Николай Рассадин

Николай Рассадин

Четвёртое измерение № 24 (336) от 21 августа 2015 года

Но третий Рим не слышит стук копыт...

 

Осень на «Ленинградке»

 

Закончилось лето обычного года.

Сентябрь – предвестник дождей и прохлады.

Стоят ветеранки турецких походов

В начале пути из Москвы к Ленинграду.

Им это шоссе, из столицы в столицу,

Роднее и краше турецкой ривьеры.

Из окон открытых не морды, а лица.

Родные понты и родные размеры.

И даже когда маячком салютую,

Подъедут менты: «Собирайтесь, блядушки!»

Они же на службе, ну вот и лютуют,

Но всё же не так, как бывало на «пушке».

И так, в ожиданье прекрасного принца

С «рублёвки»..., да черт с ним, «потянет» и с Пресни,

Скрывают от ветра усталые лица,

Пока у кого-нибудь «морда не треснет».

 

Пути-дороги

 

Сыплет сонный таджик, грязно-жёлтый песок,

На покрытую корочкой лужу.

Он в Москве создаёт «каракума» кусок,

Несмотря на январскую стужу.

Он мечтает о родине, глядя на снег,

На сугробы и иней на ветках

Для скучающей парочки просто «чурек»,

Для истории сын своих предков.

Экономит песок: тут чуть-чуть, там чуть-чуть

Бригадир «карпыгоровыч» строгий...

Для него – непростой и извилистый путь,

Для меня это просто – дороги.

 

Предчувствие дождя

 

Вот низко нависшие тучи,

Врезаются в мачты антенн.

И ветер, как ёжик колючий,

Скребёт по поверхности стен.

 

Вот зонтиков вырванных стая,

Летит, в предвкушенье дождя.

Погода фрамуги листает

(забыли закрыть, уходя).

 

Вот-вот и разверзнутся хляби,

Водой затопив духоту.

И речку в чешуйчатой ряби,

Стрижи будут пить на лету.

 

Округа

 

От веток расцветшей сирени,

От белого цвета вокруг,

Страдала округа мигренью

И водкой лечила недуг.

Резинкой трико голубого,

Привыкшая печень держать,

Ругалась округа убого:

И в Бога, и в душу, и в мать.

И в жадные рты заливая,

Всё то, что горит и течёт,

Округа, до срока живая,

Жила. Остальное не в счёт.

 

Чёрная речка

 

...И за спиной остался Питер,

Холодный, мокрый, но живой.

Вдруг кто-то, в молчаливой свите,

Спросил: «Ведь дело не в пиите?»

И ветру приказал: «Не вой!»

 

А Питер плакал и швырялся

Листвой, как будто кровно мстил.

За сбруи конские цеплялся

И под копытами валялся,

И всё вернуть назад просил.

 

От горя речка чёрной стала.

От боли белое лицо...

Лист оторвался, пятипалый

И кто-то прошептал, устало:

«Да кто он нам, в конце концов?»

 

Деревенька моя

 

Нарублю капусты и заквашу.

Соберу грибов и засолю.

Я закуску простенькую, нашу,

Очень уважаю и люблю.

 

Я достану литр стылой водки,

Приглашу соседа на обед.

Будем с ним до полночи драть глотки,

Никакой на нас управы нет.

 

Не придёт усталый участковый,

Не составит скучный протокол.

Я не опущу кулак пудовый,

Мент не упадёт мешком под стол.

 

Водку пьём, едим грибы, капусту,

Песни безобразные поём...

Вышло так, в деревне нашей пусто.

Мой сосед и я. Одни. Вдвоём.

 

Восток-Запад

 

Уже накатилась с востока,

Но не затопила, пока.

Ждёт, видимо, нужного срока.

Желтушна как охра, река.

 

И мы, пребывая в испуге,

Пытаемся скрыть гепатит,

В надежде на лёгкие струги,

Что мимо река пробежит.

 

Войдёт острым лезвием в запад,

В подбрюшье. А мы не при чём...

Лишь жёлтые капельки крапа,

Легли, как тату, на плечо.

 

Исхода не будет

 

Не будет исхода. Египет, ликуй!

Мы строим твои пирамиды.

Их будет немало на нашем веку,

Ступенями в царство Аида.

 

Нам эти постройки милее пенат.

Нам рабство дороже свободы.

Суровой бедой обернулась вина,

На долгие, долгие годы.

 

Ещё Моисей не родился на свет.

Иосиф понятнее судит...

Не будет исхода, коль пастыря нет,

Живите, исхода не будет!

 

Дорожное

 

Стучали вагонные пары,

По стыкам железных полос.

В купе причитала гитара

Молитвой: «Постой, паровоз...»

Табачные, хлебные крошки

Смешались на плясе стола.

Соседка, персидскою кошкой,

Подставилась, но не дала.

Я еду, пронзая пространство,

И время транжиря, как мот,

Устав от вагонного пьянства

И от перемены погод.

Себя подчинив расписанью,

Послушен, на время в пути...

Успев прошептать: «До свиданья!»

Добавив: «Пойми и прости!»

 

Гуляет Третий Рим

 

Теперь уже не в счёт долги и сплетни.

Теперь не важно трезв ты или пьян.

Нас не пугают ни петля, ни плети,

Ни самый омерзительный изъян.

Всё на виду, изнанкою наружу:

И подлость в плюс, и алчность не порок.

И храм искусства никому не нужен,

И храм науки никому не в прок.

И вот уже грядёт четвёртый всадник,

Но третий Рим не слышит стук копыт...

Гуляет плебс, и у богемы праздник,

А римский консул, как младенец спит.

 

Мой добрый проводник

 

Мой добрый проводник,

Мой милый пастырь.

Мне показал родник,

И мягкий пластырь

На раны наложил,

Где стёрлась кожа...

Как без него я жил?

Потери множил,

Тоску топил в вине,

Метался слепо...

Ну а сегодня мне

Светло и лепо.

 

Послание к Савлу

 

«Почему ты меня оставил?»

Не спрошу, ибо знаю сам.

И когда-нибудь мытарь Савл,

Всё распишет по дням и часам.

Всё расскажет в своих посланьях,

Возвестив неблагую весть...

Что таят в себе многие знанья?

Правду скорбную – кто я есть.

Я взвалю этот груз на плечи,

Не ропща буду стойко несть.

Время лечит? Конечно лечит,

Время истинный лекарь есть.

Ну а тот, кто меня оставил,

Кто отрёкся в пустой ночи,

Ты его не люстрируй, Савл,

Вслед проклятия не кричи.

Если я оправдать сумею,

То и ты осуждать, ни-ни.

По заслугам венец имею

И умею его ценить.

Ну а если не хватит духа

Мне аскезу эту принять,

Острой бритвой от уха до уха

Полосни, чтобы боль унять.

Заверни в пелена льняные

И в ночи надо мной поплачь...

Та – далече, ушли иные,

Только Савл, немой палач.

 

Проводник

 

Из пункта «А» в пункт «Д» и далее,

Вас проведёт за шагом шаг,

Через словесные баталии,

В парчу одет, душою наг.

 

Не поводырь – глаза незрячего,

Не снизошедший с горних мест,

Которым смысл переиначивать

Для вас в пути не надоест.

 

Он, наделённый тайным знанием,

Вам возвратит «Фиту» и «Ять»,

И одарит своим вниманием

В надежде страх из вас изъять.

 

И в пункте «Я», узрев величие

Того, кто вёл, закрой глаза...

Он всем вам раны безразличия

Бинтом любви перевязал.

 

Свадьба

 

...и конечно драка. Как без драки?

Били, в кровь сбивая кулаки.

Рвя верёвки, лаяли собаки

И кричали бабы: «Ду-ра-ки!»

Старики тянули самокрутки:

– Хто так бъёть? Вот в наши времена...

– Ась?

– Да из-за Машки-проститутки,

Вечно виноватая она.

В ход пошли оглобли и кастеты.

­ Жениха не тронь!  Ядрёна вошь...

 

Незаметно пролетело лето

И упало в скошенную рожь.

Свадьбами подведены итоги

Тяжкого, крестьянского труда.

Мужиков уже не держат ноги,

Синяки и шишки не беда,

Заживут до первого ненастья.

Свадеб нет без драки на Руси.

Морды бьются, молодым на счастье,

Как стекло, хоть у кого спроси.

 

Враг

 

Я, конечно, тебя прощу,

Враг, дарованный мне судьбою.

Я тебя к себе в дом впущу

И обед разделю с тобою.

Ты меня по щеке ударь,

Я подставлю тебе другую.

Я отдам тебе свой фонарь,

Посох, плащ и скажу: «Дякую!»

Ты уйдёшь в беспросветный мрак,

С ощущением превосходства.

Ты наивный, мой милый враг!

Между нами ни капли сходства.

Я умею терпеть и ждать,

Я умею давать и слушать,

По руке умею гадать

И сомнения сеять в души...

 

Упокоится враг рекой,

Очищенье приносят воды.

Я махну ему вслед рукой:

«Мир тебе, ты обрёл свободу!»

 

Давлю из себя поэта

 

Июль – середина лета.

Пора отпусков, жара.

Давлю из себя поэта

Талантливого, с утра.

 

По капле давлю, сквозь поры,

Как Чехов в письме учил.

Поэт этот, сука, вздорный,

Измучил меня в ночи.

 

Пролез в меня сапой тихой:

– Прости, поживу чуть-чуть...

И жил одноглазым лихом,

Мою искажая суть.

 

Он мне истрепал все нервы,

На жизнь изменил мой взгляд,

Сулил, что я буду первым

Среди... но ошибся, гад.

 

Я слился с пиитской массой,

От прочих не отличить.

Стихи мои в старших классах,

Не будет никто учить.

 

А если... То нафиг надо?

В надежде обресть покой,

Давлю, словно прессом, гада

Тяжёлой своей рукой.

 

* * *

 

Семь цветов, семь дней, семь ручьёв, семь нот.

За семь долгих лет до красного понедельника,

С якорей снимался балтийский флот,

Поправляя крест нательный под тельником.

 

Проходя под радугой гряньте марш,

Впереди просоленных странствий месяцы,

Кто-то будет ядрами смолот в фарш,

Кто-то от тоски на рее повесится.

 

Бело-голубая соль четверга,

Выступит на каждой детали брига...

В Питере декабрь, мороз, снега,

В кабаке спивается поп-расстрига,

 

Этот ли кричал в паруса псалмы

И крестил кормы золотым распятием?

Если Бог позволит, вернёмся мы,

Обретём прощенье в его объятьях.

 

Воскресенье. Господи дай мне си...

Кожи цвет становится фиолетовым.

Семь цветов, семь дней – в один ком меси –

Семь ручьёв, семь нот, моряками спетыми.

 

Врач в пальто и Агния Барто

 

Барахлит сердечный клапан,

Перебои в «тук-тук-тук».

«Оторвали мишке лапу...»

Так бывает, милый друг.

 

За окошком дождик капал

По карнизам «кап-кап-кап...»

Сколько нас, упавших на пол?

Сосчитать не хватит лап.

 

Колют вены торопливо,

Опоздавшие врачи

И сирены «виу-виу»,

В городской поют ночи.

 

Весь до ниточки промок

 

Кеды стоптанные, майка,

На коленках пузыри...

«Зайку бросила хозяйка...»

Тошно? И не говори!

 

Дождь стучит по стёклам окон,

Жёлто-красный клён грустит...

Одиноко? Одиноко!

Может...? Вряд ли, не простит!

 

Я сползаю со скамейки

И бреду держась за бок,

С неба хлещет, как из лейки,

«...весь до ниточки промок!»

 

Классовый антагонизм

 

По ступеням казённого дома

Дворник резво гоняет листву,

Улыбаясь привычно литому,

На граните лежащему льву.

Вслух читает отрывки поэмы,

Удивляя бродячих собак.

Он романтик в душе, как и все мы,

Городской незлобливый чудак.

Не окончивший среднюю школу,

Не попавший на службу в войска,

Он безумный любитель футбола,

Он безумный фанат ЦСКА.

Проезжающий мимо на Шкоде,

Взятый этой весною в кредит,

Мерчендайзер, одетый по моде,

В спину дворнику вдруг погудит.

Ни с того, ни с сего, так, от скуки:

Посмотри, мол, какой я крутой...

Дворник буркнет: «Разъездились, суки!»

По капоту ударив метлой.

Мерчендайзер шмальнёт из травмата

И вперёд, на железном коне...

Осень, сука, во всём виновата,

Обострение в доброй стране.

 

Мастер и Маргарита

 

Спину изогнула над корытом

И стирает грязное бельё

Мастера, Петрова Маргарита,

Ну а мастер с дня Победы пьёт.

 

Пьёт и пишет письма Предсовмину,

А потом сжигает их в печи...

Плачет и идёт кормить скотину,

А она стирает и молчит.

 

Пёс и вьюга

 

Завтра встанет занавес железный

И в тисках ежовых рукавиц,

Трепыхаться станет бесполезно,

А полезно будет падать ниц.

 

Поводок становится короче,

Очередь становится длинней.

Хлебные фургоны будут ночью

Метить город пятнами огней.

 

Всех с вещами пригласят на выход,

Но не скажут всем, что это вход.

Уплывёт из Петрограда тихо,

Третий философский пароход.

 

Остальным воздастся по заслугам,

Как служил, в какую дул дуду...

За окошком воют пёс и вьюга,

Оба чуют близкую беду!

 

Чердак

 

На чердаке у дяди Славы

Пылились классиков тома,

А он водил туда шалаву

Без имени и без ума.

Он дёргал вверх ширинки зиппер,

Губами быстро шевеля

И уносил с собою триппер,

Обмененный на три рубля.

Он уходил. Она читала,

Читала жадно, торопясь,

Слова при этом вслух шептала

Те, что не знала отродясь.

Ей был чердак библиотекой

И чёрт с ним, с этим мудаком,

Три на неё, рупь на аптеку

Потратит от жены тайком.

Ростовой сопереживая

И князя Мышкина любя,

Шалава, с книжек пыль сдувая,

Пускает каждого в себя…