Николай Шатров

Николай Шатров

Вольтеровское кресло № 6 (246) от 21 февраля 2013 года

Песне горла не заткнёшь!

 

* * *

 

Опять колдует пьяный ветер

И тянет вдаль, и тянет ввысь.

Под снегом спящее столетье,

Я говорю тебе: «Проснись!»

 

От чёрных бурь найду спасенье

И в белом, и в другом вине.

Душа становится весенней,

Душа бушует о весне!

 

Весна пришла, а это значит,

Что нет запрета сердце красть.

И девушки ночами плачут,

Предчувствуя позор и страсть.

 

Дрожите, люди! Март на воле!

Теряя стыд, ломая лёд…

Никто не спрячется от боли,

Никто от жизни не уйдёт!

 

1955

 

* * *

 

Ночь жива лишь до рассвета,

Как жива до правды ложь.

Можно и убить поэта –

Песне горла не заткнёшь!

 

Заточи её в темницу,

Спрячь от солнечных лучей,

Глядь, она щебечет птицей

И наполнила ручей.

 

1946

 

* * *

 

Под синим сводом над белым снегом

Кудрями Бога клубятся тучи.

Презренны люди, что сыты хлебом:

Земля питает, но небо учит.

 

За звёздным светом недольным счастьем

Тоскует сердце, стремится разум,

Но разве можно огонь украсть им

И мирозданье окинуть глазом?

 

О, как те жалки, что так довольны

Трудом – твореньем своим убогим:

Родятся в рабстве, умрут не вольны,

Высокий жребий суждён немногим.

 

Вселенной тайну проникли смутно

Одни пророки, одни поэты

Но цель безмерна, а жизнь минутна.

На все ль вопросы найдёшь ответы?

 

Чем жить по-волчьи, ночным набегом,

Отверзни слух свой, смотри и слушай:

Под чёрным небом над белым снегом

Бушуют ветры, блуждают души,

 

1946

 

Борису Пастернаку

 

Я тороплюсь, пока ещё Вы живы

И действенны, как боевой приказ,

Признаться Вам – наивно, но не лживо,

Что я люблю и понимаю Вас.

Я понимаю Вашу суховатость

(Так, верно, Лейбниц говорил иль Кант),

Талантливость, похожую на святость,

И святость – даровую, как талант.

Я понимаю Вашу кропотливость,

Действительности мелочную месть.

Пока Вы живы – в мире справедливость.

Скончаетесь – бесспорно, разум есть...

Простите нам, мы так земны и косны

(Я извиняюсь за текущий век)...

Помилуйте, ведь Вы отец наш крёстный,

И, значит, очень близкий человек,

Судите сами – как наречь иначе

Того, кто, быв семи пядей во лбу,

Уверенно дерзнул по-пастерначьи

Пером откорректировать судьбу.

 

1951

 

* * *

 

Настоящая сила стиха

Не в искусном сплетении слов.

Нет, ты можешь пустить петуха,

А в итоге – затмить соловьёв.

 

Настоящая сила стиха

Это – вывернутые потроха.

К вдохновения адским котлам,

Где с чернилами кровь пополам.

 

– Пополам! Если кровь лишь одна –

То она ни на что не годна:

Сочиненье не стоит труда

И чернила без крови – вода.

 

Настоящая сила стиха

Иногда небывало тиха

В черновых очертаниях чар,

От которых родился Анчар...

 

Это нектар созвездья Ковша,

Духом схваченное бытие.

Настоящая сила – душа, –

Невозможно подделать её!

 

1957

 

Немой стих

 

Я пишу на варварском наречье

(У России вырвали язык!)

Царственно себе противоречу

По примеру всех земных владык.

 

О, потомки! Полюбуйтесь, груб как

Ужас, миновавший ваши рты.

Этот окровавленный обрубок –

Громкое мычанье немоты!

 

1958

 

Неравный поединок

 

Твердишь, что устал от работы...

А видел когда-нибудь ты,

Как били волков с вертолёта,

Прицельным огнём с высоты?

 

Они разбегались по снегу,

Услышав рокочущий вихрь.

Висящую в небе телегу,

Спускавшуюся на них.

 

Они спотыкались об иней...

Об собственный ужас, скорей...

Бескрылые трусы в кабине

На выбор стреляли зверей.

 

Когда уничтожили стаю,

Заметить смогли вожака.

Он мчал к перелеску, петляя,

Он спасся бы наверняка!

 

Но тут вдруг случилось такое,

Что слово пред этим – мертво!

Волк стал, оглянулся с тоскою,

Увидел – за ним никого...

 

Лишь грохот железной убийцы,

Плывущий над полем вагон...

И волк – это может присниться

Обратно направился он!

 

Навстречу чудовищу, гордо,

В величье бессильной тоски

Зверь поднял косматую морду

И грозно ощерил клыки.

 

Он звал к поединку машину!

Врага, изрыгавшего гром!..

И даже такие мужчины

Шесть раз промахнулись по нём.

 

Когда его подняли в пене,

Сражённого выстрелом в пах,

Две жёлтые искры презренья

Ещё догорали в зрачках.

 

1960

 

Прогресс

 

Вечной памяти в мире не быть!

Я придумал, как быстро, без ссоры,

Можно мамонта в яме убить

И в грядущей карете – рессоры.

 

Ты во сне осенила меня,

Хоть, наверное, вызовет пренья

Новый вид производства огня –

Высеканьем без помощи тренья.

 

Изыскал я, как бросить копьё

Силой жилы на согнутой палке.

Колесо – это дело моё,

И удобные кресла-качалки.

 

Порох, запонки, нефть и сонет –

Вот плоды бесподобной работы,

У которой названия нет,

Так свербит всё и мучает что-то!

 

А нельзя ли освоить Луну?

Пробуравить насквозь нашу Землю?

От восторга глотаю слюну,

Вытекающим формулам внемля.

 

Я сегодня отправил в печать

Обоснованный вывод: возможно

Человека в пробирке зачать.

Антикрест – пирамиды безбожной.

 

И становится ясно уму:

Для смертельно удобного быта

Можно всё! Лишь зачем – не пойму…

Это в самом начале – забыто.

 

1963

 

Память

 

Если ночью тяжело мне,

Слышу голос – сон и явь –

«Вспомни будущее, вспомни.

Прошлое своё представь...»

 

Память не киномеханик,

Не прокручивает фильм,

Память движется стихами,

С небылью рифмуя быль...

 

Память – творческая сила,

Руки протянув вперёд,

Предрекает то, что было

И, пророчествуя, врёт.

 

В ритме растворяюсь весь я,

Смыслом выгорев дотла.

Только лишь из этой смеси

Состоят светил тела.

 

1963

 

Каракульча

 

Памяти поэта Павла Васильева

 

Мех на ваших плечах, дорогая, немыми устами

Прикоснусь я к нему – на губах, словно дым, завиток...

Вы не смеете знать, как пластали овцу в Казахстане,

Из утробы её вырезая предмет этих строк.

 

Нет! Не ждите дешёвки! Описывать в красках не буду

Убиение агнца, ещё не рождённого в мир...

Распинали Христа, и сейчас – кто из нас не Иуда,

Из предателей жизни — служителей скрипок и лир?!

 

Слишком груб для утонченной моды обычный каракуль,

И додумались люди прохладным умом палача,

Чтоб приехать вам в оперу было бы в чём на спектакль,

С материнского плода сдирается ка-ра-куль-ча!

 

Трижды прокляты будьте! Свящённо тут матерно слово!

Ах, его не пропустит цензура, печатная блядь!..

«Убивают на бойне животных и что тут такого?» –

По какому же праву фашистов тогда оскорблять?!

 

Из младенческой кожи не нравятся нам абажуры!

«Эти зверства неслыханны!» О, запахните манто!

Я вспорю тебе брюхо, бесстыжая, жадная дура!

И пускай убивают меня, как овцу, ни за что!

 

Как поэта Васильева в тридцать-ежовом убили...

Чью же шкуру украсил тот сорванный с гения скальп?

...Я стихов не пишу. Я заведую лавкой утиля...

Вся земля прогнила: от глубин преисподней до Альп!

 

Не хочу вспоминать искупительных возгласов Бога,

Как каракуль распятого на крестовине креста...

Я – убогий писака, простите меня ради Бога

И последним лобзаньем мои помяните уста.

 

26 декабря 1970

 

Рай поэтов

 

Есть рай поэтов. Некий городок,

По видимости, даже не на небе,

Чтоб мученик новоприбывший мог

Благословить меняющийся жребий.

 

Не сразу бедолагу призовут

К Творца возвышенному славословью.

Напротив, сам он, с первых же минут,

Тут окружён заботой и любовью.

 

Поэта вдоль перрона встретит хор

Прекрасных дев, его сонет поющий…

Начало шока. Автор до сих пор

Гадал о славе на кофейной гуще.

 

Ему привычно хочется вина,

И пожевать, и покурить с дороги,

Душа смятенья тихого полна,

Совсем как в миг, когда почила в Боге.

 

По улицам ночным Рай-городка

Ведёт поэта спутница с крылами,

И кажется дорога коротка

Счастливцу, поселённому над нами.

 

Он произносит вслух последний стих,

Им на земле пред смертью сочинённый,

Тем боле, что соперников святых

Не слышно ни дыхания, ни стона.

 

Сверх золотых кудрей включает нимб

Серебряный прекрасная подруга.

И первую любовь свою под ним

Бард узнаёт в сиянье полукруга.

 

1976

 

* * *

 

Ты – плотная земля, ты – жидкая вода,

Примите душу, лёгкую, как воздух.

Нет, – легче, нет – плотней! Нет, – ярче, чем звезда!..

Но кто меня поймёт? Кто понимает в звёздах?!

 

Ни плотная земля, ни жидкая вода,

Ни тело, пламенеющее светом,

Не смогут объяснить, не скажут никогда

О муке всех времён – быть истинным поэтом!

 

1948

 

 

* * *

 

Жить, жить во что бы то ни стало!

Пока бежит по жилам кровь.

Душа, ты верить не устала

В земное счастье и любовь!

 

Ещё ветра ревут, как трубы

Над миром вечно молодым,

Ещё хочу чужие губы

Дрожа прижать к губам своим!

 

Ещё мои все дни и ночи, –

Ведь я покоя не просил,

Ещё забыть тебя нет мочи

И разлюбить тебя нет сил.

 

Мне нравится под лунным светом

Твоих волос молочный цвет,

Мне нравится писать об этом!

Мне нравится, что я поэт!

 

Покамест старость не настала,

Спеши стихами ворожить...

Жить, жить во что бы то ни стало!

Во что бы то ни стало – жить!

 

1951

 

* * *

 

Поют солдаты за окном...

Ведь сердце, хоть и под сукном,

Всё ж бьётся. Не красивы, да!

Но скоро им идти туда,

Где ждёт их самый страшный труд…

Куда красивых не берут.

 

1951

 

Без иронии

 

Люблю курить табак, валяться на кровати,

Ночь напролёт писать, а спать при свете дня,

И милую ласкать, и руки целовать ей,

До утренней зари терзавшие меня.

 

Но более всего люблю свою квартиру,

Где свысока в окно гляжу я на людей,

И кошек я люблю за равнодушье к миру

И за отсутствие идей.

 

1952

 

Талант и гений

 

О! Талант – то корабль без пробоин.

В колыханье изведанных волн

Он торговлей живёт и разбоем,

И собою, и золотом полн.

 

Гений – тот, кто неведомым выслан

На разведку в чужой небосвод!

Это стих, затопляемый смыслом

Из каких-то надмирных пустот.

 

1960

 

Собачья выставка

 

Собачья выставка. Немного

Здесь на скамье передохнём.

Две девушки выводят дога –

Мужчину голого с хвостом.

 

За ним болонка-лилипутка

Из опереточных актрис.

Соотношенье просто жутко:

«О, дети! Не смотрите вниз!»

 

Вот пудель, пуделем завитый,

Как иностранный дирижёр,

Проходит в окруженье свиты

Филармонических обжор.

 

Невольно русская борзая

Напомнит собственную дичь.

Не раз глядел в её глаза я,

Но тайны их не мог постичь.

 

Чего не скажешь о легавой:

Сплошной четвероногий нюх,

Охотничьей овеян славой,

А на работе ловит мух.

 

Бульдог, на Черчилля похожий...

Сравненье можно пошлым счесть,

Но истина всего дороже:

Так схожи мужество и честь!

 

А мне, где мне занять отваги,

Чтоб описать вам, важно как

Ведут хозяева-дворняги

Своих породистых собак!

 

1966

 

* * *

 

Не пиши чересчур образцово.

Стихотворец, себе на уме,

Добивается смысла от слова

В тесной клетке строфы, как в тюрьме.

 

Он не ждёт вдохновенья, он – мастер.

Но поэт, блудный сын Божества,

Только ты знаешь высшее счастье

Выпускать на свободу слова!

 

1971

 

Лолита

 

В. Набокову

 

Когда ты будешь старой в восемнадцать

И на тебя я даже не взгляну,

Сладчайшая из всех галлюцинаций –

Кто даст мне с неба новую луну?

 

Когда ты станешь девушкой обычной,

В привычном окружении юнцов, –

О, вспомни, вспомни, чьей была добычей:

Я не тебя любил, в конце концов! –

 

А возвращался в собственное детство,

К резинкам, бантам, мячикам и снам,

Где никуда не деться, и раздеться

Невинность предуказывает нам.

 

Прости мне за ожог прикосновенья,

Но женщины в тебе не узнаю.

Ты будешь жить в пульсирующей вене,

И никогда – со мной, в былом раю.

 

Играющие солнечные блики…

И голуби садятся на карниз.

Сообщница… И ни одной улики –

И только губы уголками вниз.

 

Спасительная крошечная метка

Убережёт от бреда в двадцать лет.

По-прежнему надеюсь, что нередко

Ты с отвращеньем произносишь «Нет».

 

На прошлом никаких кровавых пятен.

Всё девственно – ни боли, ни стыда.

И я тебе, как взрослый, неприятен

И больше – непонятен навсегда.

 

1971

 

Моцарт

 

Он уже не нуждается в людях,

От оркестра земли вдалеке...

Человек – это только орудье:

Искра музыки в Божьей руке.

 

Ничего ему больше не надо.

Он на полном довольствии звёзд.

Под ночную свою серенаду

Спит, как сторож, покинувший пост.

 

Отомкнули гармонии двери,

Не басово-скрипичным ключом...

Моцарт спит и в грабителей верит.

Этой музыке всё нипочём.

 

1974

 

Наплыв из прошлого

 

Красноголовый дятел стучал в сосновый ствол,

Как дачный обыватель, садящийся за стол.

Фигуру ту понуро, словес не подберу,

Обслуживала Нюра в закусочной, в бору.

 

Несло подкисшим пивом от столика в тени...

Каким я был счастливым и молодым в те дни!

В хмелю любовной клятвы, восторженный нахал,

Лобзал я Нюру. Дятла не видел, не слыхал.

 

Сегодня ночью спятил я, наконец, с ума:

Мне тот приснился дятел, а не любовь сама.

Не призрак, тень былого, у памяти в углу, –

Живой, красноголовый, стучащий по стволу.

 

1975