощальной палитры, –

Печали не надо. И грустного взгляда

Не надо бросать на прогалины сада,

А надо, светло улыбнувшись, оставить

Минувшие дни, уходящие в память,

И жить наступающим нынче рассветом,

И ветром, и воздухом, в полдень согретым,

И дождиком, если заладит под вечер,

И встречей, которою вечер отмечен,

И радостью, если доставить удастся

Тому, кто ещё не устал в ней нуждаться, –

И в прожитом пусть остаётся, как веха,

Последняя осень двадцатого века.

 

* * *

 

Пребудет как прекрасное преданье

В поэзии российской на века

Георгия Иванова строка:

«Когда прозрачны краски увяданья…»

 

Всего четыре слова. Но пока

Багрец и охра льются щедрой данью

И синеву венчают облака,

Всё потакает сладкому страданью.

 

В желанной муке звуком звук пронзать:

«Прозрачны краски» – можно ли сказать

Точней, проникновеннее и проще!

 

Прощальной лаской душу теребя,

На грани сентября и октября

Печалятся трепещущие рощи.

 

 

* * *

 

Н. А.

 

Припомню от начала до конца

Твой каждый взгляд, и возглас, и движенье –

И чёткий снимок милого лица

Проявится в моём воображенье.

 

Сквозь пелену туманов и снегов,

Сквозь первый дождь, пролившийся над нами,

Услышу каждый звук твоих шагов

И тишину за бодрыми словами…

 

Меня пронижет вновь, как первый раз,

Внезапное, без слуха и без глаз,

Немое, но всесильное желанье!

 

Я пилигрим у ветхого крыльца,

Живой свидетель твоего лица,

Летящего сквозь дни и расстоянья.

 

* * *

 

Размашистое слово «навсегда»

Признанием звучит и приговором,

А всё ж, по размышлении нескором,

Не оставляет в памяти следа.

 

Как может сохранить оно звучанье

В непостоянстве сердца и ума,

Когда идёт за осенью зима

И реки обрекает на молчанье.

 

Но и молчанье – разве навсегда?

Придёт весна с другим, неброским словом,

И станет приговор не столь суровым,

 

Признанье – не навеки, на года,

Счёт времени – на дни, часы, минуты…

А «навсегда» – и не было как будто.

 

* * *

 

С трудом перевалив за сорок лет,

Легко теряя зубы и надежды,

Я плохо помню университет,

А школу помню хорошо и нежно.

 

Простите мне, учёные мужи,

Апостолы зачётов и дипломов,

Но и во мне бы возлежал Обломов,

Когда б не школьный каторжный режим.

 

С признательностью и благоговеньем

Склоняю память я перед мгновеньем

Скупой хвалы учителя при всех.

 

Награда незаслуженной казалась,

А в дневнике пятёрка появлялась,

Как символ веры в будущий успех.

 

* * *

 

Старые песенки ходят по свету –

Что ваши шлягеры или хиты?

Спросу всё меньше, а сносу-то нету

Этим причудам былой красоты.

Не переписывают на кассету –

Слишком бесхитростны, слишком просты…

Но сохраняются песенки эти

Отзвуком счастья в наивном куплете.

 

* * *

 

Терпение – достоинство из тех,

Которые у многих под сомненьем.

Оно в соединенье с невезеньем

Порой воспринимается как грех.

 

Но думается мне, что неуспех

Успешно исцеляется терпеньем,

И кто владеет этим утешеньем,

Тому не нужно временных утех.

 

В иных желаньях мы нетерпеливы,

Нам ведомы соблазны и порывы,

Но как печален их прощальный свет!

 

Терпение нас думать заставляет,

Оно в беде нам душу просветляет

И оставляет в ней достойный след.

 

* * *

 

Ты пушкинскую Музу волновал,

Тебя Мицкевич воспевал в сонетах,

Ты Лесю Украинку вдохновлял –

Неужто вновь нуждаешься в поэтах?

 

А если нет – зачем же этот блеск,

Простёртый до невидимых пределов,

И зелень, и дворцы, и нежный плеск,

И синева, лишённая пробелов?..

 

Ведь это всё – поэзия сама!

Пиши ли, не пиши – она пребудет.

Уеду прочь, умру, сойду с ума –

Она в других мечту мою пробудит.

 

Стократ воспетый, ты неповторим,

О баловень поэтов, Южный Крым!

 

* * *

 

У Карадага сизая тоска:

Нахмурены седеющие камни,

Всё ниже наползают облака

На лоб косматой гривой великаньей.

 

О чём тоскуешь, Чёрная горая?

Ты так стара и неисповедима,

Что краски вулканического дыма

Тебе давно забыть уже пора.

 

Я тоже краски прежние искал

И не нашёл их в окруженье скал,

Что так давно и прочно затвердели.

 

А может, мы к былому охладели,

Как августовский вечер в Коктебеле,

Когда я эти строки дописал…

 

 

* * *

 

У чувства есть недремлющая память,

Незрима и неслышима она,

Но только в слове запечатлена,

Как в порохе не вспыхнувшее пламя.

 

Всё кончено, исчерпано до дна,

И жалких крох слезами не разбавить,

Воображенью лишь дано представить,

Какие наступают времена…

 

Искусство потускнеет понемногу,

И чувство, им рождённое, уснёт,

Не внемля поэтическому слогу.

 

Но слово вспомнит негу и тревогу,

И снова кто-то выйдет на дорогу,

И сквозь туман кремнистый путь блеснёт.

 

* * *

 

Уже мы прежних радостей не ищем,

Счастливый возраст вычерпав до дня…

Пусть приходящих к нам на пепелище

Согреет память нашего огня.

 

Её должно хватить ещё надолго,

Такое забываться не должно,

И зря нам говорят, что мало толку

В огне, испепелившем нас давно.

 

Сердец не накаляя и не плавя,

Прими поклон, безжалостное пламя,

За то, что не щадило и меня.

 

Что остаётся к этому добавить?

Остынет всё. Но не остынет память

Жестокого и честного огня.

 

* * *

 

Умри со мною, мужество моё,

Но ни минутой, ни секундой раньше,

Чем хладнокровно, без крикливой фальши

Меня насквозь пронижет остриё.

 

Хватило б духу только на житьё –

Не от меня зависит, как там дальше…

О, не покинь же, мужество, не дай же

Оплакать мне отсутствие твоё!

 

Нет в этом ни тщеславья, ни гордыни,

Но о какой мечтать ещё твердыне,

Когда за жизнь испытана одна?

 

Окликни же меня последним зовом,

И я отвечу благодарным взором,

Что наша чаша выпита до дна.

 

* * *

 

Хочу тебя видеть, услышать, растрогать,

Хочу твою силу, и слабость, и строгость,

Хочу твою думу, и слово, и дело,

Хочу, чтобы ты мне в глаза поглядела,

И чтобы касалась, и чтобы казалось,

Что нежные пальцы снимают усталость, –

Хочу осторожно, тревожно, безбожно…

А большего мне и хотеть невозможно.

 

* * *

 

Я на заседании сижу.

Где-то там – стоит моя работа.

На часы томительно гляжу,

Терпеливо слушая кого-то.

Ждёт меня работа битый час.

Неумолчно длятся словопренья.

Поминутно, безоглядно мчась,

Неустанно истекает время.

Раньше мне казалось – как река,

А теперь – в теченье океанском

Видится уже издалека

Сопряженье времени с пространством.

И Земля, сквозь космос напролом

Мчащаяся по своей орбите,

Неспроста сравнима с кораблём

На волнах тревожащих событий.

Как давно, а кажется – вчера

Юнгой поднимался я на шканцы,

Весело шумели флюгера,

Били склянки, возрастали шансы!

Но всё больше, за кормой бурля,

Разрасталась времени громада…

Я матрос на корабле «Земля»,

Старый, но матрос. Работать надо.

Волей неизбежных перемен

Быть уже и мне поближе к трапу,

Но пока мой час не прогремел,

Радуюсь рабочему этапу.

С ритмом жизни свой сверяя ритм,

Сердце каждой новой вахте радо…

Наконец начальство говорит:

«Хватит заседать. Работать надо».

 

* * *

 

Я следую примеру всеблагих

И, поклоняясь их дающим дланям,

Служение желаниям других

Предпочитаю собственным желаньям.

 

Не понят, презираем и гоним,

Как еретик, отступник и раскольник,

Во мне живёт ещё тот самый школьник,

Что был томим желанием одним…

 

До поводов любить и ненавидеть,

До подвигов, что надо совершать,

До помысла – внушать ли, искушать…

 

Превыше всех желание – предвидеть,

Как женщину случайно не обидеть, –

Простое, как желание дышать.

 

* * *

 

Я человек. На мне земные путы.

Я весь принадлежу своей судьбе.

Humani nihil alienum puto*,

Как древние сказали о себе.

 

Я человек. Я должен быть разумней

Всех неразумных тварей на земле.

Но все десятки лет моих раздумий –

Лишь капля правды о добре и зле.

 

Моё существованье скоротечно,

Как перекати-поле на стерне.

Так почему бы мне не жить беспечно,

Считая жизнь лишь вечностью вчерне?

 

Я человек. Да будет человечна

Печать заботы на моём челе.

 

---

*Ничто человеческое не чуждо (лат.)