Николай Рябеченков

Николай Рябеченков

Николай Рябеченков…Был у нас, в Красноярске, неприкаянный пиита по кличке Рябой (задолго до Рыжего!) Вот я и подумал: а не послать ли в ваш гостеприимный журнал его творения? Кто о нём, кроме нас, вспомнит? Молодёжь… она ведь только о себе печётся. А критики заботятся о лауреатах. Я делал его книжку в серии «Поэты свинцового века» – лет пять Солнцева уламывал. Коля успел нажить недоброжелателей. Но поэтом наш Николай Минаевич был приличным!

 

Он любил уточнять, что появился на свет в ноябре сорок первого, на Смоленщине. Разумеется, и время, и место рождения во многом определяют судьбу поэта, но у Рябеченкова случай особый: в ноябре сорок первого Смоленская область была уже оккупирована. Что способен запомнить грудной ребёнок, и можно ли верить этим воспоминаниям? Можно верить, можно не верить, но при вгляде на Рябеченкова, порою казалось, что он так и остался жить на территории захваченной врагами, под игом людей существующих по другим законам, говорящих на чужом языке. Особенно это бросалось в глаза в последние годы. Не потому, что не принял перестроечные реформы или они обманули его ожидания – какие могут быть иллюзии в пятьдесят лет?

Можно сказать, что он не нашёл места в новой России, но с не меньшей достоверностью можно утверждать, что у него и не было ни места, ни тёплого местечка. Человек просто устал.

В 1994 году в «Вечернем Красноярске» появилась «Попытка исповеди». Вот несколько строк из неё:

«Больше всего меня поражает в поведении наших "верхних" ребяток их уверенность в собственной необходимости. Ну как в своё время уверены были жильцы-постояльцы штаб-квартир обладателей "ума, чести и совести". У них и только у них есть честь и достоинство, сейчас их оценивают (самооценивают!) в миллион-полтора, с каждым днём, в связи с инфляцией, ра-а-стёт цена-стоимость. За чей счёт? Кто эту честь оплачивает? А всё те же – "он, ты, я..." "Они работают, а вы их труд ядите". Господи! Дай сил, чтобы хоть умереть свободным!.»

«Попытку исповеди» спровоцировали чиновники Дивногорска, которые пытались выдворить поэта из общежития. Перед этим в городе появилась газетка. Рябеченкова пригласили редактировать её. Вышло два или три номера. Сколько их, однодневок, затевалось в начале девяностых…

Опьянённые свободой журналисты позволили себе покритиковать местную власть. И критика не осталась незамеченной. Новоиспеченного редактора вызвали в нарсуд, где по иску мэра «за нанесение морального ущерба, унижение чести и достоинства» мэрского ему присудили штраф в 350 тысяч рублей. О том, сколько раз унижалось достоинство самого поэта, граждане судьи как-то не подумали, а может, и вообще не подозревали о существовании оного…
Нет, иллюзий уже не оставалось. А были ли они? Наверное, всё-таки были, когда юный поэт в 1961 году ехал возводить мощнейшую в мире ГЭС и строить красивейший в мире город. Как и положено романтику тех лет, перепробовал много профессий, работал и киномехаником (оканчивал Ростовский кинотехникум), и электриком, и слесарем, и газетчиком; сам легендарный Бочкин вручал ему значок «Строитель Красноярской ГЭС», но певца романтической стройки из него не получилось. Для этого надо было «хапнуть материала» и побыстрее сматываться в столицу поближе к издательству ЦК ВЛКСМ. Примеров было больше чем достаточно. Любить и воспевать романтику удобнее издалека. А если ты варишься в перенасыщенной гуще этой романтики, вдыхая полными лёгкими все её ароматы ... и не один год, и не два, и не три... Тогда появляются стихотворения типа «Как мы селу помогали или такие, например, строки:

 

Строим, строим,

а после стройки

как-нибудь на троих строим...

В кулаках измятые «тройки»,

И не ведаем, что творим...

 

Места для подобных откровений на страницах литературных журналов почему-то не находилось. Кстати, и чисто лирические стихи ожидала бездомность, места были забронированы для более покладистых и гибких. В те годы, да и теперь, частенько звучат ханжеские заверения, что тот или иной автор не желал печататься. Печататься хочет любой пишущий. Вопрос какой ценой.

Рябеченкова, пусть и не часто, но всё-таки печатали. Иногда он сочинял «то, что надо». Творение появлялось на первой полосе газеты, а он с усмешкой хвастался: смотрите, мол, вполне приличные стихи о советской конституции, не хуже чем у всех этих «членов». Текст был, действительно, не хуже, может даже и лучше, мастеровитее, но он-то знал его цену.

Впрочем, он знал цену и другим своим стихам, тем, которые годами вылёживались в столе (точнее, в чемодане, поскольку надёжного рабочего стола у него никогда не было).

В пору пика популярности Рубцова, когда все его знакомые и малознакомые-друзья хором твердили, что с первых строк не сомневались в гениальности знаменитого вологжанина, Рябеченков говорил: «Ну знал я Рубцова, выпивал с ним, но гением его не считал, потому, что гением считал себя».

Ответственные товарищи, от которых зависели публикации в журналах и выход книг, Рябеченкова гением не считали, но по другой причине: не было соответствующего указания. Они сомневались даже в его праве называться поэтом. Один «молодой», но рвущийся к власти, и уже преуспевший в бытовой обслуге мэтров, обладатель членского билета, взвалив на себя тяжкое (но почётное) бремя организатора прогулки на теплоходе по Енисею для столичных коллег, не пустил Рябеченкова на борт, потому как поэт не являлся членом Союза писателей и одет был несоответственно высокому моменту. Ну, не любили они его, даже начинающие, едва занесшие ногу над первой ступенькой, не отказывали себе в удовольствии лягнуть неприкаянного, чуя в нем человека другой крови, которого надо унижать, унижать и унижать...

Справедливости ради надо сказать, что нелюбовь была взаимной. Рябеченков ничего не делал, чтобы им понравиться. Ему было, что любить кроме них: хорошие стихи, тайгу, родной Дивногорск...

«Это мой город! Мне здесь двадцать четыре человека свою кровь отдали, когда меня Гурьянов с Туляковым с того света вытаскивали, хирурги наши божьей милостью. Меня здесь любая собака узнает, никакая скотина на меня не взбрыкнет, что ж вы- то? В чём я виноват перед вами? "Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать". Нет, ягнёнком я себя не считаю, скорее волком-одиночкой. Ну не могу я жить в стае, в стаде, не могу-у-у!..»


После написания «Попытки исповеди» он прожил ровно год. Умер 14 июня 1995 года. Опять же, словно соперничая с Рубцовым, и не отставая от него, предугадал срок смерти.

 

Нет! лучше умереть в июне...

Когда весенний первый град...)

Проводит вас, роняя слюни,

от профсоюза делегат.

Зимой у нас такая стужа!

Вам всё равно. А им дрожать,

которым вас, отца иль мужа,

придётся в землю провожать.

Не умирайте в феврале!

Живите из последней силы!

В морозом скованной земле

так тяжело копать могилы.

 

Он умер от усталости, хотя врачи и определили пневмонию. Но умер, как хотел – в июне и свободным. И ещё он хотел, чтобы вышла полновесная книга его стихов. И она выйдет. И её будут читать.

 

Сергей Кузнечихин

Подборки стихотворений